— Ага. Паше привет. Спокойной ночи.
В лифте она еще раз набрала Мирона, опять безуспешно. Микроавтобус, как всегда, ждал у суши-бара. Ежась от ночной прохлады, Этери прыгнула в салон и задвинула дверь. Приглушенно поздоровались, Паша набрал адрес в навигаторе.
— Полчаса.
На сиденье валялся «дежурный» шарф, и Этери в него укуталась.
— Твои как?
— В Сочи, к теще на месяц укатили. А что у нас в Аксаково?
— Отдельнов, — вздохнула Этери.
Больше он ни о чем не спрашивал.
Давненько Мытищи не всплывали… Да и сам мытищинский шорник, Роберт Клебанов, не звонил, не появлялся, хотя отчеты сдавал исправно. Пара-тройка домовых, мертвая корова воду потравила… По сравнению с людоедами Калерии и вязом самоубийц Адиля — не о чем беспокоиться. А надо было съездить, удостовериться…
— Этуна, вон тот дом?
— Он самый. Здесь останови.
— Я как знал, — усмехнулся Паша и протянул ей лист с написанными от руки строчками.
— Вот ты жук! — вскинула брови Этери и пробежалась по тексту: пользуясь случаем, коллега подсунул заявление на отпуск. — Послезавтра? Мы вроде на июль договаривались.
— Ну какой июль — так хоть к своим успею, ты ж понимаешь.
— Мог бы и просто так подойти.
— А мне от тебя ничего больше и не надо. Была ноша моя — Этери пришла, себе взяла, — торжественно сказал он, как только она вернула подписанный лист.
— Ох, Пашка…
За деревьями что-то светилось. Этери спешила, подгоняемая необъяснимой тревогой: здесь точно было, да такое, что Чертолье курортом покажется.
Паша первым метнулся в заросли и потянул ее за собой. Присел, погасил фонарик. Возле дома на поляне стоял пазик, внутрь по одному грузились люди. Вихлястый парень с коробкой в руках шарился под деревьями, то нагибаясь, то дотягиваясь до веток, будто собирал что-то.
— Бесов сгоняет, — шепнул Паша.
— Видишь их?
— Чую. В доме не держат — боятся, а от дома они все равно не отходят, тут мамка их.
Словно в подтверждение, тоненько, тоскливо завизжала свинья.
— Во. Чувствует, скотина, что приплод увозят.
— Паш… — Виски внезапно заломило, Этери стиснула их ледяными пальцами. — Свиньи обычно не бесяков, а поросят рожают.
Вот тебе и тихий район. Вот тебе и домовые. Пазик завелся и отчалил, оставив облачко вони.
— Давай в машину.
К воротам дома они подъехали на микроавтобусе, уже не таясь. Павел дважды посигналил. Во дворе явно кто-то был: Этери слышала шарканье шагов. Потом что-то брякнуло, скрипнули несмазанные петли. Наконец в створке ворот приоткрылось смотровое окошко, изнутри выглянула женщина.
— Чего?
Этери вышла из машины и широко ей улыбнулась. Привычным движением повернула кольцо на пальце левой руки так, что острый шип уперся в ладонь, и надавила.
— Экскурсию проведи нам.
— Делов-то… — Воротина отъехала в сторону. Сильно запахло скотным двором.
Этери заметила за домом движение — кто-то юркнул за курятник — и пошла туда. Женщина покорно шоркала следом.
— Хозяйство наше. Куры вот, яйца каждое утро свежие по два десятка. Корова была, да сдохла.
— И воду потравила, — рассеянно заметила Этери.
— Ну кто ж ее, дуру, знал. Бесы падаль оседлали и угнали куда-то. Кабы не Роберт, хозяин наш…
Холод прошел по спине от поясницы и выше так, что заломило между лопатками: Роберт — хозяин наш. В темноте едва виднелись очертания свиной туши, свиней такого размера Этери еще не видела. Рядом стояли пластиковые мешки, накрытые алюминиевой кастрюлей.
— Что в мешках?
— Дмдпцпин.
— Паш, проверь.
Паша сплюнул себе под ноги.
— Дерьмо там бесячье, даже смотреть не стану. Полный цикл: свинья рожает бесов, бесы гадят, вот тебе и корм…
Этери поморщилась.
— Не продолжай. Глянь, там есть кто-то. — В свинарнике чавкнуло, тощая рука вытянулась и обняла свиной бок. Этери присела и посмотрела сквозь доски в блестевшие на грязном лице глаза. — Не бойся, иди сюда!
— Афонька это, — забубнила тетка, — работничек наш, он немой, мычит только.
Пальцы с болячками на фалангах робко потянулись к протянутым пальцам Этери. Тетка из-за ее спины с размаху вытянула Афоню по шее полотенцем.
— Грабли прибрал!
Свинья, не подававшая признаков жизни, внезапно подняла башку размером с кабину микроавтобуса и, коротко, пронзительно взвизгнув, уставилась на Этери — глаза у нее были человечьими, с реденькими светлыми ресницами.
— Паш, в дом сходи, поищи Мирона, — тихо попросила Этери. — Баба эта тебе в помощь.
— Нет тут таких!..
Но Этери не дослушала — жестом попросила ее убраться и повернулась к Афоне под неморгающим взглядом сатанинской свинки. Афоня закопался в тряпье, которое было на нем надето, и извлек оттуда смятую бумажку. Он хранил ее возле сердца. В руки не дал — показал издалека. Фотокарточка, при таком освещении не разглядеть. Женщина, рядом девочка…
— Руки!
За спиной щелкнул предохранитель, и Этери развела ладони в стороны. Хозяин пожаловал.
