Между тополей показалась чуть замѣтная движущаяся человѣческая фигура, которая то скрывалась за холмами, то снова появлялась, ослѣпительно освѣщенная лучами солнца. По мѣрѣ приближенія этого человѣка, можно было различить его длинную рясу, совершенно непохожую на обыкновенную крестьянскую одежду. Онъ очень спѣшилъ, обрывая упрямыя вѣтви ивъ, заграждающія ему путь, и ломая нѣжную зелень изгородей. Клотаръ пошелъ ему на встрѣчу. Минутъ черезъ десять, братъ Гонора уже входилъ въ хижину. Одежда его, вся засаленная, лоснилась; брюшко сильно выдавалось впередъ ивъ подъ впалой груди; глаза высматривали хитро и злобно. Отецъ и мать разсказали ему болѣзнь Бертины. Монахъ слушалъ, и насмѣшливая самоувѣренная улыбка не сходила съ его губъ, а молодая дѣвушка вся дрожала отъ волненья, и сердце въ ней замирало отъ радостной надежды.
— Я понимаю... я понимаю... успокоивалъ монахъ.
Онъ вполнѣ отвѣчалъ за счастливый исходъ, но выздоровленіе не могло послѣдовать разомъ; кромѣ того, требовалась нѣкоторая сумма денегъ для уплаты издержекъ на заклинанія и на вкладъ въ церковь Богоматери.
— Такъ, франковъ сорокъ... не больше...
Крестьянинъ, съ видомъ мрачнымъ и недовольнымъ, поднялся наверхъ, порылся въ потаенномъ уголку, гдѣ хранились его немногія сбереженья, и, возвратясь, съ суровой строгостью во взглядѣ, дрожащими руками вручилъ монаху нѣсколько потемнѣвшихъ отъ времени монетъ. Монахъ, съ плохо скрытой безстыдной усмѣшкой, запряталъ деньги въ свой поясъ.
— Гдѣ у васъ боль? обратился онъ къ Бертинѣ.
Дѣвушка указала на правое бедро:
— Ноетъ, тянетъ... ударяетъ въ колѣно... рѣжетъ... точно огнемъ жжетъ или когтями скребетъ...
— Такъ, вѣрно! отозвался монахъ, я понимаю, что это такое. Присядьте.
Она сѣла, дрожа съ головы до ногъ, а онъ, съ помутившимся взоромъ блуждающихъ глазъ, простоялъ съ минуту неподвижно, торжественно, какъ бы священнодѣйствуя.
— Нѣтъ знака на вашей ногѣ?
— Никакого.
— Прекрасно, я такъ и зналъ.
Клотаръ и его жена съ какимъ-то рабскимъ благоговѣніемъ созерцали всемогущаго монаха.
— Сложите руки, приказалъ онъ и повторяйте за мною слова молитвы.
Бертина сложила руки, и монахъ началъ глухимъ, замогильнымъ голосомъ:
— О, Пресвятая Дѣва Марія! никогда еще никто, возложившій на Тебя все упованіе свое, не оставался неуслышаннымъ Тобою! Съ чистымъ сердцемъ, съ полной вѣрой и надеждой на Твое всемогущее заступничество, прибѣгаю къ тебѣ, о, Марія! о, добрая Матерь наша, съ горячей мольбой о помощи... Умоляю тебя, милосердная Пресвятая Дѣва Марія, сокруши злыхъ демоновъ, которые вселились въ мою ногу! изгони изъ меня нечистую силу!..
Голосъ монаха, глухой и прерывающійся, постепенно понижался до страшнаго таинственнаго шопота, производившаго подавляющее впечатлѣнье на молодую дѣвушку. Полуопущенныя вѣки его судорожно дрожали. Клотаръ съ мрачнымъ, торжественнымъ видомъ низко склонилъ голову...
— Теперь, сказалъ монахъ, я буду выгонять злыхъ духовъ... нѣтъ ли у васъ ножа или сабли, очень блестящихъ?
— Отецъ мой былъ солдатомъ, отвѣчалъ Клотаръ: — у меня есть его сабля.
— Блеститъ она?
— Да, очень сильно.
— Ступайте, принесите ее!
Крестьянинъ ушелъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, и возвратился вооруженный кавалерійской саблей.
— Станьте въ дверяхъ... я выйду на дворъ... и когда начну заклинанья, вы ударяйте саблей, кружа ею въ воздухѣ, чтобъ нечистые духи не вошли въ жилище... Они боятся блестящаго лезвія!..
Родители осторожно вывели Бертину подъ навѣсъ двора. Тамъ свинья тихо ворчала въ своей канурѣ, голуби прогуливались взадъ и впередъ, а воробьи прыгали на своихъ тонкихъ гибкихъ ножкахъ, легкіе и воздушные, среди важно расхаживающихъ куръ, роющихъ землю.
Монахъ выпрямился, и злая усмѣшка отразилась на его лицѣ.
Крестьянинъ съ грознымъ и торжественнымъ видомъ поднялъ широкую саблю, клинокъ которой ослѣпительно сверкнулъ въ солнечныхъ лучахъ. Жена его стояла блѣдная, неподвижная, какъ бы застывшая въ ужасѣ ожиданія чего-то сверхъестественнаго...
Тогда раздался грозный, оглушительный голосъ монаха, слова котораго, произнесенныя на незнакомомъ латинскомъ языкѣ, глубоко потрясли простодушныхъ крестьянъ:
— "Ехі, anathema, non remaneas nec abscondaris in ulla compagine membrorum". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Внезапно воцарилось безмолвіе и длилось минуты двѣ. Всѣ четверо стояли, обратясь лицомъ къ деревнѣ, — женщины дрожали, охваченныя священнымъ трепетомъ; Клотаръ, облитый ходлднымъ потомъ, съ обнаженной саблею въ рукѣ, съ выраженіемъ ужаса въ лицѣ — вѣрилъ глубоко въ эту комедію, между тѣмъ какъ хитрый монахъ, глумясь и издѣваясь надъ легковѣріемъ бѣдныхъ простолюдиновъ, самодовольно ощупывалъ за поясомъ сотню су, безстыдно выманенную изъ скудныхъ крестьянскихъ сбереженій.
Наконецъ, Бертина робко прошептала:
— Буду я исцѣлена?..
— Черезъ восемь дней, отвѣчалъ монахъ и затѣмъ прибавилъ съ непогрѣшимымъ видомъ человѣка, совершившаго свое дѣло:
— Если только вы имѣете вѣру!
IV.
Восемь дней миновали. Погода измѣнилась; тяжелыя тучи темной пеленой застилали ясное лѣтнее небо. Въ сѣренькій пасмурный полдень, когда дождь уже висѣлъ въ воздухѣ, а вѣтеръ съ гнѣвомъ налеталъ могучими порывами, Клотаръ, мрачный и суровый, вошелъ въ свою хижину, укутанный въ теплую фуфайку глинистаго цвѣта. Бертина, вытянувшись на скамейкѣ около стола, на которомъ дымился жирный супъ и горячій картофель, жалобно стонала.
— Ну, что? все хуже? спросилъ отецъ.
— Ахъ, точно кто грызетъ или гложетъ мнѣ кости!
Вѣтеръ сильнѣе застоналъ за окномъ, стекла дрожали, густой туманъ поднялся надъ равниной. Клотаръ съ какой-то дикой поспѣшностью уничтожалъ свой обѣдъ, глотая большіе куски и набивая ротъ огромными картофелинами; затѣмъ подошелъ къ дверямъ и остановился на порогѣ съ выраженіемъ злобы на лицѣ.
Домашнія птицы, нахохлившись, собрались въ кучку подъ навѣсомъ и тихо кудахтали; бѣглые просвѣты пробивались мѣстами изъ-за быстро несущихся тучъ; высокіе тополи низко склонялись подъ напоромъ вихря; цвѣты и травы шелестѣли и трепетали, пригибаясь къ самой землѣ.
Клотаръ стоялъ и смотрѣлъ на сосѣднюю хижину, принадлежавшую семьѣ Ластръ; оштукатуренная набѣло, съ кровлей, густо крытой соломою, среди стеблей которой мелькали, тамъ и сямъ, красные цвѣтки, съ садикомъ, обнесеннымъ свѣжей изгородью, и маленькимъ бассейномъ, въ которомъ плескались утки съ зеленовато-сизыми атласистыми шейками — она смотрѣла привѣтно и весело, но Клотаръ съ негодованіемъ и злобою сжалъ кулакъ и, потрясая имъ по направленію сосѣдней хижины, пробормоталъ:
— Колдунья!..
Между тѣмъ, прояснило; изъ-за облаковъ показался край голубаго неба, свѣтлый лучъ пробѣжалъ по волнующимся нивамъ и шумящимъ деревьямъ... Въ хижинѣ Ластръ растворилась дверь, изъ нея вышелъ плотный приземистый человѣкъ и направился внизъ по мокрой грязной тропинкѣ.
— Этотъ простофиля ни въ чемъ не повиненъ, замѣтилъ Клотаръ своимъ домашнимъ, — онъ даже и не подозрѣваетъ... Вдругъ онъ остановился и прервалъ себя на полусловѣ, задыхаясь отъ безсильнаго бѣшенства... глаза его налились кровью, какъ у разъяреннаго цѣпнаго дога...
На порогѣ сосѣдняго дома появилась женщина съ волосами черными, какъ смоль, съ великолѣпными темными лучистыми глазами. Задумчивымъ взоромъ обвела она разстилающуюся передъ ней картину: поля и рощи смотрѣли весело, облитыя живительнымъ дождемъ; по холмамъ мирно бродили стада; взмокшія тропинки извилинами убѣгали въ даль; вода журчащими ручейками струилась по склонамъ пригорка; овцы и ягнята весело выбѣгали со двора мызы; въ отдаленіи виднѣлась удаляющаяся фигура мужа, быстро шагавшаго по засѣянному клеверомъ полю; пирамидальный силуэтъ церкви рельефно выдѣлялся на фонѣ зеленой вязовой рощи.
— Господи Іисусе! пробормоталъ Клотаръ, — и подумать только, что она приноситъ несчастье цѣлой странѣ!.. Женщина порывисто обернулась въ его сторону, и Клотаръ почувствовалъ на себѣ пристальный взглядъ ея широко раскрытыхъ глазъ. Ужасъ охватилъ его, онъ весь поблѣднѣлъ, сильныя руки его задрожали, и неодолимая жажда мести проникла все его существо... Она поклонилась, онъ также.
— Какъ здоровье вашей дочери? крикнула она.
— Очень скверно, отвѣтилъ онъ и прибавилъ про себя: — тебѣ это лучше знать, проклятая! — Молодая женщина, граціозная въ своей коротенькой юбочкѣ, спокойная и миловидная, казалась крестьянину какимъ-то исчадіемъ ада, исполненнымъ тайнаго могущества и сверхъестественной силы.
Она скрылась за дверью, а Клотаръ не двигался съ мѣста, въ тяжеломъ раздумьѣ. Тяжкія воспоминанія поднялись въ немъ; въ возбужденномъ мозгу проносились, однѣ за другими, всевозможныя картины и представленія съ роковой развязкой.
Воображеніе рисовало ему ужасы...
Онъ сталъ припоминать подробности пріѣзда супруговъ Ластръ въ ихъ края, два года тому назадъ. Онъ тогда-же сразу почувствовалъ къ нимъ антипатію и недовѣріе. Женщина съ огромными глазами, любившая бродить по полямъ подолгу останавливаясь на уединенныхъ тропинкахъ, разсматривать растенія и наблюдать за животными, — странностями своими невольно внушала всѣмъ какой-то суевѣрный страхъ.
И подлинно, несчастія такъ и посыпались градомъ на бѣдную деревню. Сначала бараны: у Белотти, у Громпаръ, у Лебренъ пали цѣлыя стада отъ чумныхъ нарывовъ. Затѣмъ, на лошадей пошло, — стали падать отъ чесотки, отъ сапа; потомъ рогатый скотъ повалило, потомъ свиней... Онъ самъ, Клотаръ, потерялъ трехъ свиней отъ повальнаго поноса.
И вездѣ, куда бы ни приближалась эта женщина, по пятамъ за ней слѣдовала какая нибудь бѣда. Людей, однако, она сначала боялась затрогиватъ, но глупость мэра и снисходительная слабость приходскаго священника придали ей смѣлости, и вотъ Жакъ Бонно сломалъ себѣ ногу, а Мишель Нашэ скоропостижно скончался, не успѣвъ и раскаяться въ своемъ смертномъ грѣхѣ. И все это — съ ея дурнаго глазу...