— Вы обращались к председателю совета директоров?! — Наверное, упоминание папы римского или президента Соединенных Штатов не произвело бы на него столь сильного впечатления.
— Он приезжал посмотреть, как мы снимаем. А на другой день Вес Гропетти взял отснятые пленки и продемонстрировал их председателю прямо у него в офисе.
— И вы пустили этого сквернослова, этого хиппи Гропетти на пятнадцатый этаж?
— Вес считает, что они с председателем нашли общий язык.
— Он так считает! А вы даже не пошли с ним?
— В тот день я никак не могла.
— О Господи! — Барбара представила себе, как побледнел старший инспектор и в отчаянии схватился за голову.
— Вы ведь сами мне говорили, — напомнила Барбара, — что председатель заинтересован в этом проекте и что мне время от времени придется информировать его о том, как идет работа.
— Да, но не так вот — мимоходом! Даже не поставив нас здесь в известность, чтобы мы могли заранее решить, в каком ключе вам докладывать. А уж послать Гропетти одного…
— Я еще не успела вам сказать, — проговорила Барбара, — что на другой день председатель совета позвонил мне. Он сказал, что наше агентство проявило похвальную широту взглядов — это буквальные его слова, — пригласив работать над фильмом режиссера Веса Гропетти, и советовал ни в коей мере не ограничивать Веса, так как фильм должен быть хорошо срежиссирован. При этом председатель добавил, что все это он изложит в письме, которое направит в агентство.
Барбара услышала сопение на другом конце провода.
— Письма мы пока еще не получили. Когда оно придет… — Пауза. — Барбара, по-моему, вы прекрасно делаете свое дело. — В голосе Йетс-Брауна послышались умоляющие нотки. — Только прошу вас, пожалуйста, не надо рисковать, и немедленно ставьте меня в известность о любых контактах с председателем совета директоров заказчика.
Барбара пообещала, после чего Кейс Йетс-Браун — все так же нервно — повторил, что все-таки надо было бы иметь сценарий.
Несколько дней спустя Вес Гропетти решил — все так же без сценария — приступить к съемкам заключительных кадров, посвященных Ролли Найту и найму неквалифицированной рабочей силы в черте города.
Вечерело.
В душную до тошноты, плохо обставленную комнатенку набилось восемь человек.
В Детройте — и особенно в городском гетто — стоял знойный, безветренный летний день. Даже сейчас, после захода солнца, было жарко — и в помещении, и на улице.
Ролли Найт и Мэй-Лу находились в числе этих восьми, ибо в данный момент это было их обиталище. Хотя комнатенка была совсем крошечная, она служила им одновременно и спальней, и жилой комнатой; в примыкавшей к ней кухоньке, похожей на чулан, имелись раковина, кран с холодной водой (горячей не было), растрескавшаяся от старости газовая плита и несколько простых деревянных полок. Ни туалета, ни ванной. Эти удобства находились этажом ниже, ими, кроме Ролли и Мэй-Лу, пользовались обитатели еще шести квартир.
У Ролли был угрюмый вид, словно он раскаивался, что вообще впутался в эту историю. Мэй-Лу, похожая на девчонку-переростка, с тонкими ногами и костлявыми руками, почему-то выглядела испуганной, но постепенно стала успокаиваться, когда Вес Гропетти в своем неизменном черном берете, который он не снимал даже в жару, тихо заговорил с нею.
За спиной у режиссера находились оператор и звукооператор, с трудом расставившие в тесноте свое оборудование. Рядом с ними пристроилась Барбара Залески с раскрытым блокнотом в руках.
Бретт Дилозанто забавлялся, глядя на Барбару, — она по обыкновению сидела, подняв на лоб темные очки.
Софиты еще не были включены. Но все знали, что, как только они загорятся, в комнате станет еще жарче.
Леонард Уингейт то и дело вытирал белоснежным полотняным платком пот с лица. Они с Бреттом стояли, прижавшись к стене, и старались занимать как можно меньше места.
Вдруг — по знаку, незаметно поданному Гропетти, — оба техника включили софиты, и на магнитофоне завертелась пленка.
Мэй-Лу сощурила глаза. Но режиссер продолжал тихо беседовать с ней — она кивнула и перестала морщиться. Чтобы не попасть в кадр, Гропетти быстро отошел в сторону.
Мэй-Лу заговорила естественно, словно размышляя вслух:
— Какой смысл думать о будущем, хоть нам и говорят, что, мол, надо, — ведь будущего-то у таких, как мы, никогда не было и не будет. — Она пожала плечами. — Так оно было, так оно и сейчас — ничего не меняется.
— Стоп! — скомандовал Гропетти.
Софиты погасли. Режиссер подошел к Мэй-Лу и стал что-то шептать ей на ухо. Через несколько минут, пока другие молча ждали, софиты загорелись снова. Гропетти отскочил назад.
Лицо Мэй-Лу оживилось.
— Ясное дело, забрали у нас цветной телевизор. — Она бросила взгляд в пустой угол комнаты. — За ним явились два парня, сказали, что мы сделали всего один взнос, а больше не платим. Один из парней поинтересовался, для чего мы тогда покупали. Я ответила: «Мистер, вот сегодня я внесла первый взнос и вечером уже могу смотреть телевизор. Хотя бы несколько дней — и то хорошо!» — Ее голос зазвучал глуше. — Мне бы надо ему сказать: «Да разве кто уверен, что будет завтра?»
