. Они стояли рядом с Малышом и заливались смехом как сумасшедшие.
— Вам не взять нас, казарменные скоты, — орал Порта. — Получайте, падаль, получайте!
И его огнемет изрыгал смерть.
Легионер выкрикнул:
— En avant, vive la Legion![42]
И бросился вперед, бросая гранаты.
Порта подбросил в воздух цилиндр, поймал его, снова нахлобучил на голову и заревел:
— За Грозой Пустыни!
Он побежал за Легионером, Малыш с Плутоном — тоже, паля как помешанные. Тут безумие охватило весь батальон, и солдаты бросились следом за ними, завывая, будто голодные звери.
Эта атака была неотразимой. Русским пришлось отойти. Мы кусались, рычали, кромсали, били в этом безумном рукопашном бою и вновь захватили свои позиции. Потом они три недели служили нам домом. И все это время мы страдали от сильного артогня.
Наша штурмовая рота постепенно разлагалась. Многих охватил психоз военного времени, и они бились головами о стены траншеи. Другие выскакивали под сосредоточенный артиллерийский огонь и превращались в кровавое месиво.
Порта подолгу сидел в углу, играя на флейте, Легионер подыгрывал ему на губной гармошке.
У лейтенанта Хардера дважды возникали приступы психоза. Малыш колотил кулаками по мешку с песком. Когда один раз мешок отлетел ему в лицо, он взбеленился и искромсал его боевым ножом, бранясь при этом на безмолвный мешок как сумасшедший.
Пока мы оставались на высоте 268/9, нам почти не доставляли еды, однако Порта обнаружил старый склад, где оставалось немного консервов; мы вылезали, ползли туда и возвращались под огнем с добычей.
Наконец из дивизии пришло подкрепление: два полка гренадеров и множество тяжелых орудий. Еще два дня мы сражались за треклятую высотку, потом нас сменил Сто четвертый артиллерийский полк.
Мы похоронили своих многочисленных убитых рядом с теми, кто погиб во время наступления в 1941 году. Обе стороны понесли большие потери за неизвестный клочок земли. Он отмечен только на специальных картах Генерального штаба. Даже теперь никто из едущих в Орел не обратит на него внимания. Однако там лежат десять тысяч немецких и русских солдат. Единственным памятником им служат несколько ржавых касок и покрытых плесенью кожаных ремней.
10. ПОЛЕВОЙ БОРДЕЛЬ
Было совсем как в кинотеатре. Приходилось платить перед тем, как войти. Билеты были трех разновидностей: по красному ты получал одну женщину на четверть часа. По желтому — двух на два часа. Зеленый билет — цвета открывающего путь светофора — предоставлял целую ночь любви с пятью женщинами.
Нас расквартировали в Мошнах, чуть севернее Черкасс. Это была русская деревня с ветхими мазанками, растянувшаяся вдоль широкой, прямой дороги.
Мало-помалу мы успокаивались после изнурительных боев. Из учебного батальона прибыло пополнение, и в роте вновь было, как положено, двести пятьдесят человек. Однако новички были никуда не годными солдатами. Им требовалась усиленная подготовка, чтобы их можно было бросить в ожесточенную битву, которая разыгрывалась к югу от Черкасс. Мало кто из нас сможет когда-нибудь забыть это место. Но тогда мы пребывали в блаженном неведении о том, что нам уготован Верден Второй мировой войны.
Стояли холода, и поскольку топлива у нас было мало, Порта предложил поиграть в «шлепки по заднице» — грубую игру, подходящую только настоящим оторвам. Как явствует из названия, один человек нагибается так, что брюки на заду натягиваются. Один из стоящих полукругом игроков с силой бьет его по этому месту, и он должен угадать, кто ударил. Если угадает, этот игрок становится водящим.
Пронять Малыша было невозможно, даже вкладывая в удар всю силу. Он делал вид, что даже не ощутил удара.
— Тьфу ты, будто об меня ударилась бабочка, — усмехался он. — Почему не можете стукнуть как следует, трусливые зайчишки?
Если Малыш не был мишенью, он всякий раз старался нанести такой удар, чтобы несчастный водящий отлетел на несколько метров.
Когда Малыш вновь стал водить, Легионер нашел доску, из конца которой торчал гвоздь. Подмигнул нам, стоявшим вокруг Малыша, который язвительно над нами посмеивался.
Старательно примерясь, Легионер размахнулся и саданул Малыша по заднице с громким, как выстрел, звуком.
Взвыв от боли, Малыш подскочил с приставшей к заду доской, так как гвоздь вошел на всю длину. Заколотил по воздуху громадными ручищами и зарычал от ярости. Неистово вращая глазами в поисках виновника, он с ворчанием выдернул гвоздь и шваркнул доску о стену дома.
— Свиньи паршивые, разве с друзьями так обращаются?
Потом изменил тактику и спросил мягко, но с убийственной улыбкой на губах:
— Кто это? Я знаю, но посмотрим, хватит ли у него смелости признаться!
И обвиняюще указал ни на кого конкретно.
— Если признаешься, я прощу, но если нет, выпущу кишки и удавлю тебя, гада, ими же!
Ответом был лишь громкий всеобщий хохот. Малыш оставил дипломатию и зарычал:
— Гнусная нацистская крыса! Признавайся, а то убью!
