нных сотрудниках? Панов вместе с ними тоже будто слетел с катушек, орал и матерился еще похлеще наставника, хотя обычно матерщины не терпел. В итоге все, кому было куда уйти, уволились, а оставшиеся дали друг другу торжественную клятву, что отныне они не приблизятся к вооруженному преступнику ближе, чем на пушечный выстрел. Но кто в этих обстоятельствах всех удивил, так это Горюнов. «Уж Пригорюныч-то теперь будет целый месяц ныть и ругаться», — предполагали сослуживцы. Как они заблуждались! Горюнов только смотрел во все глаза на орущих и матерящихся, но сам не проронил ни слова…
И вот теперь, с тяжелым сердцем направляясь на доклад к начальнику отдела, Панов думал:
«Правильно говорят: не ту собаку бойся, которая лает, а ту, которая молчит. Видимо, тогда и принял Горюнов свое решение и только ждал случая, чтобы его осуществить. Сегодня и осуществил. Но разве в этом нет отчасти и моей вины? Как я тогда выражался по поводу всех и вся! И не объяснил товарищу, что одно дело — ругать сволочей, а совсем другое — самому становиться сволочью. Пригорюныч и подумал, что я одобрю его сделку с аферистом и соглашусь взять свою долю…»
Мучаясь и терзаясь, Глеб шел по коридору, решимость разоблачить друга-оборотня слабела с каждым шагом, а когда он открыл двери кабинета начальника отдела, эта решимость окончательно куда-то испарилась. И доложив полковнику о задержании Гоги, Панов ни словом не упомянул об аферисте. Горюнов ждал его в коридоре и, по-видимому, сразу поняв, что гроза миновала, уже почти шутливым тоном спросил:
— Ну что, будешь сушить для меня сухари?
— Пошел ты! — резко ответил Глеб и прошел мимо уже бывшего друга.
В отделе шла такая кутерьма, что размолвку закадычных друзей почти и не заметили. Выпускники полицейской школы, пришедшие на смену уволившимся ветеранам, мало что умели, а опыта не имели совсем. Оставшиеся старики считали месяцы и дни до вожделенной пенсии и умело уклонялись от рискованных заданий. Раскрываемость трещала по швам, хоть наркотики впору было подбрасывать. Горюнов вскоре тоже уволился из МВД, занялся бизнесом и открыл частное сыскное агентство «Следопыт». Он привлек к себе на работу кое-кого из уволившихся сотрудников отдела, даже бывший его наставник и поучатель покинул свой швейцарский пост и пошел на службу к разбогатевшему подопечному. По старой памяти Пригорюныч давал возможность подработать в своей фирме и действующим оперативникам. Только Панов отказывался иметь с ним какие-либо дела, хотя сотрудничающие со «Следопытом» сослуживцы частенько передавали ему приветы от своего благодетеля, а также дружеские приглашения принять участие в бизнесе.
Глава 13
Вот почему, услышав просьбу-рекомендацию Курсакова походатайствовать перед Никандровым за агентство Пригорюныча «Следопыт», Глеб скривился, но отказать следователю не смог.
«Курсаков надеется слупить с Горюнова хорошие бабки за посредничество при получении выгодного контракта, а мне за помощь в этом деле двойная зарплата: от государства и от Никандрова, — размышлял Глеб. — Что ж, придется слегка поступиться принципами. Ничего не поделаешь, такова рыночная се ля ви!»
Никандров прислушался к мнению Глеба и поручил своим юристам заключить договор со «Следопытом». Глеб был уверен заранее, что радостным вестником для Пригорюныча пожелает стать сам Курсаков. Так и получилось. Выслушав по мобильнику ответную благодарность новорусского предпринимателя с обещанием щедрого гонорара, Курсаков тоже расщедрился и мельком упомянул об участии в рекламной кампании по прославлению «Следопыта» Панова и далее, не спрашивая Глеба, передал Пригорюнычу привет от старого друга. Горюнов опять рассыпался в благодарностях, а Курсаков протранслировал их коротко: «И тебе перепадет».
Приятный разговор прервал Новиков. Пробегая мимо, он сообщил, что к началу похорон Никиты прибывают родственники и друзья семьи покойного и требуется обеспечить и их охраной, поэтому хорошо бы Панову временно принять на себя обязанности одного из телохранителей. Глеб согласился, и Курсаков, продемонстрировав пистолет под мышкой, тоже предложил свои услуги в качестве временного бодигарда. Новиков, секунду поколебавшись, тут же поручил добровольцам обеспечивать безопасность двух детей Никандрова — Изяслава и Марфы.
— Что это значит? — спросил Курсаков Глеба, глядя вслед спешившему по своим делам Новикову. — Он настолько беспокоится за жизнь старших наследников Никандрова, что усиливает их охрану, а младшей, по его мнению, опасность угрожает меньше?
«Уже начал копать, — подумал Глеб. — Вот что значит травленый следственный волк, сразу ухватился за кончик подброшенной Новиковым цепочки. Ну да, потянул за одно звено — вытянешь и всю цепь. А начальник охраны верен себе: намекнул следователю, что подозревает Юлию, а сам остался в стороне, вроде ничего такого не говорил. Нет уж, не стану ему помогать вешать на девчонку чужих собак, у нее и своих достаточно». И Глеб, прикинувшись непонятливым, только пожал плечами:
— Может, считает, что Юлию и так хорошо охраняют?
Курсаков с Глебом спустились к парадному подъезду особняка и присоединились там к группе охранников во главе с Новиковым, приготовившихся к приему прибывающих на предстоящую траурную церемонию родственников и друзей семьи Никандровых. Первой в шикарном длинном черном лимузине подъехала бывшая жена Никандрова (четвертая по счету), ныне вдова американского миллионера Мэйсона и близкая подруга, а возможно и невеста, американского же миллиардера Хантера, она же мама Юлии. Несмотря на свое недомогание, Юлия в сопровождении психотерапевтов встречала родительницу у парадного подъезда, бросилась к подъехавшему лимузину и, отстранив охранника, сама открыла дверь машины. Далее — трогательная сцена объятий, поцелуев и пролитых слез радости, несмотря на печальный повод для свидания. Следующей приехала госпожа Никандрова-вторая со старшей дочерью Андрея Николаевича Марфой, переименованной эмигрировавшей в США экс-супругой в Маршу, чтобы хоть как-то насолить бывшему мужу в отместку за развод. Марша приехала в «БМВ», а ее мама выпорхнула из «мерса». Американская гражданка госпожа Никандрофф, моложавая, не лишенная привлекательности женщина, в прошлом фотомодель, ныне не имела постоянного места жительства и «бомжевала» по модным курортам, хотя престижные дорогие квартиры щедротами бывшего мужа ждали ее в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Марфа-Марша, худенькая миловидная рыжеватая девушка, с радостным визгом бросилась на шею отцу, но затем также постаралась напустить на себя соболезнующий вид, хотя это ей плохо удавалось. Мадам Никандрофф-два и вовсе посчитала ненужным притворяться, изображая скорбь по почившему Никите, а в знак протеста против вынужденного общения с бывшим муженьком говорила с американским акцентом, время от времени сбиваясь на акцент нижегородский. Марша разговаривала по-русски без акцента, видно, больше времени проводила в доме отца, чем с новорусско-американской матушкой. Старший сын Никандрова Изяслав, солидный тридцатилетний брюнет, генеральный директор одной из никандровских фирм, приехал без своей матери, госпожи Никандровой номер один, но зато выполнил поручение отца. Он сопровождал одетую в траур заплаканную женщину — мать Никиты. Ее лицо показалось Панову знакомым: где-то он ее уже видел, причем не в связи с криминальными расследованиями, но где и когда — не припоминалось. Глава семейства, он же убитый горем отец, протянул руки и принял в объятия бывшую жену, которая оросила слезами его пиджак, и соленая влага ее глаз смешалась с его скупой мужской слезой. Пожалуй, скорбь только этих двух из всех присутствовавших людей показалась Глебу действительно искренней и глубокой. Изяслав тем временем объяснил, почему его мать, экс-супруга Никандрова номер один, не смогла приехать. И язвительно ответил «гламурной бомжихе», не упустившей случая попенять на ее отказ почтить память пасынка, что его мать небогатая женщина и не может разъезжать по свету, как некоторые. После чего повернулся к бывшей фотомодели обратной стороной и отошел прочь. Что экс-супруга номер два высказала ему вслед, Глеб не разобрал, но было ясно, что ничего хорошего в свой адрес Изя не услышал.
Нелли вместе с супругом встречала приезжавших и вела себя исключительно корректно: в меру скорбно, в меру приветливо, не допуская проявления и тени ревности к бывшим пассиям мужа; даже капли обычного и неизбежного женского яда не брызнуло с ее розовых губ в уши соперницам. Остальные господа, дамы и девицы, почтившие память Никиты, были Глебу незнакомы даже заочно, кроме юной амазонки, которую он увидел в день своего приезда в воротах, охраняемых «космическим» стражем. Курсаков буравил взглядом и приезжающих, и встречающих и, похоже, подозревал всех и каждого, не исключая самого Никандрова, в обоих преступлениях, а может, и в других, Глебу не известных. На Панова он тоже бросал косые взгляды, чередуя их с разглядыванием болезненной Юлии, по чему Глеб догадался, что в отличие от мнительного Духанского ни в убийстве Никиты, ни в похищении Дэна следователь своего оперсотрудника не подозревает. Зато по старой следовательской привычке все знать и всюду совать свой нос пытается выяснить, не перешли ли спасательные услуги Глеба в амурные отношения со спасенной им девой.
«Интересно, кто успел его проинформировать, что я ненадолго, но и вправду запал на юную красавицу: Духанский, или Новиков?» — подумал Глеб.
Но эти размышления не отвлекли его от поручения начальника охраны, и Глеб в свою очередь вопросительно посмотрел на Курсакова, а затем повел глазами на Изяслава и Марфу. Курсаков понял немой вопрос, тоже глазами указал ему на Марфу-Маршу, а сам придвинулся поближе к Изяславу. С этой минуты Глеб «прилип» к американо-российской дочке Никандрова и всюду следовал за ней в готовности прикрыть субтильную девицу своей широкой спиной от пули возможного снайпера. Выразив краткие соболезнования осиротевшим родителям, все стали вновь рассаживаться по машинам, чтобы ехать в местную старинную церковь, которую Никандров посчитал достойной стать местом отпевания усопшего сына. Из церкви предполагалось следовать в Москву на Новодевичье кладбище, где и должны были состояться похороны. Юлия, по состоянию здоровья и настоянию психотерапевтов, матери и отца, должна была остаться дома, простившись с братом заочно, потому что тело Никиты в дорогом катафалке охрана должна была доставить из морга прямо в церковь. Марша посочувствовала нездоровью сестренки и заметила, что выглядит больная так, что краше в гроб кладут, чуть ли не предложив ей тем самым поменяться местами с Никитой. И не дав оторопевшей родственнице достойно ответить на такое дерзкое ехидство, новорусская американка проследовала к своей машине, а Глеб, как положено телохранителю, двинулся за ней следом. Распахнув дверь навороченной иномарки перед охраняемым объектом, Панов сам собрался сесть рядом с водителем, но девушка остановила его и указала на место рядом с собой. Глеб на секунду замешкался, хотел было возразить, что место телохранителя на переднем сиденье, но потом передумал: зачем упрямиться и наживать себе недоброжелателей в семействе, откуда деньги дадут.