— Роберт, это что? Что это все такое?
— Бизнес, бизнес, ниче личного, — отозвался он, слегка запыхавшись. Обхлопал ее карманы, вынул из заднего телефон и отошел. — Кто еще с тобой?
— Я одна.
— Разумеется, ты — да одна. Ладно, лезь к свинье.
— Давай успокоимся и поговорим.
— Лезь к свинье, сказал!
Створка загона откинулась, и Афоня, о котором она уже забыла, быстро-быстро зашлепал ладонями по жирному свиному боку. Свинья тяжело сдвинулась с места и поползла.
— Ы-хы! — мычал Афоня, будто науськивая свинью. — Ы-хы!
И она, минуя оцепеневшую Этери, нависла над шорником Мытищ. Из человечьих глаз катились крупные слезы. Роберт выстрелил — эхо покатилось по лесу. Свинья напирала, а он отступал до тех пор, пока не прижался спиной к бетонному забору, и принялся палить снизу вверх в опускающуюся на него тушу. Этери услышала хруст — и все стихло.
Афоня неслышно подошел, ткнулся лбом в ляжку животного и остался сидеть не шевелясь. Паша помогал Мирону спуститься с крыльца. Этери не сразу его узнала. Подбежала, подставила плечо с другой стороны.
— Боже, Мира…
Он поднял голову и долго смотрел на свинью, в ее неподвижные глаза с редкими ресницами.
— Думаешь, оно сожрало Вику? — выдохнула Этери.
— Ты ее глаза видела? Она человек. Это и была Вика.
— Выглядишь плохо.
— Зато тебе Чертолье на пользу, — бледно улыбнулся Мирон.
Даже сидя в одеяле возле камина, он не мог согреться. Тяжело, должно быть, баннику, если вот так он чувствует себя постоянно.
— Это правда. — Изящно выгибая колени в обратную сторону, Амелия плеснула себе вина и рассматривала теперь фигурки на каминной полке. — Спасибо тебе за подданных. Колян твой особенно страдает, никак не поверит, что выхода оттуда правда нет. И слов нет — бегает, суетится, все «хух», да «хух», забавный такой. Ты бы хоть заглянул, посмотрел, как я живу.
Мирон содрогнулся, будто бы от озноба.
— Как-нибудь, д-да. Обязательно. Мне помощь твоя нужна.
Амелия фыркнула.
— Само собой! Позвал бы ты меня просто так, на бокальчик. Что, у кого-то лишний язык образовался?
— Наоборот. Есть один человек. Хороший. Меня спас, Этери, Павла… И много кого еще, кто никогда не попадет в тот дом. Этот человек знает, что на самом деле там произошло. Но не может рассказать. Ты видела Марту.
— Ту девочку, которую твоя енотиха только что увела на качели?
— Да. Мне ее подбросили. Пришла женщина, попросила найти Вику, а потом исчезла. Марта осталась здесь и уверена, что мама в командировке. Вот только ее маму превратили в свинью. На камине фотография, глянь.
Амелия двумя пальцами приподняла замызганную бумажку, изъятую у Афони.
— Это вроде и есть Марта.
— Ну да. Рядом с матерью. Ее зовут Вика. Она ко мне приходила — и ее я искал.
— Мира, прости, я запуталась.
— Да я и сам поначалу… — Он протянул руку, и Амелия вложила в нее бокал. — Только когда фотку увидел, щелкнуло: когда Вика привела ко мне Марту, она уже была неживая. Мне, говорит, сложно будет снова приехать… Но она мне все подсказала! Про Сандуны. Про зубы. Только про сало я так и не понял — кто им кого кормил?..
— Умеешь ты заинтриговать, конечно.
— Ща будет еще интереснее.
Афоня, отмытый и переодетый в чистое, сидел в «бальном зале» на том самом месте, где умер Саша, — отчего-то только оно во всем доме-яйце не ввергло его в ужас. Внезапно он оказался совсем юным, голубоглазым, с тонким вытянутым лицом и льняными волосами. Амелия взглядом спросила: «Уверен?» — и Мирон кивком ответил: «Да».
— Ты заслуживаешь слов.
— Можешь говорить, — подсказал Мирон, потому что сам Афоня на чудесное обретение речи никак не отреагировал.
Тот посидел, пошлепал губами, а потом ткнул пальцем в Амелию.
— Чорт! С рогами! — И захихикал припадочно.
Амелия шумно, яростно выдохнула. Как бы не передумала: откушенный язык ни один шорник назад не приставит. Мирон поторопился:
— Расскажи про Вику!
— Вика… Зубы мне выправила. — Снова смех этот кретинский. — И пришла меня спасать! Жалела. Фото свое подарила. Угрожала, что расскажет про нас. Она хотела меня забрать. В Москву. Она думала, я там раб. А потом сальца поела, занемогла и через ночь черной чушкой обернулась.
Той ночью, видимо, Вика и всучила ему Марту. Умирала, а дочь не бросила. Мирон глянул на Амелию, и выражение ее лица ему не понравилось.
— Что за сальце? — скривилась она.
— Особливое. Черной чушки, что до нее была.
В зал из столовой поднялась Этери, и Мирону отчего-то стало легче. Будто сидящий на полу Афоня смердел, а теперь свежим воздухом потянуло.
— Бизнес, — с ходу налетела Этери. — Про какой такой бизнес этот говнюк Роберт мне толковал? Что вы там, бизнесмены, с бесами мутили?
Молчание. Афоня только смотрел на нее и по-птичьи хлопал глазенками. Этери отвела Мирона в сторону, за Белый вигвам.