— Сожжен, — не веря своим глазам, пробормотала Элис.
— Видите, как правильно писать? — ободряюще прошептал отец Стефан. — Вот вам еще бумага, это протокол для записи. Когда надо будет что-то записать, я вам кивну. Можно использовать английский, на латынь переведем после.
— Расступитесь, пропустите старую женщину из Боуэса, — нетерпеливо произнес лорд Хью, махнув рукой стоящим посреди зала. — Ради бога, дайте же ей пройти. Поскорей, а то будем торчать здесь до вечера.
Наклонившись к милорду, Элис настойчиво заявила:
— Я не хочу это делать. Прошу простить меня.
— Только не теперь, не теперь, — отозвался он, заглянув в ее бледное лицо. — Потерпи, давай поскорей покончим с этим. Грязное дело. Мне оно очень не нравится.
— Ну пожалуйста! — взмолилась Элис.
Лорд Хью ничего не желал слушать, он помотал головой и грубо ответил:
— Делай, что тебе сказано, Элис. Это последнее дело. Я сам уже устал.
Она склонилась над книгой и старательно вывела дату. Она слышала шум в зале, слышала медленные шаги солдат, не грохочущих сапогами в ногу, как обычно, — чьи-то тихие, прихрамывающие шаги не позволяли им идти быстро.
— Дайте же обвиняемой табурет, — распорядился его светлость. — Неужели не замечаете, что она не может стоять? И принесите ей вина.
Элис низко опустила голову. Ее посетила безумная мысль, что если она не поднимет головы, если так и не посмотрит в зал, то не увидит матушку Хильдебранду, сидящую на табуретке в большом зале в окружении толпы глазеющих на нее людей. Если она так и просидит, опустив голову, и не станет смотреть, то не будет никакой матушки Хильдебранды. Будет кто-то совершенно другой.
И по другому делу. Совершенно по другому делу. Вообще другой человек, и все.
— Ваше имя? — спросил отец Стефан, встав с кресла.
Элис не подняла глаз.
— Хильдебранда из Эгглстоунского монастыря.
Голос изменился, совсем незнакомый, какой-то скрежещущий, словно у обвиняемой поцарапано горло. Более низкий и сиплый. И выговор какой-то иной. Что-то мешает старухе говорить, она шепелявит на звуке «с», и слова у нее как-то странно булькают. В графе «обвиняемая» Элис вывела: «Хильдебранда», убедив себя, что раз она не слышит чистого голоса матушки, не слышит отчетливых звуков, значит, это совсем не матушка.
— Назовите не эту вашу претенциозную папистскую кличку, а настоящее имя, — потребовал отец Стефан.
Не поднимая головы от книги, Элис подумала, что священник, пожалуй, излишне сердит. А он не должен гневаться на эту пожилую даму с больным горлом, что бы она там ни сделала.
— Мое настоящее имя Хильдебранда, — раздался скрипучий голос и замолчал — видимо, обвиняемая переводила дыхание. — Из аббатства Эгглстоун.
— Запишите: отказывается назвать свое настоящее имя, — обратился отец Стефан к Элис.
Аккуратно раскрыв скобку под последней строкой, она вывела: «Отказывается назвать свое настоящее имя» — и удовлетворенно кивнула. Нет, это не матушкин голос, эту женщину зовут не Хильдебранда. Это вообще кто-то другой. Стефан между тем продолжил допрос.
— В аббатстве вы были монахиней? — осведомился он.
— Да.
— Вы были там в ту ночь, когда проводилась проверка на предмет обнаружения ереси, папистских порядков, вопиюще непристойных ритуалов и богохульства, в результате которой монастырь был закрыт?
По толпе прошел ропот. Элис не могла догадаться: осуждают ли зрители поведение монахинь или возмущаются словами священника. Но она не стала поднимать голову, чтобы выяснить, в чем там дело.
Несколько томительных минут прошли в молчании.
— Я была там, когда аббатство сожгли, — наконец устало проскрипел голос. — Не было никакой инспекции, как и не было никаких непристойных ритуалов. Было нападение с целью поджога. Преступное нападение.
В зале поднялся шум. Постучав по столу рукояткой эбеновой трости, лорд Хью крикнул:
— Тихо!
— Это ложь, — заявил отец Стефан. — Это была законная проверка порочного и безнравственного гнездилища разврата, к тому же опасного. Вас выкурили оттуда, как ядовитых змей, каковыми вы и являлись.
Снова возникла пауза.
— И куда вы потом отправились, когда скрылись от правосудия и милосердия Божьего? — поинтересовался отец Стефан. — Где вы были все эти одиннадцать месяцев?
— Я не стану отвечать, — твердо отозвался голос.
— Вам задавали уже этот вопрос под пыткой, — угрожающе напомнил священник. — Вас могут подвергнуть испытанию еще раз.
Элис не поднимала глаз. В зале стояла мертвая тишина.
— Я знаю, — промолвил голос со слабым вздохом. — И я готова умереть под пыткой.
Толпа негодующе загудела. Склонившись над книгой и закрыв лицо ладонью, Элис сквозь пальцы украдкой посмотрела в зал. Ей были видны только первые два ряда; там располагались солдаты Хьюго, но и они беспокойно ерзали на лавках.
— Запишите: покрывает своих друзей-заговорщиков, — приказал священник Элис.
Она послушно занесла его слова в протокол, а он продолжал допрос.
— Вы можете назвать еще кого-нибудь, кто в ту ночь тоже бежал от правосудия? Кто так же, как и вы, скрывался все это время? Кто, возможно, намеревался встретиться с вами? Кто планировал присоединиться к вам?
Снова томительное молчание.
— Скажите, кто такая Анна?
Пораженная, не успев вовремя опомниться, Элис резко вскинула голову и сразу увидела ее.
Сгорбившись, Хильдебранда сидела на табурете. Ладонями она упиралась в колени, словно пыталась удержать вместе сухожилия и кости. Старое синее платье, которое ей отдала Элис, все было в пятнах крови и еще чего-то. На подоле юбки в самом низу виднелось большое темное пятно — видимо, старая женщина не выдержала мук и испачкала себя. Плечи неуклюже сутулились, одно криво обвисло, оно было вывихнуто и не вправлено обратно в гнездо. Матушка была боса. На бледной старой коже виднелись иссиня-темные и красные кровоподтеки, точно обозначившие места, где были узлы, которыми ее привязывали к дыбе. Синяки на запястьях почернели — это были следы веревки, на которой она висела. Пальцы ног кровоточили; ногти на них были вырваны. На пальцах рук было то же самое. Ее руки напоминали два окровавленных пальца, которые обхватили старое тело, чтобы не дать ему развалиться на части и удержать в нем душу, стойко сохраняющую свою веру.
Заметив резкое движение, Хильдебранда посмотрела в сторону Элис.
Их глаза встретились.
Она сразу узнала свою Анну. Разбитые в кровь губы старухи растянулись в жуткой улыбке. Элис видела темные синяки на ее щеках, оставленные железным кляпом, а потом, когда ее страшная улыбка стала еще шире, она заметила, что и зубы почти все вырваны из десен, только некоторые сломаны и после них остались темные, наполненные кровью дыры. Глядя на эту улыбку, Элис поняла, что сама вложила в руки Хильдебранды орудие мести. Конечно, матушка не станет страдать одна. Она не захочет гореть на костре в одиночестве.
Элис смотрела на нее и молчала. Она не вымолвила ни слова. Не уставилась на нее жалостливыми глазами, не сложила своих нежных ручек, тайно подавая ей знак и моля о прощении. Она ждала, когда наступит ужасная минута и Хильдебранда назовет ее имя — имя беглой монашки и своей сообщницы. Имелись все необходимые улики: на старухе было платье Элис, в хижину из замка посылалась еда. Девушка ждала, когда Хильдебранда назовет ее имя и отомстит ей за боль разочарования и обманутых надежд, за страдания, которые она перенесла на дыбе и во время пыток.
Выцветшие голубые глаза аббатисы неотрывно смотрели на Элис из черных, разбитых глазниц.
— У меня не было сообщников, — сказала она, и на этот раз ее голос звучал чище. — Я была одна. Я всегда была одна. Совсем одна.
— Кто такая Анна? — повторил свой вопрос отец Стефан.
Матушка Хильдебранда улыбнулась, глядя прямо на Элис; лицо ее напоминало призрачную, беззубую маску.
— Святая Анна, — не колеблясь, солгала она. — Я призывала святую Анну.
Опустив голову, Элис стала торопливо записывать слово в слово. Старый лорд подался вперед и подергал отца Стефана за одежду.
— Заканчивай, — велел он. — Мне не нравится эта толпа.
Священник кивнул, приосанился и повысил голос почти до крика.
— Я требую, чтобы перед лицом этого высокого суда ты отреклась от ложной верности Папе и присягнула на верность нашему королю, его величеству Генриху Восьмому и его святой церкви.
— Я не могу это сделать, — отозвался утомленный голос.
— Еще раз предупреждаю: если ты сейчас не раскаешься, — погромыхал отец Стефан, — тебя признают виновной в ереси против святой церкви Англии и за свои прегрешения ты будешь сожжена на костре, а потом станешь вечно гореть в аду.
— Я тверда в своей вере, — спокойно промолвила Хильдебранда. — И дожидаюсь своего креста.
Отец Стефан неуверенно посмотрел в сторону лорда Хью и спросил:
— Продолжить ли мне борьбу за ее заблудшую душу?
— По ее виду понятно, что вы достаточно за нее поборолись, — холодно ответил его светлость. — Я объявляю приговор, если вы не против.
Кивнув, отец Стефан занял свое место, а лорд Хью ударил по столу тростью.
— Суд считает, что подсудимая виновна в измене его величеству королю Генриху Восьмому, виновна в ереси по отношению к святой церкви Англии. Завтра утром на рассвете она будет доставлена отсюда к месту казни и за все свои преступления сожжена на костре.
Элис машинально записывала, не видя и не слыша ничего, тупо наблюдая, как кончик пера ходит по бумаге. Она чувствовала на себе взгляд Хильдебранды, чувствовала, что эта старая замученная женщина хочет в последний раз встретиться с ней глазами. Она ощущала, как давит на нее это желание аббатисы — посмотреть друг на друга теперь уже без обмана, без притворства, понимая, что обе они — поистине чистые и открытые существа; Элис и была такой, когда маленькой девочкой сидела с матушкой Хильдебрандой в саду, заменив аббатисе дочь, которой не суждено было родиться.
Элис понимала, что Хильдебранда ждет от нее этого последнего короткого взгляда, в котором можно прочитать искреннее взаимное прощение, покаяние и отпущение грехов.