<…> Там, видишь, нечистый сидит, это нечистый говорит <…> Вот со флягой-то ходила, ну, она это, очень тяжело ей было, и хотела сказать… «Ты, — говорит, — сама знашь». Она на какого человека-то думала: «Ты, — говорит, — сама знашь». А потом она… кто-то… Феклист ходил, он флягу-то взял. «Ты, — говорит, — сама знашь, кто взял». Ну, и чё, раз знашь, дак знашь. Значит, которого знал, значит, тот и есть[396].
У нас тоже здесь, в Сепыче, эта, Прасковья Васильевна (ошибка информанта, Прасковья Максимовна. — О. X.). Правда-нет это, что она… икота у ней, ходят всё к ней это, спрашивать, кто чё, кто украл, чё… Она говорит это[397].
Такие ворожеи есть в каждом селе.
Вот в Соколово тоже была женщина, говорила она. У нас когда-то у сына украли аппаратуру, магнитофон-то, и вот я ездила к ней. Дак она опеть, она говорила: «Вот если будут искать, дак найдут». Ну, правильно, мы не искали ведь и не нашли. Но она не говорит, кто именно, не говорит[398].
Ну, вот здесь-то, там, по Свободе-то, говорят, она ворожит. И правду сказыват <…> Кому чё надо, тот и узнаёт. Кто где чё украдет — идут <…> Или кто заболеет, вот заболеет, опять тоже ходят узнают[399].
Я заговорила… пришла так же в прошлом году к ей, она: «У меня двух чепушек (кур. — О. X.) кто-то съел, съел, съел кто-то». Ну, кто съел? А я говорю: «У тебя чё, Васька прокараулил? Ты, — говорю, — чё, Васька, пошто двух чепушек прокараулил?» (Васька или Василий Иванович — имя пошибки. — О.Х.) — «Кто съел дак пусть ест, пусть ест». (Говорит здесь голосом более высокого регистра, подражая голосу пошибки.) — «Ну, дак ты знашь же, мол, кто съел, ты ведь, — говорю, — ворожишь?» — «Не знаю, не знаю. Кто съел, дак пусть ест». Ну, вот она стонет и стонет. Дак я говорю: «У тебя Васька чё, почё прокараулил?» Ну, вот тожно Васька заговорил: «Не знаю, не знаю. Кто-то съел, кто-то съел»[400].
В случаях, связанных с конфликтами среди односельчан, ответы пошибки обычно не отличаются определенностью — либо подтверждаются мысли клиента («на кого думаешь, тот и украл»), либо вообще не рекомендуется искать виновного («найдется»). Тем не менее и в этом случае ворожба устраняет сомнения и страх обвинить кого-либо ложно и в целом страх самостоятельно обвинить кого-то, поскольку ответственность за обвинение передается безличным силам, говоря иначе — человеку-институту, который выступает от имени социума, но персонифицирует его лишь отчасти, отчасти же — благодаря своему аномальному статусу — воплощает невидимый мир со свойственной его обитателям осведомленностью[401].
К колдуну, в отличие от гадалок и пошибки, обращаются не только для того, чтобы узнать вора, но и чтобы вернуть украденное. Так, один из жителей удмуртского села два раза ездил к знахарю в Пермскую область (путешествие очень неблизкое). Один раз — когда врачи определили гангрену и предложили ампутировать ногу, второй — когда у него пропала почти новая каракулевая шапка. Ногу удалось вылечить, и шапка нашлась. Другой мужчина из этого села ездил к тому же знахарю, когда у него пропали деньги[402]. О ворожбе — возвращении украденного, подобной диагностике-лечению порчи, упоминали и другие информанты.
По одной из историй, у рассказчицы, бухгалтера совхоза, в 1960-е гг. украли казенные деньги — тысячу рублей. Знакомая ей посоветовала: Не плачь, сходи ты к деду-колдуну. Она поехала в соседнее село, взяв с собой для храбрости сваху.
А сваха тоже оказалась колдуном. (Смеется.) Постучалися, он нам дверочку открыл, мы у сенцы узошли. Узошли у сенцы. Он посмотрел на нас на двоих. На мене говорить: «Вы заходите в дом, а вы, бабушка, постойте тута». Я узошла у дом. Узошла я у дом. У доме стоит, ну, как у меня гардероб, какая-то… я не поняла, не то зеркало, не то икона. Как икона… как зеркало, иконы какие-то. Он что-то читал, читал, читал мне, а потом и говорит: «Женщина, вы ко мне другой раз придите — и сказал день мне, в какой, — придите и принесите с собой рубль, иде стоить Ленин с протянутой рукой» <…> Поехала на другой раз с этим с рублем. Он этот рубль читал-читал, читал-читал. То на эту икону смотрит, то на меня, то на этот рубль. А потом и говорит: «Вот етот рублик… Етот человек — самый наилучший в мире, — он говорит мне… ну, я тогда думаю, ладно, только бы… — самый наилучший <…> самый справедливый». На Ленина <…> Он мне рассказал: «Ехай с етим рубликом ты, куда бы ты ни шла, где бы ты ни ехала, спала ли ты, ходила ли ты, у любой, у любом пути ты его носи с собой». Так я и носила, пока кончила работать. А сейчас опустила его в сумку. Сейчас я его покажу. Так я и носила. А потом… Да, ишо сказал вот что: «Про твой рублик, про твои деньги уся начальства узнаить и весь народ, но деньги табе в руки не дадуть». И вправду не дали. А узнать — узнали. Когда я сходила к этому деду, я приехала с отчетом в другой раз, подошла к директору и говорю: «Николай Иваныч…» Рассказала ему, как и вам рассказывала. А он и говорит: «Ладно, Емельяновна, я постараюсь вызвать милицию». Он вызвал милицию, а они, дураки, призналися. А один поехал на другой день за перегоном с бочкою. И с трактором, и попал под трактор. Етот попал. А етот тоже заболел, какие-то у него пошли тут… Они всё на мене: «Это она сколдовала». Какие-то прыщи пошли какие-то вот, поболел и помер. А они на мене говорили, что я его сколдовала, но я не колдовала. Иде я колдовала, когда он мне рассказал все? Вот тады токо стало начальство верить. И всё <…> Сейчас я рублик покажу… (Показывает рубль 1961 г.) Вот он, рублик. До сей поры яго бярягу. Ну, он подох, а я живу, вот докуда живу. Он подох. Какие-то у няго попались тут прыщи, вокруг пошли… «Это она ходила к колд…» Да, я к деду-колдуну ходила, а этот колдун мне и говорить: «Женщина, принесите мне рублик, иде Ленин нарисован. Етот самый справедливый человек!»[403]
Как видно из примеров, определение источника несчастья (вора или портуна) было одновременно и способом его наказания, и способом устранения несчастья (возвращения украденного или исцеления). Магические приемы, использующиеся в случаях воровства, отмечали исследователи народной культуры и в XIX в. Например, был обычай ставить в церкви перед иконами обидящую свечу — верхним концом вниз: считалось, что вора настигнут страшные мучения и он будет вынужден вернуть похищенное [Якушкин 2003: 95]. Часть того, что осталось на месте кражи, бросали в кузнечный мех или под мельничный жернов «в чаянии тем причинить болезнь вору: он-де станет пухнуть и через год умрет» [Матвеев 2003: 74]. О подобных же способах нам сообщали в Верхокамье: часть украденного замазывали в чело печи, чтобы вора жгло и заставило прийти с покаянием; ставили вниз головой свечи перед иконами[404].
Повсеместно в России бытовали заговоры от воровства [Аникин 1998:371–372, Агапкина и др. 2003:643–644]. Например, следующие краткие формулы, сопровождающиеся действиями, были зафиксированы в Архангельской области:
В доме как умрет человек, так чтобы гроб сделать, его измеряют палкой какой-нибудь. Так эту палку потом тихонько подобрать, омерить свой огород и сказать: «Как покойник не видит, так и вор не увидит». И вор, если зайдет во двор, не сможет оттуда выйти, только хозяин сможет его вывести[405]; Чтобы чужой человек не взял того, что ты на улице или где оставил (вилы, грабли), нужно сказать: «Чьи руки клали, те и возьмут» [Аникин 1998: 371].
Также существуют поведенческие стратегии профилактики воровства и, шире, потери, функционально сопоставимые со средствами защиты от сглаза, но отличающиеся своей семантикой. Отрывок из полевого дневника:
15 июня. Троица. С утра — в Звягино, на кладбище. По дороге поймали пару из Гришинска, Иван Иванович и Екатерина Степановна <…> У них там пять могилок в одной ограде — отец, мать, брат, сноха и два племянника бабы Кати. Она наломала пять пучков березки по дороге — для каждого. Сказала, что можно любое дерево, и ель, и осину. Их сплетают и втыкают в землю у памятника, обоими концами, получается арочка. Потом сказала, что забыла еще для соседа — рядом могила. Иван Иванович пошел, сорвал веток и воткнул ему. И посыпал могилу — конфеты, печенье, зерно. Баба Катя своим тоже сыпала. Угостили водочкой и едой. Иван Иванович стал предлагать колбасу — давал рукой. Екатерина Степановна всполошилась, стала опускать его руку, класть колбасу на стол: «Сами возьмут, не надо, сами возьмут, мол, со стола». Было неясно. А 18 июня в Новоселье К. Б. Костикова сказала, что из рук еду давать чужим нельзя: «Все передашь». Она так дала учительнице, а та потом всё к ней ходила, просила. И чтобы не просили, надо в притолоку нож вбить, тогда не будут ходить, побираться[406]. Ср. также: Вот вещи, даешь ты яички, или молоко, или там што — поставь на стол, тода возьметь хто у тебя. Из руки в руки не давай — унесуть, увезуть[407].
В Верхокамье также зафиксирован запрет передавать что-либо (еду, деньги) из рук в руки:
Надо на стол ложить. Придёт — на стол положит. В руки, говорит, нельзя отдавать[408].
В Верхокамье и на Вятке информанты особенно подчеркивали, что нельзя из рук в руки давать то, что сам производишь в своем хозяйстве: