Ежегодно в ноябре или декабре руководство автомобильных компаний издавало циркуляр о запрете рождественских подарков. Но с таким же постоянством секретарши отделов закупок составляли списки с указанием домашних адресов персонала, которые — стоило лишь попросить — тотчас попадали в руки поставщиков, причем такая просьба считалась столь же обычной, как традиционное пожелание приятных рождественских праздников. Домашние адреса секретарш всегда включались в эти списки, и каким-то образом — меньше всего это могли объяснить сами сотрудники отдела — их адреса тоже там фигурировали. Правда, подарки, которые никогда не доставлялись на службу, не были столь шикарными, как в былые времена, и тем не менее ни один поставщик не мог позволить себе воздержаться от подношений.
Адам продолжал наблюдать за закупочным агентом с тарелкой, полной еды, когда неподалеку от него мягкий женский голос произнес:
— Скажите, Адам Трентон, вы всегда говорите то, что думаете?
Он обернулся. Перед ним стояла молодая женщина лет двадцати восьми-тридцати и явно забавлялась, рассматривая его. Ее широкоскулое лицо было слегка приподнято, на влажных пухлых губах играла улыбка. Умные лучистые глаза спокойно выдержали его взгляд. Адам почувствовал мускусный запах духов, оценил изящное, гибкое тело с маленькими упругими грудями под зеленовато-голубым полотняным платьем. Женщина редкой красоты, подумал Адам. И при этом — черная. Не смуглая, а черная как смоль. Идеально гладкая кожа напоминала шелковистую древесину черного дерева. Адам с трудом подавил в себе желание дотронуться до нее рукой.
— Меня зовут Ровина, — сказала она. — А как вас зовут, я уже знаю. Меня просили принести вам что-нибудь поесть.
— Ровина, а дальше как?
Адам почувствовал, что она колеблется.
— Разве это так важно? — Она улыбнулась, и Адам снова обратил внимание на ее яркие влажные губы. — Кроме того, — сказала Ровина, — я первая задала вопрос, но вы мне не ответили.
Адам вспомнил, о чем она спрашивала: всегда ли он говорит то, что думает.
— Не всегда. И полагаю, что едва ли кто поступает иначе. — А сам подумал: «И уж тем более в данный момент». Вслух же добавил: — Но когда я что-нибудь говорю, то стараюсь быть честным перед самим собой.
— Я знаю. Я слышала, что вы говорили. Не многие из нас поступают так.
Глаза Ровины встретились со взглядом Адама и спокойно выдержали его. Интересно, чувствует ли она, какое оказывает на него воздействие? Наверное, да.
Повар за буфетной стойкой, следуя указаниям Ровины, положил им на тарелки еды, и они вышли на воздух, где стояли столики. Там уже сидели двое: судья, молодой негр из федерального суда в штате Мичиган, и еще один гость из той же компании, где работал Адам, инженер-конструктор средних лет по имени Фрейзон. Чуть позже появился Бретт Дилозанто в сопровождении миловидной и немногословной брюнетки, которую он представил как Элзи.
— Мы решили, что главные события развернутся здесь, — сказал Бретт. — Только не разочаровывайте нас.
— А что вы имеете в виду? — спросила Ровина.
— Вы же знаете нас, автомобилестроителей. Нас ведь интересуют только две вещи — бизнес и секс.
— Для второго еще слишком рано, — улыбнулся судья. — Может быть, начнем с бизнеса. Вы вот тут говорили о годовых собраниях вашей компании, — заметил он, обращаясь к Адаму. — Мне понравилось то, что вы сказали, а именно: что надо выслушивать даже того, кто обладает хоть одной акцией.
Словно клюнув на приманку, инженер Фрейзон отложил в сторону нож и вилку.
— Ну а мне это не понравилось. Я не могу согласиться с Адамом, и так думают многие.
— Я знаю, — бросил судья. — Я заметил, как вы реагировали. Может, объясните почему?
Фрейзон нахмурил брови и задумался.
— Хорошо. Эти крикуны, обладающие одной акцией — сюда я включил бы и группы по защите интересов потребителей, и так называемый Комитет по контролю за ответственностью корпораций перед обществом, — способны только разрушать с помощью неверной подачи фактов, лжи и клеветы. Помните годовое общее собрание «Дженерал моторс», когда банда Нейдера обозвала всех «гангстерами на службе корпораций», а потом объявила, что мы «попираем закон и справедливость», оказываясь соучастниками «преступлений большого бизнеса, по сравнению с которыми уличная преступность — сущий пустяк»? Уместно спросить, как нам реагировать на подобные обвинения? Может, преисполниться чувства благодарности? Как относиться к этим клоунам, болтающим такой вздор? Неужели принимать их всерьез?
— Подумать только! — вставил Бретт Дилозанто. — Оказывается, ваш брат инженер прислушивается к тому, что говорят. А мы считали, что вы прислушиваетесь только к шуму мотора.
— Они прекрасно это слышали, — сказал Адам. — Мы все слышали — и в «Дженерал моторс», и в других компаниях. Но многие не поняли того, что приведенные здесь слова, — он сделал жест в сторону Фрейзона, — преследовали конкретную цель: вызвать гнев и ярость и тем самым предотвратить разумную реакцию на высказанные упреки. Дело в том, что протестовавшие не желали слушать разумный ответ автомобильных компаний. Если бы это произошло, мы бы доказали их несостоятельность. И то, что они задумали, сработало. А наши люди попались на удочку.
— Стало быть, вы считаете, что ругать вас — это своеобразная тактика? — уточнил судья.
— Разумеется. Это — язык нашего времени, и ребята, которые пользуются этим языком — главным образом молодые талантливые адвокаты, — точно знают, какое он оказывает воздействие на пожилых людей, восседающих за столом совета директоров автомобильных компаний. Под влиянием таких речей у них волосы встают дыбом, подскакивает кровяное давление, они ожесточаются и их с места не сдвинешь. Председатели и директора наших компаний воспитаны в духе вежливости: в их время, прикончив конкурента, говорили «извините». Теперь такое уже не встретишь. Нынешний тон общений резкий и грубый, аргументы грешат передержками, поэтому разумные люди холодно реагируют на такие вещи, их это не трогает. А вот наши шишки этому еще не научились.
— Я тоже не научился и не собираюсь учиться, — сказал Фрейзон. — Я — за изысканные манеры.
— Это говорит инженер, выразитель ультраконсервативных взглядов! — вставил Бретт.
— Адам — тоже инженер, — заметил Фрейзон. — Беда в том, что ему пришлось слишком много общаться с дизайнерами.
Сидевшие за столиком рассмеялись.
— Вы ведь наверняка не согласны с тем, чего требуют воинствующие элементы на ежегодных собраниях: ввести кого-нибудь от потребителей в состав советов директоров и все такое прочее? — повернувшись к Адаму, спросил Фрейзон.
— А почему бы и нет? — спокойно проговорил Адам. — Это означало бы, что мы готовы проявить гибкость, так почему бы и не попробовать. А что, если ввести кого-нибудь из них в совет или, скажем, в состав присяжных, — ведь тогда он, вероятно, будет относиться ко всему серьезно и уж не станет поднимать шум ради шума. Мы и сами при этом могли бы кое-чему научиться. Это ведь все равно когда-нибудь произойдет, и поэтому лучше проявить инициативу, не дожидаясь, пока мы будем вынуждены это сделать.
— А каково ваше суждение, господин судья, после того как вы выслушали обе стороны? — спросил Бретт.
— Извините. — Судья приложил руку ко рту, стараясь подавить зевоту. — Мне на какое-то время показалось, что я в суде. — Он покачал головой с наигранной торжественностью. — Прошу прощения, но не в моей привычке выносить приговоры во время уик-энда.
— И вы абсолютно правы, — произнесла Ровина. Она дотронулась до руки Адама, одновременно слегка погладив ее. Когда он повернулся к ней, она едва слышно спросила:
— Не хотите со мной поплавать?
Они отвязали от мостков одну из лодок Хэнка Крейзела с подвесным двигателем; Адам запустил его, и лодка не спеша поплыла. Отъехав мили на четыре в восточном направлении и еще отчетливо видя берег, поросший высокими раскидистыми деревьями, Адам выключил мотор, и лодка закачалась на голубой, прозрачной воде. Несколько одиноких лодок появилось и быстро исчезло из виду. Был полдень. Солнце стояло высоко, пьянящий воздух навевал дремоту. Прежде чем сесть в лодку, Ровина надела купальник в леопардовых пятнах, еще больше обнаживший ее фигуру, подчеркивая шелковистость нежной черной кожи. Адам был в плавках. Когда мотор замолк, Адам раскурил две сигареты — для себя и для нее. Они сидели рядом на подушках и курили.
— М-м, — произнесла Ровина. — До чего же хорошо!.. — Она запрокинула голову и, ослепленная ярким солнцем и озерной гладью, закрыла глаза. Губы ее были приоткрыты.
Адам лениво выпустил колечко дыма.
— Это называется уйти от всего. — Голос его почему-то звучал нетвердо.
— Мне это знакомо. Но случается не часто. И пролетает как миг, — с неожиданной серьезностью тихо сказала Ровина.
Адам повернулся к ней. Инстинкт подсказывал, что она откликнется, если он ее коснется. Однако он не был уверен и колебался.
Словно разгадав его намерение, Ровина негромко рассмеялась.
— А вы не забыли, что мы собирались поплавать? — проговорила она, бросая в воду сигарету.
Она стремительно поднялась и прыгнула через борт в воду. Перед глазами Адама промелькнуло ее стройное темное тело, длинноногое и прямое, как стрела. Резкий всплеск — и она ушла под воду. Лодка слегка качнулась.
Немного помедлив, Адам нырнул за ней следом. После солнечного зноя вода показалась холодной как лед. С трудом переводя дыхание и дрожа от холода, он всплыл на поверхность и оглянулся.
— Эй! Я здесь! — крикнула Ровина и рассмеялась. Она ушла под воду и снова появилась на поверхности — с головы и с лица ее стекала вода. — Ну, разве не прелесть?
— Я поделюсь своими впечатлениями, когда у меня восстановится кровообращение.
— Надо разогреть вам кровь, Адам. Я поплыла к берегу. Вы тоже?
— Наверное. Только нельзя бросать лодку Хэнка.
— Тогда подгоните ее поближе. — И широкими гребками Ровина поплыла к берегу, крикнув напоследок: — Если только вы не боитесь остаться со мной наедине.