– Проверка интеллекта! – заявил Хихикин, болтаясь в воздухе. – Смотри, стрелка даже не шелохнулась.
– И чего это значит? – подозрительно спросил Влобышев.
Кузьма замялся:
– Ну это… того… мм-м… э-э…
– Это значит, что вы хороший штангист. Вас ничего не отвлекает от спорта, – пришел к нему на помощь Дон-Жуан.
– Я и так знаю, что я хороший штангист, – проворчал Влобышев и, разжимая свою огромную ручищу, спросил: – Кузьма, пиво будешь?
– Буду! – воспрял Хихикин.
– Вот и отлично. Тогда иди и покупай. Потом мне принесешь, я тоже буду, – гоготнул штангист.
– В другой раз куплю, – сразу завял Кузьма. – Сейчас я хочу остальных проверить.
– Валяй, проверяй! И не забудь про пиво! – кивнул Влобышев, скрываясь в квартире.
– С этим вроде все выяснили. Теперь к кому пойдем? – спросил Хихикин, поворачиваясь к Дон-Жуану.
– К Чихун! – ответил тот.
Кузьма поморщился. Связываться с Анной Яковлевной ему не хотелось, но искушение уличить ее в том, что она дебилка, тоже было велико.
– Ладно, пошли к Чихун! – согласился он. Добравшись до квартиры номер три, Хихикин решительно позвонил в дверь.
– Кто там? – немедленно откликнулась Анна Яковлевна, давно уже дежурившая у «глазка».
– Это я, Кузьма! – пробасил Хихикин.
– А рядом с тобой кто?
– Сережка, археолога внук!
– Я и сама вижу, что Сережка. Я, слава богу, не слепая! Курсы девушек-снайперов в войну закончила. А в руках у тебя что? – продолжала допытываться Чихун.
– Гы… – засмущался Кузьма. – Кувалда!
– А зачем?
– Э-э… Да так просто.
– Знаю я твое «да так просто». Я открою, а ты меня кувалдой по башке шарах! Не угадала, что ли? – пискляво ответила Чихун, приоткрывая дверь на цепочке.
– Ну, почти угадали! – уныло признал Хихикин. – Но не в том смысле, как вы думаете!
– Ага, сам признался! Караул, люди добрые! – заголосила старушка.
– Тише, людей не пугайте! Это не кувалда, а дуромер! – объяснил Хихикин. – Мы хотим измерить вашу дурь!
Сообразив, что сказал что-то не то, остряк закрыл себе рот ладонью.
– Дурь мою измерить хочешь? – взвилась Чихун. – Да только я не такая дура, чтобы вам открывать. Ишь ты, какой нашелся: кувалдой меня ударить хочет! Да я сейчас в милицию позвоню! Скажу им, что вы на меня с топором покушались!
– Все вы врете! Не с топором, а с кувалдой! – возразил Хихикин.
– Ага, сам признался! Вы слышали, люди добрые? Он сам признался, что хотел меня убить! Караул! – повысила голос Анна Яковлевна.
Поняв, что напрасно связались со старухой, Хихикин с Дон-Жуаном поспешили ретироваться, но ее возмущенные крики долго еще летели им вслед.
– С Чихун накрылось. Ну и ладно, чего ее проверять? И так видно, что дура, – кисло сказал Хихикин.
– Ну что, пойдем теперь к Гавкиным? – предложил Дон-Жуан, помнивший, кто ему выпал по жребию.
– Чего-то мне неохота к Гавкиным! – отказался Кузьма. – Я с ними однажды уже дошутился. Поймал кошку, к их двери принес и коробкой накрыл. А сам позвонил и спрятался. Ну, думаю, потеха будет. Гавкины смотрят – коробка. Гавкин – к ней, а жена как завизжит: «Не трогай, это бомба! Давай саперов вызывать!» Тут их бультерьерчики выбегают и сразу к коробке. Кошка выскочила и деру. Я думал, собаки за ней погонятся, а они меня учуяли – и ко мне! Я перепугался – шутка ли: четыре бультерьера. Вскочил на подоконник и стою, а они внизу слюной кипят, ко мне прыгают.
Короче, с этого дня у меня на собак аллергия. Стоит мне собаку увидеть, все равно какой породы, хоть болонку – у меня вся кожа красными пупырышками покрывается. Со мной из-за этого даже девушки знакомиться перестали. Собак-то на улицах много.
– А к кому мы тогда пойдем? – разочарованно спросил Дон-Жуан.
– Пошли к Кисточчи! Вот, кстати, его дверь, – сказал Хихикин и позвонил.
У открывшего им художника-авангардиста в руках была кисть, а из его комнаты неслись звуки тяжелого рока.
– Привет! – сказал он, ничуть не удивившись. – Проходите в комнату. Только не смущайтесь – у меня натурщица.
Забыв про кувалду, Хихикин шмыгнул в комнату, и почти сразу оттуда донесся его разочарованный вздох. Натурщица оказалась очень застенчивой девушкой, еще до появления Хихикина накинувшей на себя одеяло. Увидев незнакомку, Хихикин выпятил грудь, надул щеки и напустил на себя вид утомленного женщинами красавца.
– Приятно с вами познакомиться. Кузьма, – представился он.
– Нина, – тихо пропищала девушка.
– У вас очень интересная профессия. Наверное, с детства к ней стремились? – продолжал умничать Хихикин, прохаживаясь по комнате и задевая макушкой люстру.
– Я не профессиональная натурщица, меня попросили, – снова пропищала девушка.
– Вот как. Это похвально. А позвольте спросить, для какой картины вы сейчас позировали?
– «Купающаяся нимфа». Такой, брат, сюжет, такой сюжет! Одни краски чего стоят! – ответил за девушку Кисточчи.
– Ну-ка посмотрим на краски! – снова заинтересовавшись, Хихикин подскочил к мольберту. Но лицо его опять разочарованно вытянулось, и он спросил:
– А нимфа-то где? Здесь одно какое-то болото.
– А нимфа нырнула! Ха-ха! Правда, смешно? Человек подходит, чтобы взглянуть на купающуюся нимфу, а ее нету… она нырнула!
Кисточчи и девушка засмеялись.
– Дурацкая шутка. Идиотская. Над самым святым, – мрачно сказал Хихикин.
– Не нравится – не смейся, – обиделся художник. – Зачем ты вообще пришел, если тебе мои картины не нравятся?
– На дуромере тебя проверить. Хотя я и так уже вижу, что результат удручающий, – сказал Хихикин и с удовольствием огрел художника кувалдой по макушке.
Стрелка шевельнулась, однако меньше, чем у Хихикина.
– Эх ты, дурачок! А теперь смотри, как у меня! – хвастливо заявил Хихикин и два или три раза хлопнул себя кувалдой по лбу. – Видите, как стрелка прыгает? Это значит, я гений. Во всех отношениях незаурядная личность.
Взгляды девушки и художника выразили сомнение. Гордо попрощавшись и сунув Кисточчи для пожатия два пальца, Хихикин направился к двери.
– Ассистент, за мной! – крикнул он. Дон-Жуан вначале не понял, кого он имеет в виду, но потом сообразил, что его. «Ну и дела! Понизили больше некуда!» – уныло подумал он и, пожав плечами, поплелся за Хихикиным.
У дверей квартиры Кисточчи их ждал Паша Колбасин. Неизвестно, когда он успел переодеться, и теперь на нем была белая майка с надписью: «Я вас люблю!»
– К Маринке еще не ходили? – озабоченно спросил Паша.
– Нет еще, – сказал Дон-Жуан.
– Уф, а я боялся, что опоздал. К Маринке я вместо тебя пойду.
Паша помчался за Хихикиным.
