— У меня было такое ощущение, будто меня кто-то толкнул, — призналась миледи; губы ее дрожали, она напоминала ребенка, которому причинили немыслимое зло. — Да, словно кто-то толкнул, хотя там никого не было. Мне послышалось какое-то гудение, громкое такое, словно пчелы летали или какой-то человек специально гудел, а потом я почувствовала, что меня кто-то очень сильно толкает, прямо в воду.
Синие глаза на красивом, ясном лице Элис ничего не выражали, но смотрели уверенно.
— Это все фантазии, — ласково промолвила она. — Вы просто очень испугались. С беременными такое бывает, миледи. Ведь возле вас никого не было. Кто мог гудеть да еще толкнуть вас в реку?
И она тихо засмеялась. Кэтрин вытащила из-под меха ладонь, протянула знахарке и жалобно произнесла:
— Возьми меня за руку. Мне страшно, очень страшно.
Элис подошла ближе. Теперь у нее самой гудело в голове, словно жужжал рой пчел, нагоняющий дремоту. Она знала: стоит ей прикоснуться к холодным пальцам госпожи, и она не выдержит искушения, схватит подушку и придавит ее испуганное лицо. В голове гудело уже так громко, что терпеть было невозможно.
— Я была с тобой жестока, Элис, — прозвучал тоненький голосок Кэтрин. — Я злилась на тебя и мучила. Ревновала к тебе мужа.
Лицо Элис оставалось бесстрастным, она все прислушивалась к гудению. А гул все нарастал, распухал в черепе… но вот Кэтрин знаком подозвала ее ближе.
— Прости меня, — тихо попросила она, — пожалуйста, прости, Элис. Хьюго смотрел на тебя такими жадными глазами, что я не могла вынести. Пожалуйста, прости меня.
Гул заглушал всякую мысль. Кэтрин потянулась к ней. Руки Элис дрожали от желания сомкнуть пальцы вокруг жирной шеи госпожи и сжимать, сжимать до тех пор, пока дух не выйдет вон из этого пухлого, белого, изнеженного тела.
— Пожалуйста, Элис, — не унималась Кэтрин. — Ты не представляешь, каково это, страдать от ревности, как страдала я. Это ревность ввела меня в грех, вот почему я злилась на тебя, цеплялась к тебе и изводила. Боюсь, я сама сделала тебя своим врагом. Прости меня, Элис. Пожалуйста, скажи, что прощаешь.
Элис еще приблизилась. Лицо Кэтрин было полно раскаяния. Элис неожиданно почувствовала, как улыбается, ей стало тепло при мысли, что она собирается сделать. Миледи умоляюще тянула к ней руки; Элис сделала еще один шаг и тоже вытянула руки…
— Именем Пречистой Девы умоляю тебя, — настаивала Кэтрин, — возьми мою ладонь, Элис, и скажи, что прощаешь.
Услышав имя Пресвятой Богородицы, Элис остановилась, закрыла на секунду глаза и тряхнула головой. Потом глубоко вздохнула. Гул в голове неистово взвыл, но тут же стих и теперь звучал глухо, едва различимо, будто невидимый рой вернулся в улей и притаился на время. Миледи продолжала тянуться к ней, и Элис неохотно взяла ее за руку.
— Я ревновала, — захлебываясь, продолжала Кэтрин. — Когда ты появилась в замке, ты была такая красавица, Элис. А ко мне Хьюго был равнодушен. Ты умная, образованная, и старому лорду ты тоже понравилась… а меня он всегда недолюбливал. Я испугалась, что ты отберешь у меня обоих. И мужа, и покровителя. Я боялась, что ты займешь мое место, а я останусь ни с чем.
Она лихорадочно дышала, но щеки оставались бледными. Лицо было белым, как у восковой куклы.
Держа холодную как лед ладонь, ощущая свою силу, Элис вдруг услышала, как невидимый рой возвращается, жужжит в черепе, гудит в крови, движется по всем членам и струится из ее смертоносных пальцев.
Руки ее похолодели, стали холодней, чем у Кэтрин, холодней ледяной воды в зимней реке. Элис задрожала от возбуждения и опустила другую руку на вцепившуюся в нее ладонь госпожи. Та, задыхаясь, пробормотала:
— Мне кажется, я умираю, как темно в комнате, очень темно. Держи меня крепче, я совсем не вижу тебя.
На лице Элис змеилась жестокая, плотоядная улыбка, она сильней сжала руку миледи, ощущая, как из пальцев струится холод, а вместе с ним и тьма и как они проникают в сознание миледи.
— Что, холодно? — усмехнулась она.
— Я замерзаю, Элис. Замерзаю, — пожаловалась Кэтрин, которую трясло все сильнее. — Почему не горят свечи? Почему погас огонь? Почему так холодно и темно? Меня никто не любит, все меня бросили. Держи меня крепче. Говори со мной. Мне страшно. Страшно.
Элис рассмеялась — и по ярко освещенной, жаркой, как баня, комнате словно прошла волна холода.
— Я здесь, леди Кэтрин, — ответила она, — разве вы не видите меня? В камине пылает огонь, в спальне тепло. Все свечи горят, красивые, яркие свечи из пчелиного воска. Здесь светло, как солнечным днем. Неужели вам темно? Неужели вам все еще темно?
— Элис, — зашептала Кэтрин. — Держи меня, Элис, пожалуйста. Держи меня крепко. У меня такое чувство, будто меня кто-то тащит на дно, будто я тону.
— Да! — торжествующе отозвалась Элис; ее дыхание тоже участилось. — В прошлый раз ты точно так же схватила меня там, во рву. Ты звала меня к себе, а потом потянула вниз. Но на этот раз я утащу тебя под воду. И мне не нужно сжимать тебе горло. Мне нужно только держать тебя за руки, как ты этого хочешь. Ты отправишься на дно, Кэтрин. Ты пойдешь на дно, утонешь, лежа в своей постели.
