Официальная и личные версии несчастья различаются и аксиологически — ближний круг склонен к эмоциональной оценке ситуации, оправданию пострадавшего и в целом к переносу ответственности за случившееся за пределы «своего», а общественное мнение, более отстраненное и холодное (возможно, поэтому и более объективное), нередко винит в случившемся саму жертву. Показательный пример приводят Н. В. Дранникова и Ю. А. Новиков. Они сравнивают несколько версий случившегося не так давно в одной из деревень Архангельской области пожара — сгорел дом, пользовавшийся дурной славой. «Стержневой мотив, — пишут авторы, — в разных вариантах оставался неизменным — „несчастливое" бревно, ставшее причиной гибели всех мужчин, живших в этом доме. Одна из исполнительниц уточнила, что это бревно было вытесано из какого-то дерева, которое нельзя использовать при строительстве. Другая связала произошедшее с вредоносными действиями лешего: „Одно бревно было витое, как бы леший его вил“. Третья рассказчица выдвинула иную версию — дом оказался несчастливым для хозяев, поскольку с их согласия заезжий знахарь лечил тяжело больную девушку. Ее нужно было „протянуть через матницу“ строящейся избы; но целитель предупредил, что это может обернуться бедой для хозяина. Любопытно, что самый невыразительный рассказ записан от женщины, выросшей в этом доме. Она лишь подтвердила, что в обеих семьях „не жили мужчины, умирали“, и связала это с чьим-то колдовством» [Дранникова, Новиков, 2003:36]. Итак, колдовство как причина несчастий упоминается лишь в версии выходца из злополучного дома. Это и неудивительно: принять какую-либо иную версию из распространенных в деревне — значит, признать, что в несчастьях семьи виноват ее предок, ничего не сделавший, чтобы нейтрализовать опасную ситуацию (какой бы она ни была). А для члена семьи сделать это сложно, поскольку равносильно признанию собственной вины. Выручает рассказчицу идея колдовства, позволяющая нейтрализовать это неприятное чувство[38].
Здесь мы сталкиваемся с существенной чертой колдовского дискурса: основная роль в его создании и поддержании принадлежит интерпретатору несчастливых событий (жертве или тому, кто выступает от ее имени). В быличках о колдовстве, которые можно записать в любой деревне, повествование обычно ведется от лица пострадавших. Те, кого считают знаткими, иногда охотно принимают эту роль и связанные с ней неудобства и выгоды (о которых речь пойдет в следующей главе) и не прочь поведать окружающим, в том числе исследователю, о своем ремесле и достижениях [Харитонова 1995; Жаворонок 2002; Королева 2004 и др.][39], однако роль этих рассказов в формировании колдовского дискурса не столь велика[40]. Одна из информанток утверждала:
Это очень скрытно, очень тайно. Если ты скажешь, что ты колдунья, на все село — то ты уже не колдунья будешь. Это надо все равно все в секрете держать[41].
Другая женщина сказала:
Они учатся — не сказывают, передают — тоже не сказывают[42].
О том, что колдовской дискурс формируют в первую очередь жертвы, говорит и повышенное внимание в рассказах к теме магического ущерба — способам и видам порчи. Наибольшие локальные различия обнаруживаются именно в этой сфере. Так, для Верхокамья характерна вера в пошибку[43], на Вятке распространены представления о других видах порчи — киле (опухоли, нарыве), хомуте (невидимой тяжести на шее и плечах). В Московской и Калужской областях говорят просто о порче[44]. Целый ряд локальных терминов обозначает возможность причинить магический вред взглядом, словом, мыслью (сглаз, призор, прикос, урок, озёв, одумка).
Итак, пространство колдовства создают с помощью слухов и толков, страхов и подозрений, формул-оберегов и кукишей в кармане его «реальные» и потенциальные жертвы[45]. Следующий пример хорошо это демонстрирует.
Климентий Леонтьевич родился в 1923 г. на хуторе неподалеку от небольшой пермской деревни А., воспитывался в старообрядческой семье — дед и дядя были духовниками деминского собора. Воевал в воздушно-десантных войсках, после войны осел было на Дальнем Востоке, но потом решил вернуться на родину:
С одной стороны, каюсь, дак счас прожил… Ну, там хорошо больно было во Владивостоке жить, в Уссурийске, я в Уссурийске жил… Охота было на родине. Мать одна осталась. Отца я похоронил да уехал в армию, через 15 дней. Мать одна. «Приезжай домой». Братья пишут… Вот, вызвала: «Поезжай домой». Приехал <…> Всё, обжился. Построил вот себе избушку нормальную, переехал. Обжился тут, с матерью, всё…
Вскоре после возвращения Климентий Леонтьевич женился и поселился в деревне А. — шло укрупнение деревень, и хутора сселили. Работал в колхозе бригадиром, а еще клал печи, как и отец. Жена умерла в 1985 г., и с тех пор до своей смерти в 2001 г. он жил в маленькой избушке вдвоем с сыном-инвалидом.
