) и заодно повидать многочисленных знакомых. В сумке везла кое-какие вещи — подать на милостыню, в том числе шерстяные нитки на шобур — подал кто-то из мирских, здесь такое старухи не принимают, а ей самой не отмолить, значит, надо раздать. Я решила ее проводить. Уже возле школы, где надо было идти гуськом по протоптанной среди сугробов тропочке, Ефросинья Никитьевна стала настойчиво предлагать мне идти первой — явно не хотела, чтобы я шла по ее следам. Подумав, что, видимо, она, как обычно, подозревает еретиков, я распрощалась и отправилась в другую сторону.
На следующий день я уезжала в Москву и на автостанции вдруг увидела Ефросинью Никитьевну, выходящую из пришедшего из С. автобуса. Видимо, не получилось погостить недельку, опять позвала дорога:
Шибко ведь она, жисть, такая, матушки, ой-й-й, ты что!
Нина Игнатьевна — невысокая, худощавая и еще не старая на вид женщина. Одета и причесана по-городскому, хотя всю жизнь прожила в деревне под Калугой. Работала бухгалтером, десять лет была секретарем партийной организации. Сейчас живет одна (дети переехали в город), поэтому немного подозрительна и при первой встрече разговаривала с нами (автором и двумя студентками) из-за забора. Была суббота русальной недели, канун Троицы, что определило зачин беседы. Ниже приводится фрагмент интервью.
Соб.: А про русалок нам расскажите.
Ой, не знаю. Я знаю то, что мы завтра вяночки поставим, слышала от бабок ведь. Ой, это следующее за´говино будет, воскре… суббота, эти вянки убирают, не то русалки будут, как говорится, это, качаться. Про русалок я ничего не знаю. Это вон у колдуняк спросите, может, они про них знают.
Соб.: Здесь есть колдуньи?
У нас-то? У-у, полно! Полдеревни.
Соб.: Да?
Конечно! Вот рядом живеть. Из Москвы приехала, гадюка, она всех их понаучила. Желтый дом, счас уехала с мужуком за пенсией. Замучила! Прямо замучила. Какую-то гадюку привезла и на руке держит прямо. Я иду с загона — чтой-то держит. Как глянула, у меня аж волоса поднялися. Полетела без оглядки.
Соб.: Змею?
Ага. Или там эту, я их боюсь до смерти. Замучила, змеюка, прямо не могу. Только… да она любую болезнь она несет. А мне щитовидку вырезали и от щитовидки по паре таблетки пью вечером.
Соб.: А чего она делала-то?
Кто? Она-то?
Соб.: Как она научила-то?
А я не знаю, как она их научила. Она и лягушкой делается, и мышом делается, и крысами, и кошками. Вот. Как придет и мяукает под окном. Покоя не дает. Вот какая.
Соб.: Откуда же вы знаете, что это она?
Она! А у нас не было раньше. А как она появилася, так и научила. Как-то руку присаживает, рука начнет сразу чесаться, потом — о-о-о! Я еще знаю вот где, почему ее узнала, расскажу. Она приехала к нам лет десять, я не знала, что она колдуняка. Подружилась с ней, доверилась, к ней как к матери к родной. Так, это родная мать: «Нинуля придет, Нинуля придет! На´ собаке поесть!» У меня была ученая собака, сын привез. Ой, забылась, как звать ее. Она: «На´ поесть». У меня своя еда! Ну, она ее отравила. А чё она отравила? Вон это, дрова у меня воровала, топиться ей нечем было. Ну, и… «Нинуля, Нинуля придеть». Нинуля пришла, и после этого вздулись вот такие руки, как футбольные перчатки [т. е. навела порчу, от которой руки распухают и покрываются болячками] Пойду к своим бабкам отговаривать. А бабки и говорить: «Мы не можем вылечить». Ладно, пошла укол — за 8 кило´метров, за речку туда, меня научили. Там бабка и говорит: «Я сейчас вылечу». Взяла кружку, я не одна <видела>, я не брешу, вот пред Богом говорю. (Крестится.) И глядить у кружку: «Тебе исделала задушевная твоя подруга, я не знаю, как ее зовуть, вот и… Ты с ней дружишь, а с другой ты ругаешься». Другая там — тоже желтый дом. «Сопливый нос» мы ее дразним. А я не знала, что… Она говорить: «Ты сейчас при<дешь>, на тебе водички, из дома не давай три дня ничего». Я прихожу… И говорить: «Ты токо придешь, за замок возьмешься, и они к тебе прибягуть. Ничего не давай». Я пришла <…>, открыла замок… не открыла еще. Вот она бегить счас же! «Нинуль, давай вылью собаке!» У меня чуть язык не отнялся. Я ей все давала: «На´ яичко, — звала, — на´ мясо», что-нибудь… держала поросят. А вон оттуда бегить другая. Ить, сопля! Вот еще почему я узнала, что она колдунья. Я ей ничего не дала. Она пошла в этот дом (показывает на дом напротив), там сидел хозяин этого дома. Приходит ко мне их парень и говорит: «Теть Нин, дай мне кружечку». Шо-то надо из дома отдать, она послала их. Говорю: «Уберись! Вон твой дом, у тебя что, кружек нету?» Не дала. Потом другой парень, там был: «Теть Нин, дай 10 рублей». — «Я те счас возьму коловяку и как вам, — я говорю, — этим колом по голове шлепну! Что вы привязались ко мне?» Я не дала. И эта колдуняка, она неделю лежала, чуть не издохла. К бабкам идти… в М… да она ее <чуть> не уморила, эта бабка! И вот с этих пор я от ней откололась. У нее подруги были колдуняки, они пьянь, пропутные и… колдують. <…>
Соб.: Вот вы говорите, она их научила, а сама уехала?
Нет, она на лето приезжает. Она татарка по специальности. Она на лето приезжает. Да я ее, да мы с ней, да сразу это… неудобно, не по себе стало… А посмотрели бы, какая морда у меня была — вот такая синяя вся и розовая. И по морде с куриное яйцо, с желток — шишки. Тьфу! Не дай Бог! Во присадила. Ну, а эта моя бабка умерла. Я с тех пор не общаюсь с ней, ни на дух. Вот поэтому и знаю, что колдунья она. Вот так. И вот как выйду… что делает на моем на загоне: уже два раза поливала (картофель от колорадских жуков. — О. X.), два пакета брала по пятьдесят рублей, на сто рублей раз, потом, и щас на сто рублей. Полила — сплошные жуки, а на ихних рядом ни одного нету, у этих колдуняк. Вот как они делают? Сидять, спять, пьють, а я руки все побила. Вот как? И дальше ничего. Я с ними не разговариваю.
Следующим летом Нина Игнатьевна пустила нас в дом. За прошедший год она явно постарела и осунулась, как оказалось — из-за серьезной болезни. Мы разговаривали в комнате, на кухне гремела посудой соседка Валентина (помогала по хозяйству). Отчасти из-за ее присутствия, отчасти из-за болезни Нина Игнатьевна рассказывала о своих злоключениях хриплым шепотом, порой еле слышно.
Соседки-колдуняки совсем ее измучили:
Вот они мене сушуть… руки ноють, сердце — тук, тук, тук, задыхаюсь, не могу… Тут болит, потом на спину, уже на позвонок, начнут, знаете, начнут как кататься какие-то комки… Вот эта вот мне насажала рожи, в этом доме, москвичка. Морда вот такая во, красная, огневая, температура более сорока, и по лицу шишки черные прямо, ой, страсть показаться! И вот я в К. съездила, эту бабушку знаю, и вот к ней ездила <…> Одни вот ноги, а тут вот ничего у меня нету. Вот тут на мене надето пять штук — двое штанов, три платья и рубашка. А так — скелет. Вот как она сделала? Как она, эта изо всей деревни колдуняка? Сильная <…> Вот эта мене давала вещи, я не знала сперва, как она приехала… Как-то мне пальто дала, потом платье. Я пошла к своей бабушке, она мне: «Покидай всё их, они наговорные». Я их все покидала.
Не довольствуясь воздействием на здоровье Нины Игнатьевны, колдуньи насылают на нее насекомых:
Я молитвы читаю, они мне не дают читать — и пчелы летять, и мухи черные какие-то летять, они не дают мне читать. Они с насекомыми работают, с птицами, с пчелами, с мухами.
Соб.: А откуда вы знаете?
А откуда… как же я не знаю, ни с того, ни с сего летят, я махаю веником, они на меня летят, значит, это они посылают <…> Даже вот она адреса оставила на бумаге. Им, наверно, легко пролазить, что ль, через бумагу, не знаю. Прям моментом у хате мухи, куда я, туда они, я бью их, они за мной. Ну, я поняла, это уж они.
И сами колдуньи в образе птиц и животных (мышей, лягушек, змей, кошек, собак) проникают в ее дом и на двор:
А они на меня шум наводят, как будто утка — у-у-у. Они из меня всю кровь высосали. А эта — ш-ш-ш, она птица, эта колдуняка. А другая, эта Мария Ильинишна, ей прозвище дали — лягушка.
Соб.: Что, она превращается в лягушку?
Да, да. У меня у сенцах…
Соб.: А птица какая, какой породы?
А птица — вот как галка <…> А в обед ужака поймали, с картохи пошли жуков собирать, — вот такой длиннай, вот такой вот толстай, прямо под ногами! Я чуть дар речи не потеряла! «Люд, — говорю, — сбегай быстрей, беги, — говорю, — за тяпкой, щас мы его…» Побежали за тяпкой. Идем назад с тяпками — нету ужака. Идем — ужак за нами. И вот привязываем к тяпке, сами обираем жуков. Тяпка за нами — ужака нету. И вот уже не ужак, а гадюка.
Соб.: Это московский дед?
Да.
Соб.: Почему вы думаете, что дед?
А он глядить, вон от его дома и ползуть <…> Ходит тут одна колдуняка, она черту руку отрубила, и этой рукой как-то… Вот она тама прямо ходит-ходит… И вот по бурьяну ко мне… лезет. Вот лампочка тут горела, на улице. Я еле на гору взбежала, умерла со страху! Ладно. Прибегла суда, околицу открыла… К погребу пошла — собака! Грудь белая, попа черная. Там околица, под околицу лезет. Говорю: «Ты куда, змея, лезешь?» Она к колонке-то побегла, два раза вот так вот тряханулась: «Мяу, мяу!» И кошкой сделалась. Я прибегла сюда, в сенцах закрылася. А она наутро и говорит: «Ну и ты смела´, ну и ты смела´!» Говорю: «Смела´ — не смела´, а я больше не буду с тобой ходить». Мне так напротивело это, как они — день и ночь, день и ночь. Ох, невозможно было спать. Я говорю: «Ах ты, змея колдовская», — на ее прямо так говорю. И они меня мухами травили. Надоело, не могу… Они говорят: «Это блокаду тебе на ночь сделали». Я говорю: «Какую блокаду?» Гипнозную каку-то, говорит, блокаду. Они собираются в доме рядом со мной, собираются все… Между собой беседуют, я не знаю, я же с ими не общаюсь.
Причиной вредоносного воздействия соседок Нина Игнатьевна считает не просто злобу или зависть, но стремление заставить ее