— Стоп!
— Зачем все это снимают? — спросил шепотом Бретт стоявшего рядом Уингейта.
Важный негр все вытирал пот с лица.
— Дело в том, что у них большие неприятности, — тихо произнес он. — У обоих впервые в жизни появились какие-то деньги — вот они и начали вовсю транжирить: купили мебель, цветной телевизор, нахватали всего в кредит, а выплатить не могут. И кое-что им пришлось вернуть. Но это еще не все.
Тем временем Гропетти велел Найту и Мэй-Лу поменяться местами. Теперь в камеру смотрел Ролли.
— А что еще произошло? — спросил шепотом Бретт.
— Это называется «подсечка», — пояснил Уингейт. — Тут вступает в силу отвратительный, давно изживший себя закон, который — все политические деятели так считают — следовало бы изменить, но никто ничего не предпринимает.
Вес Гропетти, склонив голову, по своему обыкновению что-то тихо говорил Ролли Найту.
— Найту один раз уже «подсекли» жалованье, — сказал Уингейт Бретту. — На этой неделе состоялось второе решение суда, а по договору с профсоюзом две «подсечки» автоматически влекут за собой увольнение.
— Вот черт! А вы можете что-нибудь предпринять?
— Не исключено. Но здесь многое зависит от самого Найта. Когда все это закончится, я поговорю с ним.
— Как вы считаете, стоит ему так выворачиваться перед камерой?
В ответ Леонард Уингейт только пожал плечами.
— Я сказал ему, что это не обязательно — это ведь его сугубо личное дело. Но, судя по всему, он не возражает, как и его девчонка. Возможно, им все равно, а возможно, они считают, что тем самым помогут кому-то. Не знаю.
Барбара, услышав их разговор, повернулась к ним.
— Вес говорит, что это дополняет картину. Кроме того, он смонтирует все с самым добрым к Найту отношением.
— Если бы я ему не доверял, — сказал Уингейт, — нас бы сегодня здесь не было.
Режиссер продолжал инструктировать Ролли.
— Наверное, половина того, что происходит с Ролли Найтом, предопределена нашим собственным отношением ко всему этому — отношением самого истэблишмента, а значит, и таких людей, как вы оба и я, — продолжал, обращаясь к Барбаре и Бретту, Уингейт; голос его звучал тихо, но напряженно. — О'кей, мы оказываем помощь таким вот, как эта юная пара, но, не успев оказать им помощь, уже считаем, что они должны воспринять все наши мелкобуржуазные ценности, которые мы создали в результате многих лет жизни, по нашим стандартам. То же самое и в отношении денег. Хотя Найт не привык обращаться с деньгами, потому что их у него не было, мы считаем, что он должен распоряжаться деньгами так, будто они были у него всю жизнь. А если он распоряжается ими иначе — что тогда? Его вызывают в суд, «подсекают» жалованье и выгоняют с работы. При этом мы забываем, что многие из нас, у кого всегда были деньги, залезают в долги, из которых никак не могут выпутаться. Но стоит этому парню пойти тем же путем, — негр кивнул в сторону Ролли Найта, — и наша система мигом вышвырнет его назад на помойку.
— Вы не допустите этого, — тихо проговорила Барбара.
Уингейт нетерпеливо мотнул головой.
— Я ведь не волшебник. А таких, как Найт, много.
Снова зажглись софиты. Режиссер взглядом дал понять, что просит тишины. В душной комнате, где неожиданно стало тихо, отчетливо зазвучал голос Ролли Найта:
— Если здесь поживешь, конечно, много чего узнаешь. К примеру, сколько бы тебя ни убеждали, лучше все равно не станет. И еще одно: ничто не вечно. — Неожиданно лицо Ролли озарила улыбка, и тут же, словно пожалев об этом, он насупился. — Так что лучше ничего и не ждать. Ведь когда нет ничего, и терять не страшно.
— Стоп! — скомандовал Гропетти.
Съемки продолжались еще целый час. Гропетти то терпеливо слушал, то уговаривал Ролли, и тот рассказывал о жизни в городском гетто и о работе на сборке автомобилей, где он все еще трудится. Хотя молодой рабочий-негр говорил просто, порой запинаясь, тем не менее из его слов складывалась картина реального положения вещей и представление о нем самом — не всегда благоприятное, но и не принижающее Найта. Барбара, видевшая уже отснятые фрагменты фильма, была убеждена, что фонограмма с ответами будет звучать убедительно и волнующе.
Наконец был отснят заключительный кадр, софиты погасли, и Вес Гропетти, сбросив свой черный берет, вытер вспотевшую голову большим грязным носовым платком.
— Выключай! — проговорил он, обращаясь к техникам. — Дело в шляпе.
Все гуськом стали выходить из комнаты, прощаясь с Ролли и Мэй-Лу; остался только Уингейт. Бретт Дилозанто, Барбара Залески и Вес Гропетти решили зайти поужинать в детройтский пресс-клуб, и Уингейт должен был вскоре присоединиться к ним.
Он терпеливо ждал, пока через обшарпанный коридор с облупившейся краской на стенах и единственной тусклой лампочкой все выйдут на лестницу и, спустившись по скрипучим деревянным ступеням, окажутся на улице. Из коридора пахнуло отбросами. Мэй-Лу закрыла дверь.