Обычная биография, если бы не одно обстоятельство — в округе Климентий Леонтьевич слыл сильным портуном. О нем ходило и ходит до сих пор множество историй — не только в окрестностях А., но и в соседнем районе. Пока он был жив, записать эти истории было сложно — люди не хотели рассказывать о нем заезжим исследователям, боясь, что это станет ему известно. Например:
Соб.: Может, вы нам поможете, а то никто не говорит, по-моему, все боятся. Мы вчера были в А. у Климентия Леонтьевича, и говорили нам люди, что он вроде как знаткой. Но никто не может сказать — да или нет. Я понять не могу, то ли его боятся, не любят, то ли он действительно что-то знает.
Ой, не знаю, ой, ничё не скажу. Я тоже слыхала, но не знаю. Я думаю, это ложь.
Соб.: А почему?
А вот потому.
Соб.: Что, непохоже, да?
Ну. А чё, он раньше работал… я забыла, бригадиром, что ли, кем-то он работал… я работала в кадрах, потом кассиром работала тут, все время, я никогда не думала на него, что что-то, допустим, от него можно ожидать такого плохого. А люди-то болтают.
Соб.: А говорят, он сам как выпьет, так начинает хвастаться, поэтому болтают.
Не знаю. Там, может, деревенские… Хвастатся, дак надо… хвастатся — дак надо чё-то сказать ведь где-то чё-то.
Соб.: Думаете, что хвастает на пустом?
Ну да, конечно, конечно. Есть которые знают, где, что. Как это говорят люди: хвастовством города берут (смеется). А так же и тут — вот чё-нибудь где-нибудь сболтнул, а потом и говорят люди-то[47].
Соб.: В А. живет Климентий Леонтьевич, про него ходят такие разговоры, будто он колдун. А мы с ним разговаривали, так и ничего.
Ну, дак ить… как сказать-то… говорят, колдун… На кого-то, может быть, колдун, а не на всех же. Ежели… если, примерно, колдун, вот как сказать… кто ему чё-нибудь назлит, кому-то, правда, тому может чё-то сделать, а на такого человека зачем будет?[48]
Эти тексты хорошо иллюстрируют осторожность жителей А. и окрестных деревень при разговоре о Климентии Леонтьевиче. Не боялись открыто признавать за ним способности портуна лишь те, кто уже испорчен (как они полагают, именно им), или те, кто в своих рассуждениях ссылался на чье-то авторитетное мнение. Например:
Соб.: А вы не подозреваете, кто вам посадил пошибку?
А не знаю.
Соб.: Даже никогда не думали, кто бы это мог быть?
У нас специалист тут в деревне есть вот сейчас.
Соб.: А как его зовут?
Климентий Леонтьевич. Слышали про его?
Соб.: Вы думаете, это он был?
Это он[49].
Соб.: А нам про него говорили в С., что он знаткой.
А не знаю, не знаю.
Соб.: Прасковья Максимовна М., знаете ее?
Знаю.
Соб.: Она говорила, вроде как ей здесь пошибку напустили, вроде как он.
Может быть… А мене вот кто-то тоже вот напустил, я тожо вот сейчас мучаюсь с ей, с етой пошибкой. Ничё не знаю…
Соб.: А кто напустил-то?
Кто знат, не знаю, кто <…> Вы были у его [Климентия Леонтьевича]?
Соб.: Ну.
Чего он, чё-то вам рассказывал?
Соб.: Рассказывал.
А чё рассказывал?
Соб.: Про пошибки рассказывал.
А чё про по… ну, почё он пушч… ну, почё он, говорит он чё?
Соб.: Да он немножко сказал, говорит, ничё не знает, так слышал, что вот почти у всех есть.
У всех? А почё садишь, мол? Он ведь садит!
Соб.: Так он не признается.
Не признается?
Соб.: Говорит, что сейчас колдунов вообще нету.
Нету? А…
Соб.: А почему вы думаете, что он колдун?
Потому что он сам сознается! Сознается, чё.
Соб.: А как это, сознается?
Ну, сознается… то, что я мол… вот я кого, вот в кого пусти… пошиба… ну, посыла… по… по… это, испортил.
Соб.: Посадил?
Посадил, ага.
Соб.: И про кого он так хвастался?
Пьяный когда напьется дак. А не пьяный, дак не сознается[50].
У нас Чижовкина, экстрасенс, приезжала сюда, проводила сеанс <…> И потом вот она сказала: Климентий Леонтьевич, он сейчас живет в А. <…> так что вот он-то вот… обладает, портить-то что…
Соб.: Он был на сеансе?
Да, он был тут. Он уже вышел… да, вроде он вышел, она без его это сказала. Как она узнала, не знаю.