— Тебя ударил не член партии, — фыркнул Плутон.
— Это ты, скотоложец? — выкрикнул Малыш и шагнул к Плутону, схватившемуся за живот от смеха.
— Нет, клянусь Богом, не я. Мне, к сожалению, не пришло это в голову, — с гоготом ответил он.
— Если знаешь, кто, зачем спрашиваешь? — спросил Старик.
— Кретины и трусы, я не знаю, но гнусная свинья, которая устраивает такие подлые шутки верным и преданным друзьям, получит свое!
— Верным и преданным? Ты это о себе? — воскликнул Штеге.
— Ну и что, книжный червь? Не заносись, раз умеешь назвать задницу по-латыни!
— Охотно займусь с тобой латынью, — предложил Штеге.
— Пошел к черту, — ответил Малыш.
И стал переходить от одного к другому, с пеной на губах спрашивая каждого:
— Ты ударил Малыша доской с гвоздем?
В ответ получал лишь покачивания головой и усмешки.
— Я угощу паршивого сукина сына вот этим, если через десять минут он не признается!
Малыш ударил кулаком по траве, но, к его несчастью, под ней оказался камень. Зарычав от боли, он ударил ногой воображаемого противника и с жуткой бранью пошел прочь. Порта бросил вслед ему со смехом:
— Больно, Малыш? Оцарапался?
Малыш с криком побежал по деревне. Последним, что мы услышали, было:
— В дрянную компанию я попал! Ни одного честного друга. Но погодите, я еще до него доберусь!
Как-то мы лежали в одном из домов, пили водку и курили махорку.
— Я слышал, в Белой Церкви есть полевой публичный дом, — задумчиво объявил Бауэр.
Порта подскочил, поперхнулся махорочным дымом и закашлялся.
— И ты говоришь об этом только сейчас? Скрывать такие сведения — государственная измена! Для меня это самое место. Мне годятся все шлюхи — от четырнадцати лет до семидесяти!
Плутон поинтересовался, откуда Бауэр об этом узнал.
— От одного знакомого санитара. Он служит в полевом госпитале в Белой Церкви. Говорит, это первоклассная конюшня, полно французских и немецких кобыл.
— О Господи, — воскликнул Порта, — как приятно звучит! Наконец-то я слышу то, что меня волнует. Надоело иметь дело с женщинами по радио, когда в десять вечера какая-нибудь тупая корова горланит «Лили Марлен». Старик, быстро организуй пропуска.
Старик негромко засмеялся.
— На мое общество не рассчитывайте. Меня любовь на конвейере не привлекает.
— Тебя никто не неволит, — дружелюбно сказал Порта. — Шлюхи зарабатывают достаточно и без твоих денег. Я возьму какую-нибудь по меньшей мере на двенадцать часов. Ты поедешь, — обратился он к Легионеру. Потом внезапно смутился и добавил: — Извини, дружище.
Легионер лишь засмеялся.
— Поеду с целью изучения. Я давно мечтал открыть публичный дом в Марокко. Военный опыт пригодится. Я никогда не бывал в немецком борделе. Побывать там наверняка будет поучительно. Ты не против, если я буду наблюдать за тобой во время дела?
— Нисколько, — ответил Порта. — Но тебе придется платить десять процентов цены.
— Не возражаете, если я поеду? — спросил Малыш.
— Поезжай, — великодушно ответили Порта и Легионер.
Старик пошел в канцелярию попытаться раздобыть пропуска.
Через час мы ехали в грузовике. Порта прихватил больше двадцати порнографических журналов и штудировал их, чтобы как следует подготовиться.
Возле борделя стоял полевой жандарм с полумесяцем «охотников за головами» на свисавшей с шеи цепочке[43] и указывал путь. За дверью сидел другой, он взял с нас деньги. Потом всех направили к унтер-офицеру медицинской службы, тот проверил нас на венерические болезни.
Когда все кончилось, Порта был вне себя от радости.
— О, папочка собирается поработать. Кто знает, когда еще выпадет такой шанс.
Малыш сиял. Объявил, что будет трудиться в поте лица, пока его не вытащат за ноги.
— Дородная шлюха и пуля в башку, тогда ты умрешь счастливым, — пропел он.
У Порты было при себе две бутылки водки.
— Для дезинфекции, — объяснил он. — Кто знает, что там происходило до тебя.
Жандарм у двери вышвырнул какого-то солдатика и крикнул ему вслед учительским голосом:
— Исчезни, сопляк, пока не отправил тебя в кутузку! Дети до восемнадцати лет не допускаются.
Как ни странно, солдатам младше восемнадцати лет не дозволялось иметь никаких дел с женщинами, пить и курить: нарушения строго карались. Но дозволялось убивать и быть убитыми в бою с так называемым противником. Отечество иногда бывает странно разборчивым.
Плутон с Малышом ворвались внутрь. Малыш отталкивал всех солдат в комнатах ожидания и коридорах. Какой-то артиллерийский унтер-офицер заворчал. Малыш саданул его кулаком по черепу, и тот, крякнув, рухнул на пол.
— Дорогу Двадцать седьмому полку убийц и поджигателей! — заорал Порта. — Давайте сюда девиц. Хотим посмотреть товар!
Жандарм крикнул: