доконник на «сачкодроме», он достал из кармана пиджачка сигареты «Кэмел», угостил меня и рассказал: так, мол, и так, «являюсь руководителем закрытого почтового ящика, который, как он выразился, «работает по нашей тематике». Он лично познакомился с моими трудами, впечатлился и предлагает, чтобы я перешел в его научный институт. «Что за институт?» – спрашиваю. «Его открытое наименование, – говорит, – Институт прикладных психологических проблем. А закрытое (он понизил голос) – Институт ментального программирования. Мы, – говорит, – занимаемся тем, что на службу Родине стараемся поставить…».
Тут две строки в папином тексте оказались тщательно замараны его рукой – поэтому, что там хотел поставить на службу Родине незнакомец, Варя увидеть так и не сумела. Стала дальше читать.
«…Главный противник, – продолжил мой собеседник, – ведет исследования в данном направлении. К примеру, проводились опыты: один из контактеров, находясь на борту подводной лодки «Поларис» в трех тысячах миль, мысленно передавал информацию реципиенту, который пребывал на военной базе в Небраске, причем в бронированной капсуле. Полного успеха и уверенного приема добиться испытуемым не удалось, но угадывать последовательность из двух карт реципиенту удавалось с вероятностью выше одной второй, что было бы, если «приемник» не умел принять сигналы «индуктора».
Или, привел другой пример мужик, под воздействием наркотического вещества (он сказал название, но я забыл какое, аббревиатура из трех букв) удавалось заставлять испытуемых – а в их качестве выступали американские морские пехотинцы – совершать вещи, которые были совершенно для них неприемлемы в обыденной жизни, например насиловать женщин или наносить самим себе серьезные увечья.
Нам, сказал незнакомец, то есть Советскому Союзу, следует достойно ответить на вызовы, с которыми выступает американская военщина (он так и выразился, как в газете). Поэтому под эгидой Министерства обороны создан соответствующий институт, в который он меня, как одного из перспективных молодых товарищей, приглашает работать.
«Придете сначала на позицию младшего научного сотрудника, но я не сомневаюсь, что не пройдет и года, как вы станет с.н.с. – то есть сотрудником старшим. А учиться в аспирантуре сможете заочно и, я не сомневаюсь, года через два-три защититесь, по закрытой тематике. Да, придется, конечно, надеть погоны – для начала лейтенантские, но должность, которую я вам предлагаю, сразу завотделением, то есть майорская, так что дорастете до нее ускоренно, лет за пять. И денежное содержание, конечно, не чета аспирантской стипендии. Для начала будете получать, со всеми надбавками, двести сорок рублей».
Меня сумма, конечно, впечатлила – как и все перспективы, товарищем обрисованные. Однако, чтобы быть честным, я принялся рассказывать о своем афронте на собрании. Он меня перебил: «Не трудитесь. Я все знаю и обещаю, что сумею уладить историю. Вы никак не пострадаете. Если, конечно, подадите заявление о переводе на заочное и уйдете из аспирантуры в мой институт. А если вдруг не согласитесь – тогда, извините, помочь вам ничем не смогу».
«Неужели в секретный институт, «почтовый ящик», возьмут человека, который, как я, способен на собрании сказать не то, что надо, а то, что думает?» – вслух усомнился я.
Он пожал плечами. «Мы наводили справки: вы, по сути своей, не болтун. А если политику партии вдруг не одобряете, трепаться об этом напропалую, здесь и там, все-таки не будете. Один раз, как говорится, не унитаз. Попутал вас бес – так вы же искренне раскаиваетесь и больше не будете?» – спросил он жизнерадостно. Я закивал.
«Вот и чудненько! Подавайте заявление о переводе на заочку».
Так, в один день, снова переменилась моя судьба».
Записи, относящиеся к сентябрю шестьдесят восьмого, размещались на двух первых листах широкоформатной тетради. Дальше несколько страниц оказалось вырвано – сколько именно, понять было сложно. Две, три, четыре, восемь? Что там писал отец – гадать бессмысленно.
Зато к тем, начальным записям, сбоку оказался аккуратно приклеен листок, с пометкой, отмеченной гораздо более поздней датой: 08 сентября 1984 года. Да! Спустя 16 лет отец и даты стал писать по-военному, с ноликом перед первой цифрой, как в армии положено, чтобы не создавалось разночтений и не было искуса приписать к цифре единичку или двойку.
Далее – немного другим, более размашистым и небрежным почерком (но, безусловно, по-прежнему хорошо знакомым отцовским), и не чернильной авторучкой, как в самом начале, а шариковой – написано было следующее: «Теперь, когда я вошел в должность директора института, мне доподлинно открылась интрига, благодаря которой достославный Сан Саныч Горбунов (ныне покойный) заполучил меня тогда на службу. Оказывается, моему тогдашнему выступлению на собрании против ввода войск предшествовало следующее: один из оперативных сотрудников института в тот день подлил мне в чай, который я, ничтоже сумняшеся, распивал в столовой, препарат (тщательно зачеркнуто). Этот…(снова вымарано) является нейролептиком. В малых дозах он, напротив, растормаживает нервную систему и блокирует сдерживающие центры. Под его воздействием испытуемый становится более общительным, храбрым, безрассудным. Таким образом, институт тогда и препарат … испытал (в полевых условиях), и меня на службу заполучил. Правда, остается непроясненным вопрос: что было бы, если б я в результате воздействия не на собрании стал выступать, а, к примеру, побежал через переполненную транспортом улицу Горького или выпрыгнул из окна?»
Данилов, увидев, как Варя увлечена тетрадью, взялся сам готовить ужин. Спроворил сибас на гриле, провонял рыбой весь дом. Пожарил картошки, открыл бутылочку белого, позвал ее.
Но у Вари расслабиться не получилось. Быстро, по-военному, срубала свою порцию. Принюхалась: что за притча! Несмотря на то что Алеша вытяжку включил и окно распахнул – все равно костром воняет!
Партнер пояснил: «Под Рязанью горят леса. Гарь до центра Москвы добралась».
– Фу, господи, мало нам других напастей!
Варя поблагодарила за ужин, чмокнула Лешу и убежала читать дневник дальше. Устроилась теперь в кабинете, чтобы Данилову ночью светом не докучать.
В итоге штудировала отцовский журнал до пяти утра. Разумеется, она не ждала, что в нем найдется прямое указание на то, кто и почему убил папу. Но все-таки надеялась увидеть хоть какие-то намеки. Прочитать чьи-то фамилии – недругов, друзей или сослуживцев отца. Однако многие записи оказались лапидарными: дата и две-три строчки, и все. На месяцы, а то и на годы отец бросал записывать – но потом все же возвращался.
Какие-то страницы оказались заполнены простым перечислением городов, где отец побывал. Все в пределах СССР, папа с мамой были строго невыездными. К примеру, на одной из страниц шел заголовок: «Поездки-1985», а ниже перечень: Киев, Вильнюс, Таллин, Ленинск (Байконур), Евпатория, Капустин Яр, Ленинград, Горький – Арзамас-16, Челябинск – Челябинск-40, Переславль-Залесский. И это все, больше ничего за целый год.
Или отцом вдруг овладевал приступ хозяйственности (или скаредности), и в 1991 году кропотливо перечислялись крупные покупки с указанием цен: «Магнитофон – 420 руб., телевизор – 1760, мягкая мебель – 5460, пуховик – 2500, видеомаг – 4000…» Это было мило: пресловутая мягкая мебель до сих пор украшала гостиную. И она хорошо помнила и видеомагнитофон тот, и телевизор – они с бабушкой их смотрели чуть не до конца нулевых, пока Варя сама не стала более-менее зарабатывать и не сменила на проигрыватель дивиди-дисков и плоский экран. Но все равно обидно было, что в тот год – для страны, как говорится, судьбоносный, с путчем и сменой политического режима – этот сухой перечень цифр у отца оказался единственной записью.
И про дела семейные папа практически ничего не сообщал. Нашлась только запись от августа 1978 года: «В Юрмале сделал Леночке предложение. Юная, свежая, красивая! Конечно, она сказала да!»
«Какое самомнение со стороны отца!» – подумалось Варе. Она, разумеется, знала, со слов родителей и из рассказов бабушки, историю их романа, закончившегося в итоге свадьбой. Мамочка, юная второкурсница, влюбилась в отца, взрослого холостого мужчину за тридцать, который приходил из закрытого «ящика» вести у них семинары по прикладной психологии. Папаша ее сразу отметил и принялся, в нарушение этических норм, за девушкой ухаживать. Сначала они сходили в кино, потом – в кафе-мороженое «Космос», а потом, как говорится, все завертелось.
Жаль только, никакого отображения в отцовских записках любовная история не получила. Нашлось лишь лапидарное: «16 декабря 1978 года – свадьба, ресторан «Берлин».
И про нее саму, Варю, которую папочка вроде бы так любил и баловал, в итоге всего две записи. Точнее, полторы: сначала от 1979 года, красными чернилами: «Леночка в положении». А потом, в 1980-м: «Леночка родила. Девочка!!! Богатырша! 54 см, 3850. Будет по требованию Лены в честь ее мамы Варей».
Ну отец! Ну сухарь!
По делу, кто и почему мог желать отцовской смерти, тоже на первый взгляд мало что нашлось. Почти все имена сотрудников института оказались зашифрованы инициалами или от фамилий оставлены по две-три буквы, словно в криминальной хронике: О. О-ва, П. А-ов, К. О-ой и так далее.
О том, чем занимался институт, тоже говорилось глухо и неопределенно – да и странно иначе, в условиях совершенно секретной работы. Но все же что-то проскальзывало, о чем-то можно было догадаться.
И совсем глухой ночью – точнее, когда за плотными гардинами отцовского кабинета сперва рассвело, а потом засияло раннее августовское солнце – Варя догадалась, что надо делать.
Она решила к дневнику подойти как к компьютерной программе. Собрать блок-схему: последовательно расположить записи по каждой научной теме, которую отец упоминал. Их было несколько: «проект № 15», «проект № 107», «проект № 318»…
Вот, к примеру, какие записи относились к «проекту № 15» – самая роскошная, конечно, нашлась в 1982 году: