Смеется.) Ругатся и плюётся, а потом… пришлась на меня очередь коров пасти, пошла я коров пасти. Коровы… так вот это — с этой стороны овес, с этой стороны овес, посеяны, и лужок. А там никто не загоняет коров-то, боятся — хлеб истопчут. А я чё, бойкушшая еще тогды была, я живо — с той стороны, с другой стороны их это, так накормила, так накормила этих коров, они вышли на угорчик — лежат потом уже, лежат, до одной коровы лежали. А он куда-то пошел, этот старик. Только прошел это мимо коров, а я сидела на угорчике-то… немного прошел, минуты две-три прошло, да как коровы соскочили, да как хвостами завертили, завертили, побежали… никакой овод нет, ничё, мухи-те даже не летают… все в лес, а лес такой густушший был, так токо треск, летят, чисто все убежали, ни одной коровы не осталось! Я стою одна: чё это, все коровы убежали, все чисто. Я давай бежать, искать, и нигде коровы ни одной нет! Пошла в деревню — их и в деревне не видно. Чё, куды? Куда коровы-то девались? Потом иду, соседка говорит: «Таня, ты чё это, спала ли чё?» Я: «Пошто, нет!» — «Да коровы-те, — говорит, — давно уж все прибежали, всех закрыли во двор». Я ищу коров-то, а они уж домой прибежали, все коровы-то. «Дак чё они, пошто, — говорит, — убежали?» — «Я не знаю, — говорю, — убежали и всё!» Хвосты скрутили, как от овода. Вот он напустил на коров-то овод — они и убежали[295].
Если поведение любого элемента окружающего мира выглядит странным и неестественным, за ним стремятся обнаружить направляющую это поведение чужую волю, и в результате данный элемент становится частью колдовского дискурса. Список событий, упоминаемых в нарративах о колдовстве, невелик и достаточно тривиален. Речь идет о самых обыкновенных предметах — корова стала плохо доиться, пирог не подошел, редька не уродилась, машина не завелась, ребенок заболел, в семье начались ссоры, на работе неудачи и т. п. Этот список полностью зависит от того, что входит в сферу повседневных занятий, а следовательно — интересов и ответственности героев и/или рассказчиков. Речь в быличках о сглазе и порче идет, по большому счету, о воле и власти — почему то, что подчинялось мне, перестало это делать? Чья воля сильнее моей? Чья власть больше?
Надо ж такую страсть иметь! Вот не заходит корова — и все. Пришла до дому — и обратно пошла. Сейчас ведь много колдунов-то. Так вот тоже кто-то, наверно, чё-то наделал. Молитвы читали, водой брызгали — какие методы домашние, мы всё сделали, — не берет ничё. Книжка — такие молитвы от порчи да чё <…> Дак я, говорит, к ней пойду, эту книжку принесу, почитаю. Есть такие, есть, много! Старики, видимо, передают молодым по родству своему[296].
Мы ехали на такси (маршрутном такси. — О. X.), шел мужик, мы его посадили, по дороге, а потом он (водитель. — О. X.) потребовал от него деньги, билет купить, а он билет не стал покупать. Он говорит: «Ну, все, высаживайся». Тот слез, мы отъехали метров сто, и всё — больше машина не пошла. Машина не пошла, мы подождали его, посадили обратно, всё, поехали[297].
Иначе говоря, перенос ответственности — психологический механизм, лежащий в основе обвинений в колдовстве, — не есть простая и легкая передача своей ответственности другому, более сильному, но, скорее, вынужденная сдача позиций, потеря своей власти.
Негативные эмоции, возникающие вследствие межличностных конфликтов, иногда подавляются и порождают латентную, плохо осознаваемую враждебность, которая может реализоваться в неприятном ощущении подчиненности чужой (опасной и потому злой) воле (ср. сюжет быличек, в котором этот момент эксплицирован: ГII 10в «Колдун „морочит", заставляет человека делать то, что он велит» [Зиновьев 1987: 317]). Способы избавиться от чужого влияния сводятся к двум основным стратегиям — бегству и нападению, то и другое может быть явным или символическим. Стратегии варьируют в зависимости от ситуации взаимодействия, территории, на которой оно происходит, а также от половозрастных и статусных характеристик сторон, в том числе от того, слабым или сильным считается предполагаемый колдун. Агрессию (реальную или символическую) скорее применят к слабому, пассивные обереги — в случае контакта с сильным[298]. Перед сильными покорно ломают шапки и зовут по имени-отчеству, боятся поднять на них глаза и сказать слово поперек[299], над слабыми декаются, зовут их уменьшительными именами и не приглашают на свадьбы, но все равно боятся и потому матерно бранят и плюют им вслед.