— Элис! — пропищала миледи тоненьким голоском и тут же задохнулась, словно хлебнула зеленой ледяной воды.
— Ты тонешь, Кэтрин! — Элис снова захохотала, безумно и открыто, сама поражаясь своей силе. — Мора вытащила тебя из реки, но ничто и никто не спасет тебя теперь, когда ты тонешь. Ты идешь ко дну. Ты тонешь, оставаясь в своей постели!
Дверь за ее спиной щелкнула, и она обернулась. На пороге стояли Хьюго, старый лорд и Дэвид. Хьюго переводил глаза то на жену, то на знахарку и ничего не понимал.
— Что тут происходит? — спросил он.
Элис глубоко вздохнула. Ярко освещенная жаркая комната завертелась вокруг, как разноцветные блики во вращающемся кристалле.
— Миледи очень напугана, — пояснила она; ей казалось, что собственные слова доносятся откуда-то издалека. — Она так крепко вцепилась в меня и не отпускает! Я пыталась позвать женщин, но никто не слышит. И у меня кружится голова.
Она пошатнулась, и Хьюго быстро шагнул вперед. Элис качнулась к нему, но его опередил управляющий Дэвид, который подскочил к ней и не дал упасть.
Однако Хьюго и головы не повернул в ее сторону. Он крепко обнял Кэтрин, и та зарыдала на его плече.
ГЛАВА 17
Несколько недель миледи хворала; весь май с его ясными днями она провалялась в постели. Солнце уже вставало рано, птицы пели до темноты, и за весь этот солнечный ветреный месяц от Кэтрин не услышали ни единой жалобы. Она тихо лежала в кровати, которую передвинули поближе к узенькому оконцу, иногда приподнималась на подушках, смотрела на двор и деревья в парке и наблюдала за жизнью в замке. Она быстро утомлялась, и ей нравилось, когда Элис читала вслух.
— Я не могу разобрать ни строчки, — жаловалась миледи. — Болит голова. А Элис так хорошо читает.
Лорд Хью передавал невестке романы, стихи и даже некоторые письма из Лондона, где было описано, как проходил суд над королевой Анной и как ее казнили.
— Ей отрубил голову француз, — прочла Элис, — его специально обучили и прислали для этого…
— Она никогда мне не нравилась, — перебила ее миледи, покачав головой. — Знаешь, Элис, меня ведь назвали в честь королевы Екатерины. Мне всегда казалось, что Анна Болейн рано или поздно падет. Она была прелюбодейка, сначала спала с королем, потом с его придворными. Мне нисколько ее не жалко. Ее возвышение было возмутительно быстрым.
— Не быстрей, чем возвышение Джейн Сеймур, — рассудительно заметила Элис. — Джейн была фрейлиной Анны, а станет королевой. Если мужчина — король или, во всяком случае, хозяин своей судьбы, он выберет любую женщину. И она возвысится так, как он пожелает.
Повернув на подушке голову, Кэтрин посмотрела на Элис, улыбнулась и удовлетворенно произнесла:
— Нет ничего лучше брака по любви. Нет ничего лучше брака по любви между равными.
Каждое утро Хьюго приходил к жене и сидел до самого обеда. Обедал он с ней, в ее комнате, всегда в двенадцать, и главный стол в большом зале казался без них странно пустым. Во время трапезы Элис часто прислуживала им. Хьюго принимал ее помощь, словно не замечая, не обращая на нее внимания. Он видел только супругу, предлагал ей самые вкусные кусочки, подносил маленький бокальчик с добрым красным вином, специально привезенным из Гаскони, чтобы оздоровить ей кровь. А миледи всегда благодарила Элис.
Днем, когда Хьюго отправлялся на охоту, Элис пела для нее, подыгрывая себе на лютне, читала ей вслух и переписывала отрывки из книг, которые миледи собиралась заучить наизусть.
— Я так рада, что ты со мной, Элис, — сказала однажды Кэтрин ласковым тоном. — Так рада, что ты ухаживаешь за мной. Я еще очень слаба. Тебе я могу открыться, но не говори Хьюго: я так слаба, что мне кажется, я никогда не наберусь сил. Наверное, я бы не выжила после падения в воду без твоей заботы.
Элис вежливо улыбнулась. Мора, которая без дела сидела у камина в спальне Кэтрин, бросила на свою воспитанницу быстрый насмешливый взгляд.
— Кто бы мог подумать, что вы так подружитесь, — вслух изумилась она. — Вас теперь и водой не разольешь!
Девушка снова раздвинула губы в улыбке и чопорно ответила:
— Я счастлива быть вашей подругой, миледи. А теперь вам пора немного отдохнуть.
Днем Кэтрин всегда спала, к ужину пробуждалась и только потом одевалась и спускалась со своими дамами в зал. Собравшиеся женщины и мужчины, видя, что день ото дня здоровье миледи крепнет, встречали ее одобрительным гулом.
— Она была на волосок от смерти, — заявила Мора за столом, протягивая руку к очередному ломтю белого хлеба. — Ей-богу, я уж думала, конец, еще немного, и мы потеряем ее.
— Это просто чудо, — набожно отозвалась Рут. — Чудо, что вы не дали ей утонуть, а потом и умереть от простуды и ребенка спасли. Надо благодарить за это Бога.
— Чудо, что она стала такая сладенькая, — съязвила Элиза. — Всегда была кислая, как лимон, пока ее не макнули. А теперь ну прямо как мед. — Она кивнула на Элис. — И к тебе стала такая добренькая.