Господи, когда же это он в последний раз написал стихотворение? Ну да, в девятом классе. Тогда точно чума нашла — все стали вдруг писать. «Все писали — и я писал». Смотри-ка — пригодилось!
Прости нас, поэт, что порой, когда тебя не требуют к священной жертве, мы с замиранием в душе решаемся воспользоваться твоей одеждой. Прости!
«Эвридики, эвридики!» —
без конца звучало под сводами зала. Белоусов почувствовал, как у него вырастают крылья.
Какая жизнь!
«Стиль — это человек».
«Утонченный стиль — это хитрый человек».
Прекрасны ровные шпалеры.
«Поузнавал жизнь — одумался».
Сойти там, где не надо, труднее, чем не сходить.
Для выработки характера следует делать то, что труднее.
Все сходят — и я схожу.
Хорошо, вытянув ноги и попивая горячий чай, скользить по поверхности фактов, ничего не анализируя и не делая выводов.
«Тот, кто сомневается в законности миропорядка, — великий кретин».
«Недовольство прямо пропорционально несоответствию мира тебе».
Стенгазета — тоже стартовая площадка.
Скучно, когда повторяют старые шутки.
Человек без стиля — несчастный человек.
Бросающаяся в глаза привычка — заместитель стиля.
«Привычка — великий провокатор».
«Легче всего не когда счастлив, а когда легкая голова».
Чем ярче у человека характерная черта, тем интенсивнее отношение к нему.
Стиль человеку нужен, чтобы его ни с кем не спутали.
Если женщина не стесняется перед тобой поправлять деликатные части туалета, значит — у тебя нет стиля.
«В конце концов, не иметь стиля — тоже стиль».
Когда всё устраивает — тогда не скучно жить.
Если тебе тридцать — значит, время пришло.
С перекосом в душе долго жить невозможно.
«Тяжелее всего носить голову».
«Двум умным спорить не о чем».
«И тяжеловесные поезда водить — надо иметь талант».
На периферии важно произвести впечатление солидного человека.
Если основательно отключиться, то вздрогнешь, услышав голос над собой.
Много у тебя денег или мало, это тебе, в принципе, все равно не поможет.
«Проблем нет — есть темы».
«Цель всякого знания: достигнуть убежденности в незнании».
«Не так уж незнакомы люди, не знающие друг друга».
И «дважды два — четыре» можно произнести с такими интонациями, что это станет Высказыванием.
Все дело в форме.
Нет ничего необычнее необычного имени.
Если тебе копия с «Медведей» Шишкина кажется шедевром — значит, ты счастлив.
Фамильярность претит — но чего не сделаешь ради стиля!
«Жизнь везде чудовищно одинакова».
«Чтобы стать святым, надо побыть мерзавцем».
Когда журналист рассказывает о своем приключении, не надо забывать, что он берет интервью у самого себя.
«Человек — это стиль».
Попутчики меняются, а панорама за окном остается.
Не надо скупиться удивлять сослуживцев.
И вопросы мирового пивоварения важны для человечества.
Особенно на железной дороге задается множество ненужных вопросов.
Что на оповестительном табло, то всем известно.
Важнее всех справочных служб — случайный всезнающий человек.
Тайный интерес друг к другу всегда становится явным.
«Достоверен только начальник».
«Глаза нужны, чтобы видеть, а не любопытствовать».
Женщина любит ласку, даже если она учительница языка и литературы.
Демоническая женщина неотразима и для человека без стиля.
«Сладкое сладко только рядом с горьким».
Во всем есть доля театральности.
«Поза — вот что сделало обезьяну человеком, а человека обезьяной».
«Великое дело — будни: они никогда не изнуряют, как праздники».
«Натуру победить невозможно».
«Человек скорее погибнет, чем предаст свою натуру».
«Натура — неизменна».
Необыкновенное решение — вот чего не хватает людям.
Железнодорожный вагон — лучшее средство для объединения людей.
Демоническая женщина — это обыкновенная женщина, перемещенная в железнодорожный вагон.
«Человек — самый каверзный умысел окружающей действительности».
Должно что-то подтолкнуть человека, чтобы он принял необычное решение.
Помогите мне — и я поступлю необычно.
Нет ничего приятнее свободного маршрута.
В житейском арсенале должно храниться и новейшее оружие.
Иногда важны не ландшафты и достопримечательности, не география с историей, а сам по себе вагон.
Приятно, когда рождается мысль, которую ни от кого не слышал.
«И судьбы мира зависят порой от Великого Пустяка».
В человеке прежде всего важна загвоздка.
И натуру поломать можно.
Если человек согнулся под собственной тяжестью, то — выпрямится.
«Нормальных, тихих людей, как правило, не замечают».
Согнувшийся и выпрямившийся приятнее несгибавшегося.
Легенда появляется там, где есть сюжет.
Мрачный человек видит во всем проявление закона всемирного свинства.
«Смысл жизни в том, что есть».
Песня украшает жизнь, особенно если она и тебе понравилась.
Если тебе не нужно большего, чем есть, значит ты влюблен в жизнь.
«Все лишнее надо немедленно удалять».
«Интеллигент — это тот, кто хочет много, а может мало».
«Знакомому человеку стыдно говорить что попало, а перед незнакомым можно подурачиться».
«Все они артисты».
«У каждого — свои понятия».
«Если я буду жить по понятиям других, то перестану быть самим собой».
Если ты перестанешь быть самим собой — такая ли это утрата для гармонии?
«Гармонии бывают саратовские, тульские и прочие».
«Я есть то, что я есть».
«Все несбывшееся — прекрасно».
Зимой в маленьких прибалтийских городах гостиницы, случается, пустуют.
Зимой в маленьких прибалтийских городах так хорошо, что хочется остаться навсегда.
Красивые женщины встречаются везде.
И красивая женщина может быть свободна, как птица.
«Иногда хочется быть сиятельным и блистательным, как граф».
Великодушный поступок может тронуть настолько, что потеряется чувство будущего.
Стихи собственного сочинения — прекрасный подарок в рабочей обстановке.
Важен не сам подарок, а факт дара.
Феномен подарка. Это ученым еще предстоит исследовать.
«Подарю тебе я тундру».
«Подарю тебе я звезды и луну».
Если вас приняли за поэта, значит — вам многое простят.
Когда человек доволен — он прекрасен.
Везде живут прекрасные люди.
Какая жизнь! Какая жизнь!
Конец вечера прошел в зыбком сером тумане. А может быть, это был папиросный дым, волновавшийся и шуршавший: «Эвридики, эвридики»?.. Кто-то называл ему имена и фамилии, даже должности, умолял записать, тряс руку и подмигивал. Кто-то наклонялся к самому лицу и повторял: «хороша? хороша?» А она неизменно вырастала за стойкой в своем белом халате и чепчике и просила оставить его в покое. Потом между ними был разговор, кажется, что-то такое:
— Как у вас тут с гостиницами, сеньора?
— А их тут всего одна! — Смех.
— Есть ли места, интересно?
— А я и не знаю! Ни к чему как-то.
— И я не узнал. Сразу с поезда сюда.
— Загуляли!
— Получается — да.
— Да места, наверно, есть. Кому там теперь жить, зимой?
— Мне, сеньора, честно признаться, вовсе и не хочется туда.
— Понять можно!
— Хочется на мороз! В снега!
— Ха-ха-ха! Смешной вы.
— А что! Вот посмотрю — и останусь у вас. Уверен — мне понравится. Как думаете?
— Что ж вы тут делать будете?
— Вам помогать наймусь.
— Ха-ха-ха!
— Знаете, Арта! Я провожу вас, можно?
— Ну, что вы?!
— Можно?
— В принципе все можно!
— Нет, серьезно.
— И я серьезно...
Ну, и так далее...
Выяснилось, что живет она одна, совсем одна, и совсем недалеко от вокзала, что завтра выходной и она ничем не занята, да и вообще «свободна, как птица».
«Понравится — останусь! — уверенно сказал себе Белоусов. — А что?! Вот возьму и останусь. Везде живут люди. А тут прекрасные люди. Она — прекрасна! Они там думают, что я размазня какая-нибудь, не способен на решительный поступок, ничего стоящего из себя не представляю. А я докажу! Вот так: «Прошу уволить по собственному желанию». И — никаких объяснений. Заявление — почтой. Подумаешь — замредактора! Важность какая! А мне плевать. Пускай дерутся за это кресло. Тоже мне... Есть кое-что поважнее. Вот останусь, тогда будете знать, что такое «человек без стиля». Середнячки несчастные...»
После закрытия ресторана он ждал ее около часа в пассажирском зале, не испытывая ни нетерпения, ни досады, ничего, кроме какой-то дурашливой и сладкой гордости и облегчения.
Когда они оказались на улице, он не преминул поцеловать ее. Она не сопротивлялась и только, не обидно отстранясь, прошептала:
— Подожди... Не надо.
Она была теперь другой. В облегающем пальто и меховой шапочке она выглядела как-то обыкновенно, как все, и даже казалась ниже ростом. Но Белоусов не разочаровался.
Мороз сразу и сильно отрезвил его. Вернулось то меланхолически-равнодушное состояние в котором он пребывал в первые минуты сидения в ресторане и которое иногда теми, кто не знал Белоусова, отождествлялось с высокомерием. Он чувствовал себя хорошо.
Она действительно жила неподалеку. Возле ее дверей на втором этаже ему опять захотелось поцеловать ее; им овладевало нетерпение. Она засмеялась и сказала — «примерзнем друг к другу, осторожно!»
В комнате было тепло. Они пили неумело приготовленный кофе с коньяком, что-то рассказывали друг другу — конечно, какой-то вздор, — смеялись, целовались. И Белоусов опять испытал уже испытанное сегодня: свет, дым и мифические слова «эвридики, эвридики».