Кумма тем временем все слушал бубен.
– А тут кто-то злобненький… Ниаль-песец? Этого ты сам призвал, причем недавно… Готовишься к битве или уже с кем-то сражался?
Кумма повернул бубен обратной стороной и пропустил сквозь пальцы яркую тесемку, привязанную к рукояти.
– Ага, наградил друга за помощь. Вижу, бой был тяжелым…
– Да как же ты все это видишь?! – не выдержал нойда.
Ответа он не ждал, но Кумма добродушно ответил:
– Я и сам не знаю. Моей заслуги тут нет. Я таким родился. Иногда людям немного помогаю – тем, кто мне нравится. Ты вот нравишься…
Он передал бубен нойде.
– А это все мне не нужно…
– Ты бы мог стать великим шаманом!
– Не хочу. Зачем? – Кумма вернулся на свое место и удобно разлегся на шкурах, опираясь на локоть. – Чтобы потом, как ты, шататься по чужим землям, таща на себе проклятие родни и неизбывную вину? Больше всего на свете я люблю мир и покой… и пиво. И ещё пироги. И девушек!
Нойда косо поглядел на него. Кумма захихикал – уж в чем, а в наблюдательности ему было отказать нельзя.
– А тебя красотки-девицы, что ль, не радуют? Ты же ведун, к тебе безудержно липнуть должны! Эх, даже немного завидно…
Нойда пожал плечами и перевел разговор в другое русло.
– Твои сородичи позвали меня на помощь. Сказали, беда с великим сейдом. Хотя, честно сказать, теперь не пойму, зачем им еще и я, если здесь ты…
– А что сейд? – равнодушно отозвался Кумма. – Это карелы виноваты со своей крепостью. Стучат топорами с утра до ночи, камни ворочают, тяжкими словами бранятся – не дают покоя здешнему хозяину. Вот он и осерчал… А когда великий сейд сердится – может случиться все, что угодно…
Шаманку Ауну нойда подстерёг у реки. Было уже совсем темно, однако нойду такие мелочи не смущали. Он следил за девушкой издалека, укрывшись за стоячим валуном, а когда она проходила мимо, выбросил руку и притянул к себе, без жалости схватив за горло и ударив головой о камень. Ауна успела лишь вскрикнуть, ее взгляд на миг стал бессмысленным, а в следующий миг нойда уже поймал его – словно рыбу острогой пронзил.
– Иди сюда, злыдня, – прошипел он.
После беседы с Кумой нойду трясло от подавленной ярости. Давно он уже не чувствовал себя таким беспомощным и униженным. Кумма вломился к нему в память, словно к себе домой, и все там перетряхнул. Что самое противное – даже не для дела, а просто из праздного любопытства. Нойда не собирался больше такое терпеть. Ярость требовала выхода.
– А вот и я, Убийца Бабушки! Тебе знакомо это имя, верно? Сегодня ты прикидывалась, что не слышала его раньше – но ведь знаешь, о какой бабушке идет речь? Имя «Черная Акка» тебе ничего не говорит? А про Неспящую слышала?!
– Пусти! – пискнула шаманка. – Ты одержимый! Я не знаю, о ком ты!
Наглая ложь Ауны только подстегнула нойду.
– На твоих руках кровь десятков людей! Ты вступила в сговор с северной ведьмой, перерожденной нечистью, и досыта накормила ее чужими жизнями. На тебя указал Арнгрим, которого ты заманила на погибель вместе со всем отрядом! То же пыталась проделать и с новгородцами, но не вышло…
– Я не виновата! Я не знаю никакую Неспящую! Не мучай меня! – закричала Айна, пытаясь отбиваться.
Пальцы девушки вцепились в его руки, отрывая их от горла, но нойда только сильнее сжал его. В этот миг ему казалось – он может одной рукой поднять Ауну над землей и так держать, пока она не задохнется. Конечно, поступать так он не собирался. Ему нужна была не смерть сообщницы синеглазой ведьмы, а ее память. А еще нойда хотел испытать себя – не ослеп ли? Не утратил ли силу? Способен ли хоть на что-то? Кумма не позволил даже и краешком заглянуть в свои тайны. Но эта девушка была далеко не Кумма. Нойда сломал ее волю мгновенно, будто перепелиное яйцо – едва сжал пальцы, оно и треснуло.
В единый миг нойда увидел все, что искал – и его жгучий гнев сразу же испарился.
– Да ты и в самом деле ничего не знаешь, – изумленно выдохнул он, отпуская ее.
У шаманки подогнулись ноги. Опираясь спиной на камень, она сползла на землю, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Нойда глядел на нее, переводя дух. Похоже, он понял, что здесь случилось прошлым летом. Ауна, может, и была умелой лекаркой – но не выстояла против более сильной противницы. То ли синеглазая нежить как-то обманула ее, то ли просто сломала в духовном бою. А потом – подселилась, использовала и ушла, оставив выжранную оболочку…
– Она оставляет за собой одни тени, – пробормотал он, вспомнив Вархо.
Девушка подняла лицо, глядя на него сквозь слезы.
– Ауна, тебя выпили и выжгли память, – печально произнес нойда. – Лучше бы тебе больше не быть шаманкой, если тебя некому защитить…
– Почему же некому, – раздался из темноты ворчливый голос Куммы. – Ты зачем обидел крошку Ауну? Это тебе не бабушка, или кого ты там укокошил на Змеевом море…
Кумма подошел, склонился над маленькой шаманкой, протянул к ней руки. Поднявшись, она с плачем спрятала лицо у него на груди.
– Я не хотел ее обидеть, – тихо сказал нойда.
– Хотел, еще как хотел – да не ее, – хмыкнул Кумма. – Ладно, я не сержусь. Но какой же ты все-таки подслеповатый, а еще чародей, даже смешно…
– Это ведь ты прогнал отсюда Великого Хауги? – спросил нойда.
Это было утверждение, а не вопрос. Кумма даже отвечать не стал – и так все было ясно.
– Почему же саами теперь просят о помощи не тебя, а меня?
– Ну, я им помогаю, когда сочту нужным, – не сразу ответил Кумма. – А с сейдом и вовсе помогать не собираюсь. Сами пусть разбираются, а я погляжу. Ну а уж если не справятся – тогда, может, вмешаюсь. Только радости от этого никому не будет, предупреждаю сразу… Ладно, нойда, ступай спать. Чую, завтра день будет хлопотный…
Глава 3. Голодный и злой
Летнее утро выдалось на редкость погожим. Солнце пригревало в синем небе, шумные речные воды сверкали в его лучах. Лес звенел птичьими песнями. Таким утром хочется славить богов, создавших мир добрым и щедрым ко всем, кто в нем рожден.
Саами пришли к Летучему камню вскоре после рассвета. Их голоса присоединились к щебету птиц и плеску шумной протоки. Петь они умели и любили до самозабвения. Стоило кому-то затянуть у костра протяжное «лы-лы-лы», как все, кто был не занят, тут же собирались вокруг, или впитывая звуки всем существом, или принимаясь подпевать.
Не прекращая петь, племя вышло на берег и столпилось на галечной россыпи, ведущей к зависшему над водой Летучему камню. Шаманка Ауна двинулась вперед первая. В руках она несла большую, выточенную из березового капа миску, доверху наполненную светлым рыбьим мясом вперемешку с медовыми ягодами морошки. За ней шли другие женщины, несущие берестяные туеса и корзинки.
– Прими, отец наш, помощник и защитник… – начала было она и вдруг, смешавшись, умолкла.
С карельского берега доносилось, приближаясь, звонкое дружное пение под звон струн. Вскоре из-за рощи появилась толпа нарядно одетых жен и девиц. Народ на Кукушкином острове жил небедно – почти у всех на груди, шее, запястьях блестело серебро и переливался речной жемчуг. Позванивали подвески-утицы, шелестели вышитые рукава, плескалось свежее жертвенное пиво в кувшинах. Женщин на небольшом расстоянии сопровождали мужья. Был там и Руско. При виде саами его глаза вспыхнули. Пока все шло как надо…
Вскоре карелы тоже вышли на берег и остановились. Некоторое время те и другие с недоумением таращились друг на друга. Затем саами, видно, решили, что явились первыми – значит, им и начинать. Над речкой снова поплыло протяжное «лы-лы-лы».
– Ишь, завыли, – зашептались недовольные женщины. – Тоже явились камень кормить… Так может, мы потом придем?
– Вот еще, потом, – фыркнул Руско. – Пока будем ждать, пироги остынут, а от их воя пиво прокиснет! Много ли радости батюшке Летучему Камню от прокисшего пива?
Среди карелов полетели смешки. Руско подмигнул им и негромко сказал:
– Погодите-ка, сейчас я им кое-что скажу, и они сами уйдут.
Парень вышел на отмель, ведущую к Летучему камню, и крикнул:
– Эй, лопари! Что вы за гнилую дрянь принесли нашему батюшке-сейду?
Руско окинул взглядом изумленных саами и напоказ зажал нос.
– Воняет на весь лес, аж досюда донесло!
Саами поначалу не ответили, ошалев от нежданной обиды. Квашеная рыба, которой они собирались попотчевать сейд, была любимейшим угощением и в карельских, и саамских землях. Соседи с Кукушкиного острова обычно ее ели и нахваливали. Да, попахивала она, прямо скажем, не очень, но зачем ее нюхать? Ее надо есть!
– Сами-то что вы принесли нашему сейду? – выкрикнул кто-то из саамских парней. – Почему у ваших женщин в руках только полпирога? Вторую половину сами по дороге сгрызли?
Среди карелок тут же поднялся возмущенный гомон. Пироги были не простые, а священные, полумесяцем. Их пекли в честь серпов, которым срезают ячмень. И какие-то лопари смеют насмехаться над ними?!
– Что?! – с показным гневом воскликнул Руско. – Да как у вас язык повернулся? Будут они тут наши пироги ругать! Сперва пусть научатся рыбу готовить…
– Сами учитесь! – неслось с другого берега. – Батюшке сейду ваши половинки пирогов даром не нужны!
Перебранка быстро разгоралась.
– Проваливайте и тухлятину свою заберите, пока Летучий камень не разгневался!
– Сидят на нашей земле, да еще и приношения наши оскорбляют…
От толпы разгневанных саами отделился один из мужчин, перебрался по камням через протоку и замахал рукой Руско, призывая того подойти поближе. Молодой карел узнал нойду – они вместе возвращались из Черного островняка после победы над Великим Хауги, – и его щеки вспыхнули.
– Руско, ты что творишь? – тихо спросил нойда.
– А что они? – воскликнул карел с вызовом. – Совсем обнаглели!
– Руско, послушай…
– О, кого я вижу, – раздался голос с карельского берега. – Где какая нечисть да смута, там и шатуна этого жди!