Характерный пример приводит С. Е. Никитина: «Однажды мне пришлось быть свидетелем такой сцены: по улице старообрядческой северной деревни шел пьяный мужчина, который горько плакал и бил себя кулаком в грудь. Попадавшиеся ему навстречу люди громко ругались матом, а потом ласково, с сочувствием говорили: «Бедный Ведениктушка!» Мне разъяснили: Веденикт (Венедикт. — С. Н.) — бывший ветеринар, ныне колдун. Обучался в бане по черным книгам. Но не прошел последнего испытания — войти в пасть беса, явившегося в виде огненной собаки, и стал колдуном самого низшего разряда: он портит только скот. Со временем одумался и раскаялся в содеянном. Но злая сила не оставляет его, поэтому в отчаянии он часто напивается. Люди сочувствуют ему, однако вынуждены оберегаться. Ругательства, которыми его встречают, направлены не на него как личность, а на независимую от его воли злую силу» [Никитина 1993: 24].
В следующей быличке говорится о противоположной коммуникативной стратегии:
Этот, Федот-от, из Нифонят, шалил, пускал. Домна всё сказывала — у него там любовница была, в Дурманах-то, Гуриха, вот, пьяный, говорит: «А ведь у меня, — говорит, — он (дьявол. — О. X.) работу просит, всё времё», вот. Научится портить людей, дак не перестает — надо ему, говорит, имя (им, т. е. бесам. — О. X.) работать. На человека пускат, а остатки на ветер отпускат. Мы как-то пчел перебирали — он прошел. Прошел, поздоровался и ушел. Тут была контора, в контору ушел. Мы с одной женщиной перебирали пчел, я держала тама… Ну, пчела дак обсыпала нас, всё пчела жали´т, допуска нету-ка. Тожно´ Груша говорит: «Давай, иди, его позови да угости». Я пошла в контору, я мол: «Федот Афанасьевич, мне чё-то с тобой надо поговорить». Тожно´ люди тута, я поговорила тихонько, чтоб никто… «Ты приди ко мне, мне шибко надо тебя. Ладно? Приди, пожалуйста. Придешь?» — «Приду. Приду, приду». Пришел. Пришел — я тожно давай его угощать — того, другого… Грушка мне пособлят, с ём всё разговариват. Я мол: «Чё ты ходишь, не заходишь пошто? Мол, мне недосуг было тебя остановить-то. Мы робили с ёй — перебрать маленько надо, мед тряхнуть». Тожно´ мед принесла, угощаю, чё-то вино было… Грушка пособляла, я всё маленько угощала. Угостили, всё, посидел, отправился: «Ну, я вас задержал, давайте, работайте!» — «Ну, мы ладно, сробим. Работа чё: не сёдня — завтра можно». Отправился. Посидели, пошли. Пошли — тожно´ басёшенько! Никакая пчела на нас не садится! Вот. Вот он шибко знатли´вой был. Знатли´вушший. Он сам сознавался[300].
Различием двух категорий колдунов — сильных и слабых — можно объяснить разницу в стратегиях поведения, следовательно, и противоречия во мнениях информантов о том, кого же все-таки портят — смиренных или злых. Стратегия вежливого поведения как оберега мотивируется, как правило, сюжетом быличек «колдун [сильный] портит того, кто ему досаждает», а стратегия агрессии — сюжетом «бесы заставляют колдуна [слабого] портить людей» (здесь возможны вариации и контаминации, как в последнем примере: Федот Афанасьевич действует по воле дьявола, однако последний не заставляет Федота пускать порчу, а просит у него работы — это дополнительный маркер, наряду с описанной коммуникативной стратегией, статуса сильного колдуна).
В указанных сюжетах быличек колдун выглядит по-разному: в первом случае он субъект действия, во втором — пассивный исполнитель воли бесов. Следовательно, если знаткие в целом господствуют над простыми людьми, как утверждает колдовской дискурс, то внутри этого класса персонажей мы можем обнаружить сложные отношения доминирования и подчинения. Наиболее заметны они в сюжете быличек «Дока на доку» (ГII 6в по указателю Зиновьева [Зиновьев 1987: 317]).
По этому сюжету, состязания колдунов на свадьбах, помочах или других людных сборищах заканчиваются тем, что более сильный колдун заставляет слабого грызть на улице обледеневший туалет, хлебать из помойной лохани, испражняться в избе или совершать другие унизительные поступки:
Знаткие собрать — дак знашь, чё делатся? Напьются — друг над другом декаться зачнут. Ну, издеваются, силу свою меряют. Вот ты знашь — я знаю. И вот зачнем друг друга (смеется), котора больше знат[301].
В Верхокамье бытует множество таких рассказов.
Да, колдуны крепкие. Крепкие колдуны. Вот этот Ларивон, потом Макарка. Они у Харитона, у братана у Мишиного, сошлись вместе, и Ларивон оказался сильнее. И этот старик, зеньковский-то старик, в туалет ушел, и там — в туалете ходят, такие столбы наклали — он сел вокруг столба, обнял его и гложет <…> И никто ничё ему не сказал. Кто-то потом сказали, что чё, мол, ты, дескать, тут делаешь? Дак он быстро соскочил.
Соб.: Это какая-то свадьба была?
Нет, просто так, вечерка, вечеринка[302].
У нас колдун в Першатах был дак, его направят дак — он уйдет, гавно грызет в туалете. То помои — у нас ведь скотину держим дак, помои — то пригорошнями хлебат помои, пьет-ест. Вот так направят, дак и так и делают они тут