Перед Маринкиными дверями оба – и остряк, и его юный спутник – замешкались, приводя себя в порядок. Хихикин разгладил ладонью свои вечно спутанные вихры, а Паша попытался изо всех сил выпрямиться, чтобы не казаться слишком маленьким рядом с этим великаном.
Хихикин глубоко вздохнул, растянул рот в напряженной улыбке и позвонил, а Паша вдруг подумал, что на самом деле остряк-самоучка не так уж и уверен в себе. Более того, внимания женского пола ему явно недостает.
– Кто там? – донеслось из-за двери.
– Это я… кгхм… Кузьма… кгхм… – откашлялся Хихикин.
– Привет, Кузьма!.. Ого, просто боб и соломинка! – засмеялась Маринка, открывая дверь. Действительно, толстый невысокий Паша был похож на боб, а длинный тощий Хихикин на соломинку.
Впустив их, Маринка вернулась к зеркалу. Она собиралась куда-то и теперь накладывала макияж. Ее длинные завитые волосы падали на плечи светло-русым водопадом. Да и не только волосы, вся Маринка была так хороша, что у Паши перехватило дыхание. У Хихикина, видимо, тоже.
На трюмо рядом с зеркалом стоял огромный букет роз – штук, наверное, двадцать пять или двадцать семь. Паша вспомнил свои куцые гвоздики, и ему стало грустно. «Наверное, это тот идиот на «Паджеро», – подумал он.
– Ты… того… сегодня вечером что-нибудь делаешь? – наконец отважился произнести Хихикин.
Маринка улыбнулась.
– Делаю. У меня свидание, – сказала она.
– Да, э-э… Ну я просто так спросил, – огорчился Хихикин. – Хочешь анекдот?
– Хочу, если он не про червяков на дороге.
– Откуда ты знаешь, что я именно его хочу рассказать? – поразился Хихикин.
– Оставь всякую надежду, Хихикин. Тебе при всем желании меня не удивить, – Маринка взяла духи и коснулась стеклянной палочкой мочек ушей и волос.
– А вот и нет, удивлю! – с отчаянием в голосе сказал Хихикин. – Видишь эту штуку? Думаешь, это кувалда? На самом деле это дуромер.
– Думаешь, я в этом сомневалась? В двадцать шесть лет бегать с надувной кувалдой – это уже о многом говорит, – снисходительно сказала Улыбышева.
Маринка разговаривала с ним, а сама смотрела на свое отражение в зеркале, явно убежденная, что ничего более красивого в мире не существует. Изредка она придавала своему лицу какое-нибудь новое выражение и вглядывалась в зеркало еще пристальнее, словно прикидывая, идет ли оно ей, это выражение, или не идет.
– Все! Мое терпение истощилось! Прощайся с жизнью! – с театральной интонацией произнес Хихикин и огрел Маринку надувной кувалдой по макушке.
Стрелка прибора дрогнула и слегка сместилась, но не в правую, а в левую сторону. «Что бы это значило? – задумался Паша. – Может, она порабощена привидением? Хотя нет, не похоже. Тогда бы стрелка сместилась не влево, а вправо и ее зашкалило бы в красный сектор».
Маринка недовольно оглянулась на Хихикина и поправила прическу.
– Брысь отсюда! – сказала она. – Справки в детский сад выдают в другом месте!
Хихикин и Паша Колбасин понуро двинулись к двери, но Маринка, изогнувшись, поймала Пашу за локоть.
– Погоди-ка! Это ты мне письма пишешь? Я тут тебе недавно ответ написала. На, держи! – Она открыла один из ящиков и протянула Паше большой конверт.
Колбасин жадно схватил конверт и прижал его к груди. Сердце забилось взволнованно и радостно. Конверт был тяжеленный. Похоже было, что Маринка написала ему в ответ целый роман. Паша уже предвкушал, как будет все это читать, но его ждало огромное разочарование. В толстом конверте он нашел свои собственные письма с исправленными красной ручкой грамматическими ошибками.