…Мюршид-молочник, увезший мальчика, действовал ловко и умело, открыто, всячески доказывал, что совершает великий подвиг правоверия, отняв у кяфира сына, рожденного нечестиво от женщины-мусульманки, и вернув его в лоно ислама.
Приезжая в любое селение, в любой город, мюршид обязательно вел мальчика в мечеть и во всеуслышание провозглашал «хутбу» в честь новоявленного принца джемшидов. Тут же он слал проклятия неверному псу, осквернившему ложе дочери великого мусульманина — вождя племени джемшидов. Мюршид неистовствовал и обещал в самое ближайшее время совершить над мальчиком «суннат» — обряд обрезания, дабы мальчик вырос полноценным мусульманином.
После торжественного молебствия, собиравшего толпы эмигрантов и ненавистников Советского государства, мюршид, схватив за руку мальчика, исчезал, чтобы вынырнуть спустя день-два в какой-нибудь мечети другого селения.
Он петлял по всей стране. Цель его была ясна — вызвать к Советскому Союзу ненависть. Кто-то явно дирижировал поступками мюршида. Тот же «кто-то» путал следы и мешал поискам. Мансурова встречали всюду сдержанно, вежливо, но не помогали. Он скакал по десять — двенадцать часов, не спал, не отдыхал. Его выматывали, нарочно дразня слухами. Он временами впадал в отчаяние.
Наконец вмешалась администрация. Губернатор провинции отдал приказ захватить мюршида в любом месте, где его найдут, и доставить в Мазар-и-Шериф. Тогда мюршид припугнул, что он совершит благочестивый акт милосердия — зарежет мальчишку, и… исчез. Выступления в мечетях прекратились, но куда девался мюршид, жив ли мальчик, никто не мог сказать…
В прорехи жалкой палатки «афганец» забрасывал пригоршнями горячий песок. Мансуров не находил себе места. Поминутно он вскакивал и высовывал наружу голову, не проясняется ли, не кончается ли песчаная метель.
На третий день ему послышался далекий крик, но не вопль о помощи, а властный призыв. Мансуров снова бросился к выходу.
— Вы нас похороните в песке, — со стоном пробормотал пастор Генстрем. — Закройте дверь!
Он плохо переносил афганский песочный буран и задыхался в кошме, которой тесно закутал лицо.
Но Мансуров ясно слышал далекий призыв и выбрался под ошеломляющие удары бури.
Он стоял и, защищая глаза ладонями, пытался разглядеть что-либо за смерчем песка. Ветер мгновенно намел вокруг ног целые песчаные сугробы. Вытащив из песка ноги, Алексей Иванович сделал несколько шагов к колодцу. Тогда Бетаб проворчал сквозь кашель:
— Кто там едет? Лишенный разума шатается в «афганец» по пустыне. Сам Сиявуш в такой «афганец» дремлет в тенистом месте.
Но все-таки Бетаб, кряхтя, поднялся и вылез из палатки. Что скажут в Мазар-и-Шерифе, когда узнают, что урус не испугался «афганца», а ты струсил и спрятался? Бетаб повернулся спиной к вихрю, чтобы песок не набивался в глаза и уши и, сделав рупор из ладоней, закричал. Он кричал пронзительно, перекрывая рев урагана.
Снова моманд ужасно закашлялся. Песок набился в рот.
И тогда Мансуров услышал. Кто-то кричал в ответ. Кричал бодро, энергично, даже весело:
— Эге-гей-ей! Эй-эй!
И вот в красном смерче буйствующего песка обрисовались силуэты, гигантские, уродливые. К колодцам приближался караван верблюдов.
В то же мгновение из песчаной тучи вынырнули лошадиные морды, и три фантастические фигуры оказались рядом. Но самое фантастическое заключалось в том, что один из появившихся из песчаного смерча был известный на всем Среднем Востоке Сахиб Джелял. Второй — белудж Мехси Катран. В Мазар-и-Шерифе, да и вообще на всем Среднем Востоке никто не видел Сахиба Джеляла без телохранителя Мехси Катрана. Третий оказался писарем из советского консульства — таджик Шо Самыг.
— Ассалом алейкум! — важно и величественно провозгласил Сахиб Джелял, будто он не стоял, колеблемый дикими порывами ветра, в самом центре урагана, и склонился в поклоне.
Более непосредственный Шо Самыг завопил:
— Нашли! Мальчика нашли!
— Нашли след. В Меймене начальник уезда приказал арестовать мюршида, — сказал, отплевываясь от песка, Сахиб Джелял. — Мы едва вас нашли. Пойдемте в укрытие, а то я совсем объелся песком. Все легкие, желудок полны песку.
— Мальчик… жив?
— Мальчик жив и здоров! Пойдемте же! Да этот болтун мюршид просто баламутит народ. Не посмеет он тронуть и пальцем сына дочери вождя джемшидов, пусть, извините, мальчик рожден хоть от дьявола… Мюршид знает, как в Азии страшна месть воина… великих воинов. А тут и отец великий воин. И дед тоже великий воин! О, да тут у вас шатер, достойный царя Афросиаба! Тьфу, сколько песка!
Они забились в самодельную палатку. Сахиб Джелял ничуть не удивился, обнаружив в ней изнывавших от духоты и песка путешественников. Оказывается, он знал их.
Когда они выяснили отношения и принялись за пиво — Сахиб Джелял не стал вспоминать, что он правоверный и ему не полагается распивать «харом», — Мансуров спросил Шо Самыга:
— Моя жена? Что сказала Шагаретт?
— Госпожи нет в подворье. Госпожа ушла искать сына, нашего красавчика принца. Госпожа Шагаретт сказала уходя: «Возьми вот это золото. Найди сахиба Алешу и скажи — я ушла искать. Проклинаю тот день, когда я родила сына, но я ушла искать его!» А я поехал искать вас, сахиб. И нашел. Золото? Возьмите! Золото это мокро от слез!
Оттолкнув руку с кошельком, Мансуров выбрался из палатки. Он закрыл глаза и подставил лицо под горячие, остро колющие струи. Песчинки бились о веки, о щеки, впивались в губы…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Запятнала красоту добродетели шипом измены.
Хитростью можно и льва изловить, а силой и мышь не поймаешь.
Едва путники въехали в город, Мансуров повернул коня на улицу, ведущую к крепости.
— Да, остается нам направить стопы к его высокопревосходительству губернатору, — заметил Сахиб Джелял. — Попросим его вызвать в цитадель бухарцев. Поговорим с ними по-хорошему…
Алексей Иванович понимал состояние Шагаретт. Несчастная, она металась, она искала сына.
Что с ней? Где она? Одинокая, беспомощная. Что она могла сделать одна в этой беспокойной степи, полной мятежных, воинственных племен, погрязших в кровавых усобицах. Надо найти Шагаретт, помочь ей. Надо сделать все возможное и невозможное.
В сопровождении Сахиба Джеляла он отправился в цитадель.
Губернаторствовал тогда в благородном городе Мазар-и-Шерифе отличный военачальник, грубоватый, но прямодушный человек. Он приказал из-под земли вытащить некоего Турсунбаева, голову местной верхушки. Турсунбаеву, весьма внушительному купчине, он бросил лишь два слова и не пожелал ничего выслушать в ответ. А Алексею Ивановичу за чаем разъяснил:
— Завтра, почтеннейший сардар, будет точно известно, где ваш уважаемый сын. Осторожный правитель укрепляет страну, свернув шею врагу, обуздав злодеев, помогая другу. Советский Союз наш друг.
Он даже поднялся с места и поклонился, показывая, насколько искренны дружеские чувства его и его государства к Алексею Ивановичу и к его государству.
Дипломат исламского толка, он так и не назвал имени Шагаретт потому, что правоверному мусульманину не надлежит интересоваться женой собеседника. Губернатору надлежало лишь покачиваниями головы и вздохами выражать неодобрение поведению жены столь уважаемого уполномоченного столь великого государства, тем более что беседа происходила в присутствии столь высокого лица, как Сахиб Джелял, и униженно склонившихся бухарцев в парчовых халатах, при бархатных, в золоте поясах и белых чалмах. В торжественной обстановке и на народе приходилось говорить хотя и резко, но обиняками. И Алексей Иванович очень боялся, что все эти дипломатические туманности только запутают дело.
Но туманности этикета и придворная дипломатия не помешали господину губернатору уже на следующее утро, до восхода солнца, разбудить Алексея Ивановича.
— Получены новости из города Меймене, — сообщил Мансурову и Сахибу Джелялу губернатор, прибыв на рассвете в советское подворье в сопровождении многочисленной свиты заспанных мирз, стражников и еще каких-то чалмоносцев, явно бухарского происхождения. — Нестерпима глупость некоторых, мнящих себя мудрецами, — прикрывая ладонью кривившийся от зевоты рот, изрекал господин властелин провинции. — Мы узнали, есть такой мюршид Турбети Шейх Джам, проживающий среди благородных джемшидов Бадхыза, что к северу от великого города Герата. Сын ваш и наследник у того мюршида. Уже отправлен в Меймене наш арзачи — курьер с приказом вернуть вам, господин сардар, вашего достоуважаемого сына в Мазар-и-Шериф. Мюршиду приказано заткнуть свой грязный рот и перестать изрыгать хулу. Этот непотребный святой, оказывается, болтал: «Разврат бодрствует, а целомудрие умерло. Эта гнусная женщина, забыв о своем благородном отце, знаменитом вожде, и откинув покрывало целомудрия, презрела благочестие и пустилась по большой дороге разврата». Глубокоуважаемый господин, это сказал мюршид, а я лишь повторяю, дабы вы знали о злонамеренном языке того мюршида.
— Слова чем длиннее, тем дешевле, — проговорил мрачно Сахиб Джелял.
— Мальчик жив? — с тревогой спросил Мансуров.
— Да как бы посмели тронуть сына друга государства хоть пальцем. У мюршида и вот этих, — губернатор строго посмотрел на бухарских чалмоносцев, — от страха суставы готовы были рассыпаться, души норовили птицами вылететь из тел. И мюршид Абдул-ар-Раззак объявил: «Мальчика я отпускаю». Если вы, мой высокий друг, найдете нужным соблаговолить, то извольте направить свои стопы в уездный город Меймене для счастливой встречи с вашим любезным сыном.
Алексей Иванович не стал тратить время на всякие церемонии. Он бросился во двор, оглашая утренний сумрак возгласом:
— По коням!
Час спустя Мансуров и Сахиб Джелял, сопровождаемые усатым момандом Бетабом и белуджем Мехси Катраном, рысью ехали по лабиринтам улочек и перекрестков к мейменинским воротам.