Взяв бутылку, звякнул горлышком о чарку, быстро налил и опрокинул в себя. Раду приподнял бровь, но мешать не стал.
— Среди них цыганка была, Азой звали. Красавица, а пела уж — заслушаться, а она и рада стараться. И так приезжали они к нам несколько лет, а потом пропали. Пошли слухи, что случилось нехорошее, многие положили головы, в таборе драка была, а за Азой и вовсе морой[2] пришёл.
Раду не поверил своим ушам:
— Кто?
— Морой, — повторил трактирщик так просто, словно речь шла о жандармах. — Говорили, будто влюбилась она в одного парня, да только родня была против. Убили его, а Аза взяла да и прокляла всех. А потом случилась драка. Азу больше никто не видел, да и табор тут уже не появлялся. Я лишь раз видел Иоску и Нику, но и те сквозь зубы поздоровались и бегом со двора, будто им плохое собирались сделать. Даже сразу и не признал их, потом сообразил. А позже пришла из церкви жена и рассказала, как ночью у нас тут видели Азу. Бледная-бледная, идёт, будто плывёт, а смотрит — мороз по коже.
Раду похолодел. Вроде и сказку рассказывает, а на правду похоже. Сам чувствовал недобрый взгляд, сам видел целовавшую Марджелату девушку.
— Кто увидел?
— Да сейчас и не упомню, — рука хозяина снова потянулась к ракии, но Раду перехватил её. Не хватало ещё пьяных россказней. Трактирщик хмыкнул и положил руку на стол. — С тех пор она появляется здесь, если свадьбу играют. Появляется ближе к ночи, выбирает себе паренька поудалее и…
Сумасшедший порыв ветра ударил в окно, послышался звон битого стекла, осколки упали на пол. На миг Раду показалось, что не ночь заглядывала в оконный проём, а полные адской тьмы глаза молодой цыганки пытались утянуть к себе.
Трактирщик побледнел, перекрестился и глянул на Раду.
— Матерь Божья. С батюшкой Илие надо поговорить. Или… — нахмурился, выдохнул. — Лучше ступай к Станке, знахарке нашей. Уж даст совет получше других. Только не удивляйся, странная она. Дом её на окраине стоит — деревянный да покосившийся, а напротив церковь.
Тряхнув головой, чтобы отогнать наваждение, Раду кивнул трактирщику, встал и направился к двери, говорить было не о чем. Но перед выходом обернулся:
— С путниками надо быть повежливее, — бросил и быстрыми шагами покинул трактир.
Ночная прохлада окутала сразу, стоило оказаться на улице. Луна и россыпь звёзд с ночного покрова небес освещали дорогу и темные дома. Будто и не гуляли свадьбу — покой и безмолвие. Раду передёрнул плечами и быстрым шагом двинулся вперёд. Заглянуть бы к Марджи, но нельзя время терять. Ночь на дворе, а ну как знахарка спит? И должна бы спать.
Жилище знахарки оказалось точь-в-точь таким, как описали. Раду едва ступил за калитку, как раздался заливистый лай собаки. Оглядевшись, он не увидел ни будки, ни собаки. Лай стих так же неожиданно, как и начался. Свет в окнах горел, значит, поздний визит не разбудит. Взбежав на крыльцо, поднял руку, чтобы постучать, но с тихим скрипом дверь сама отворилась, приглашая в тёмный проём. Раду замер в нерешительности.
— Ты заходи, заходи, — раздался смешок. — Не выпускай тепло-то!
Войдя внутрь, Раду замер. Небольшая комнатушка, деревянный стол со свечами и рассыпанными по цветастой скатерти бобами — верно, для гаданий. Над очагом висел закопченный котелок, в воздухе витал дурманящий запах сушеных трав, развешенных пучками под потолком.
— Да что ж ты стоишь? — спросили за спиной низким, но приятным голосом.
Раду чуть не подпрыгнул от неожиданности, резко обернулся и встретился с пронзительным взглядом чёрных глаз. Правая бровь приподнята, сеточка морщин-лучиков в уголках век, нос с едва заметной горбинкой, губы пухлые улыбаются как родному. Из-под бордовой косынки с нашитыми монетами выглядывают сизо-седые пряди. Шея открыта, белую рубаху с богатой вышивкой прикрывает монисто и нити красных и белых бус.
— Проходи, коль пришёл к доброй женщине.
Подтолкнув его к столу, Станка мелкими быстрыми шажками засеменила к очагу, взяла деревянную ложку, попробовала варево из котелка, кивнула и вернулась к гостю.
— Рассказывай, — велела она, садясь напротив. Достала потертую трубку и набила её.
Повинуясь околдовывавшему взгляду знахарки, Раду сам не понял, как выложил всё, что знал. Про свадьбу, цыганку, Марджелату и трактирщика. Станка не перебивала, только хмурилась и выпускала кольца ароматного дыма.
— Вот что, — произнесла она, когда Раду закончил. — Схлестнулись вы с тёмной силой. Придётся потрудиться, чтобы друг твой собой стал.
Полноватые пальцы знахарки принялись перебирать разложенные на столе бобы. Раду невольно отметил, что руки у неё вовсе не старые. Как и глаза. Вроде не юная девица, но что-то не так. Может, об этих странностях и толковал трактирщик?
Во дворе завыла собака, Раду глянул в окно. Но тут же Станка коснулась скулы и повернула его лицо к себе. Глаза горели чёрными солнцами, прожигали насквозь. По телу пробежала дрожь.
— Слушай меня, — низкий голос зачаровывал, изгонял из головы все мысли, не давал сопротивляться. — Азу с её мороями успокоить надо. Чтобы вернуть твоего Марджелату к жизни, нужно, чтоб он станцевал с ней под луной танец невесты и жениха. И поцеловался, да так, чтобы не было сомнений, что она единственная и желанная. Тогда призрак цыганки и уйдёт, упокоится она с миром. Но вам будут мешать морои, придётся с ними драться. Один не управишься, возьми кого-то из деревни. И из простого револьвера мороя не положить, серебряные пули нужны.
— Но где… где их взять?
Станка чуть отодвинулась:
— Пойдёшь в церковь, там есть серебряный крест, понял?
Раду нахмурился. Есть-то он есть. Только кто ж даст? Ладно, придётся брать без разрешения.
— Смотри только на батюшку Илие не наткнись, а то будешь лежать в сарае рядышком со своим дружком.
Раду кивнул:
— Понял, спасибо. Что я должен за… совет?
Станка расхохоталась — не смех, а звон цыганских монет.
— Сначала смертушку-невесту успокойте, а там сочтёмся. — Чёрные глаза вдруг нехорошо блеснули. — Должна она мне кое-что, ох, должна…
Стены церкви белели в ночной тьме, в окнах ничего не разглядеть — батюшка Илие, видать, спит сладким сном. Не будить же доброго человека! Пришлось обойти вокруг церквушки, присмотреться. Удача улыбнулась — одно из окон оказалось не закрытым. Заглянув и не увидев нигде спящего батюшки, Заячья Губа ухватился за деревянную покосившуюся раму и влез внутрь.
Темно, тихо — поди разбери, что тут — только звёзды светят за спиной. Но должно хватить и их. Раду осторожно ступил на скрипнувшие половицы и поморщился. Не хватало ещё разбудить священника. А крест-то вот он, не надо и искать даже. Стоит лишь подойти и протянуть руку через свечи к иконе. Перед нею как раз и лежит — серебряный, прямой, с распятием. Не то, чтобы мастер делал, но для деревенской церкви в самый раз. На мгновение стало совестно — коль тут по деревне и впрямь морои ходят, то дела плохи, нельзя жителям без защиты оставаться. Но Марджи… Раду протянул руку к кресту, но ухватить так и не успел.
— Ах ты, окаянный!
Заячья Губа метнулся в сторону, что-то тяжёлое бухнулось на подставку перед иконой, свечи разлетелись в разные стороны.
— Ну, я тебя сейчас!
Батюшка Илие, едва ему по плечо ростом, снова замахнулся палкой и кинулся вперёд. Раду отпрыгнул, но тот не растерялся и вновь кинулся на него. Чудом успев перехватить палку, Раду дёрнул на себя и уронил батюшку на пол. Ухнув вниз, божий человек выразился. Не веря своим ушам, Раду ухватил его за руку и помог подняться. Видимо, Илие не всегда был батюшкой.
— Знаю, что плохо поступаю, но на доброе дело нужно, — произнёс Раду.
Батюшка глянул на него, покачал головой, отряхнул одеяние, поправил висящий на шее крестик и съехавшую на затылок шапочку.
— А что ж как вор влез да берёшь без спросу?
Перед священниками оправдываться ещё не приходилось, поэтому Раду не знал, что говорить. Кроме правды.
— Друга моего околдовал призрак. Цыганкой ходит по свадьбам вашим и жизнь забирает. Не знаю, сколько у меня времени, ваша знахарка…
— Станка, что ли? — батюшка Илие нахмурился, вмиг стал серьёзным.
Заячья Губа кивнул:
— Да, она самая.
Илие пригладил седую бороду:
— Ну, раз так… Она дело знает, хоть и в бога не верует.
Он вдохнул, глянул на Раду:
— Давно с твоим другом беда приключилась?
— Сегодня ночью. — Раду проследил взглядом за батюшкой — тот подошел к иконе, взял крест, вздохнул.
— Господи, прости, — шепнул Илие и перекрестился, глядя на икону. — Надобно изгнать моройку из нашего селения, души неповинные губит.
Развернувшись к Раду, кивнул на свечи:
— Подбери, я с тобой пойду, без помощи не обойдёшься.
Часть вторая
В трактир Раду вернулся уже под утро. Скрипнул зубами, увидев мечущегося во сне Марджелату. Под глазами друга залегли черные тени, по лбу катились капли пота. Смахнув их, Раду понял, что пот ледяной, а сам лоб горит, как в лихорадке. Куда Марджелату еще и танцевать? Илие скорбно покачал головой, глядя на страждущего, погладил бороду и отправился в трактир. Через несколько минут оттуда примчался запыхавшийся хозяин с ворохом одеял, горячим медовым питьем, крепкой ракией для растирки — батюшка Илие велел растирать, а не внутрь! — и даже пуховой подушкой. Деньги? Да что вы, господа проезжающие! Разве все люди друг другу не братья, чтоб не помочь в такой беде? Вот и батюшка Илие говорит, что братья. Святой человек! Вы уж не серчайте, если что…
Подушку Раду, хмурясь, положил Марджелату под голову, одеяла тоже нашел куда приспособить, а с питьем ничего не вышло: зубы Марджелату, даром, что беспамятный, стиснул так, что хоть ножом разжимай. Воровато оглянувшись, Раду поднес к его губам фляжку с растирочной ракией… Остатки — капель пять-шесть — честно вылил на широкую грудь больного, прямо под рубашку, растер… Вздрогнул, когда за спиной послышались торопливые шаги священника.