– Вот как! А где он нынче обретается?
– Спрятали мы его тогда, в девяносто девятом. От греха. В дальний гарнизон. Точнее, в ЗАТО – закрытое административно-территориальное образование. Называется Озерковск, или по-старому Свердловск-37. Он до сих пор там, как я знаю, проживает, с супругой своей, Еленой Барышевой, то есть теперь Жильцовой.
«Как странно! – подумалось Варе. – Я как раз сегодня впервые нахожу в записках отца фамилию этого человека – чуть не первого и самого сильного советского экстрасенса. Тут же является Петренко и выдает мне, по доброй воле, безо всякого нажима с моей стороны, историю этого самого капитана – и его сегодняшнее местонахождение».
Словно прочитав ее мысли, Петренко воскликнул:
– И все-таки! Я бы тебе сейчас категорически не посоветовал снова ворошить историю о гибели твоего отца.
– А в чем дело? Что вы, товарищ полковник, по этому поводу знаете?
– Ничего я, Варенька, откровенно говоря, не знаю. Но предчувствую – оперативное чутье, или, попросту говоря, чуйку, у меня ведь никто не отнимал, правда? Можешь ты с этим делом нарваться на серьезнейшие неприятности. Слышишь, Варя? Серьезнейшие.
– И вы затем, чтобы это высказать, ко мне приехали? На шоколад с апельсинами потратились?
– Именно, моя дорогая. Занялась бы ты лучше более человечными и менее опасными вещами. Смотри, какие бутузы. – Они как раз проходили мимо детской площадки, где на канатах, шестах и лесенках висло, ползало и передвигалось не менее шести разновозрастных карапузиков обоего пола. – Приятно посмотреть! Всюду жизнь! Почему бы и вам с Алешей, а?
– Спасибо, Сергей Александрович, – с холодной иронией усмехнулась Варя. – Я подумаю над вашим предложением.
– Ладно, ладно, политбеседу можешь считать законченной. А сейчас пошли в ресторан. Здесь рядом китайский есть. Съедим утку по-пекински. Я угощаю.
Несмотря на глухие предостережения Петренко, Варя не отступилась. Хотя бы не для поиска погубителей отца и матери, а ради их памяти продолжила штудировать папин журнал.
Назавтра (Данилов ушел на работу) она достала из сейфа отцовские записки. Ее внимание привлекла длинная заметка, датированная 1990 годом.
«институту – 30 лет. По такому случаю прислали поздравления министр обороны Д. Ф. Язов, председатель ВПК[6] И. С. Белоусов. От ЦК, что странно, никаких поздравлений не последовало. В.Н.Хв. по сему поводу обронил вскользь, задумчиво: «На 25-летие института Горбунову орден Красной Звезды дали». Он имел в виду, конечно: «А тебе, неудачнику, ничего». Но я по этому поводу не слишком переживаю. Скорее меня волнует, что по случаю идущей полным ходом тотальной разрядки и «мирного сосу» наши исследования могут прикрыть. И без того наблюдаем яростное наступление со стороны МО на всю нашу тематику, урезание едва ли не всех статей финансирования. Пока министр за нас, мы как-то держимся – а если его вдруг не станет? Ходят глухие слухи, что Горбачев Язовым весьма недоволен и готовит к снятию. Кто придет ему на смену? Будет ли сменщик нас поддерживать?
Словом, не время и не место широко отмечать юбилей. Я помнил, конечно, что по поводу 25-летия института банкет закатывали в «Узбекистане», а 20-летие справляли, кажется, в «Праге». Теперь же я принял решение отмечать собственными силами и в своем кругу. Недоброжелателей и без того хватает: дойдет до министерства, что ИППИ в «столь сложное время» гуляет где-нибудь в «Славянском базаре», совсем наши недруги взбесятся. Словом, выдал я из своих «подкожных» девочкам во главе с Огнёвой финансы, велел взять мою машину и поехать на рынок за покупками, средств не жалеть. Отдельная команда во главе с зав. хозчастью Игорем Г. озаботилась приобретением спиртного – во времена, когда водку стали давать по талонам, важнейшая экспедиция. Слава богу, спирту нашему институту выделяют, как прежде, с лихвой. Отдельные умельцы настаивают прекрасную «сосновку» и «клюковку», их таланты мы тоже применим.
Собрались всем институтом в пятницу в моем кабинете, накрыли дубовый стол для совещаний писчей бумагой, расставили салаты и закусон – вышло роскошно! Гуляли далеко за полночь – сотрудников, и нас с Леночкой в том числе, развозили потом на двух институтских «рафиках» и «Скорой помощи» – шоферам я пообещал за трезвый образ жизни в ту ночь по три увольнения вне очереди.
Развлекали себя сами. Пели, плясали, младшие научные сотрудники из лаборатории Хвата изображали танец маленьких лебедей. Я прочитал стихи, написанные по случаю, и снискал большой успех».
Далее в амбарной тетради оказались заботливо наклеены стихи – некогда сложенные в несколько раз, а затем расправленные. Варя помнила, что папа, как человек разносторонний, стишата по случаю пописывал. Мамочке, к примеру, на ее тридцатилетие. Своей собственной мамочке – то есть Вариной бабушке. И даже Варе, на двенадцать, что ли, лет, зачитывал.
Ах, папа-папочка! Сейчас, в двадцать втором, тебе всего семьдесят шесть было бы. Сколько бы ты еще смог увидеть, написать и сделать, скольким вещам порадоваться!
А теперь остается вместо теплого живого общения перелистывать старые страницы, вспоминать былое. Варя любила, когда отец приходил с работы или после мероприятий чуть подшофе – но случалось это нечасто. Или когда родители устраивали посиделки у них дома – отмечали мамин юбилей, к примеру, – но это случалось еще реже. Подвыпивший папа становился добрым, сажал Варю на одно колено и долго и серьезно с ней разговаривал, словно со взрослой. Но тот юбилей она не помнила, хотя ей было десять, сознательный возраст, – видимо, родители вернулись глубокой ночью, когда она уже спала.
институту – 30 лет!
Значит, всем пора в буфет!
институту – юбилей!
Значит, спирту больше лей!
Танец малых лебедей
Исполняем поскорей!
Выплывай давай, ребята,
Из хозяйства Вэ эН Хвата!
Вы удачами богаты, Не случайно: все вы хваты.
Потому что шеф ваш, Хват,
Получает всё подряд:
Дефицитный химикат
И жене своей наряд!
Он умело руководит ребятами
Экстрасенсами, телепатами,
И поэтому он, Хват,
Сам немного телепат!
Тут, по всей видимости, предполагалось то, что в стенограммах обычно обозначается как «Смех, аплодисменты».
Далее то ли пиитический запал у папани иссяк, то ли времени отделать вирши не хватило – он стал гораздо более лапидарен:
Неустанно землю роет
Замначальника Ставроев,
Получая мощный стимул,
Изучая суггестию,
И внушает днем и ночью
Все, что просишь или хочешь!
Убеждает на раз-два!
…С ним и Оля-голова.
И твердит: «Оружье – слово»,
Наша Оленька Огнёва.
«А ведь это едва ли не единственный документ, – подумалось Варе, – где отец называет своих сотрудников по именам-фамилиям, а не инициалами. Вот, к примеру, Петя Акимов – это тот, который значится с инициалами «П.А.»; Ольга Огнёва – это «О.О.», тоже встречается. Валера Хват – это В.Н.Х., и о нем – что в стихах, даже юбилейных, что в дневниковых записях – отец говорит с сарказмом. Папа в своей поэме даже проговаривается о том, чем его сотрудники занимались: «Руководит ребятами экстрасенсами, телепатами», – все понятно, о чем речь. И «Оленька Огнёва – оружие слово» – явно что-то связанное с колдовством, сглазом, заговорами, шаманизмом».
Шаманизму и колдовству в папиной тетради были посвящены записи со ссылкой на «тему (или проект) № 318». Записки под этой тематикой начинались в 1986 году и ближе к концу тетради шли гуще всех. Но и понятного там было немного. К примеру: «добавили огня в тему № 318» – что сие значит? Или: «Проект № 318. Установлено, что отрицательное воздействие достигается на 30–40 процентов быстрее, чем положительное» – а это что?
Имелись, правда, и более содержательные заметки – например, от 05 марта 1990 года: «Непонятно и необъяснимо, как Ставроев это делает, но его заговоры реально помогают. О.О. (наверное, та самая Оленька Огнева) уговорила меня воспользоваться его услугами – у меня дико разболелся зуб, ехать в Москву на Фрунзенскую, в ведомственную поликлинику к своему стоматологу, совершенно не хотелось, да и времени не было. О.О. чуть не силой привела меня к В.Ф.С. (тот самый Ставроев?) – он практикует только в своей каморке, там всегда зажжен электрический свет, а окна плотно завешены, чтобы ни единого дневного лучика не проникало. По стенам развешаны потусторонние символы: пяти– и шестиконечные звезды, зеркала Венеры, искаженные руны. Горели толстые черные свечи. На спиртовой горелке булькала синяя фосфоресцирующая жидкость. Я бы не удивился, если бы он предложил выпить настоя из пауков или сушеных лягушачьих лапок, а в углу оказалась бы ступа с помелом. Однако вольно же мне ерничать! После того как Ст. усадил меня в кресло, закрыл наглухо глаза темной повязкой, а потом прочитал надо темечком какую-то абракадабру вроде: «Бисмиль араатэ мем лисмисса гассим гиссим галиссим даргоссим самаиаосим ралим», мой несчастный зуб стал болеть гораздо слабее. Потом он дал мне в пробирке ту самую жидкости из колбы, что булькала на горелке, и сказал полоскать один раз в два часа. И в самом деле! Боль в итоге совершенно утихла! Когда я через два дня все-таки вырвался на Фрунзенскую к своему зубному врачу Танечке Е., она нашла, конечно, кариес, прочистила канал, поставила временную пломбу. А когда я вернулся в Первушино и встретил в коридоре института Ставр., он деловито спросил меня: «Лечите? Я вижу: у доктора были? Обезболивание делали?» – «Да». – «Напрасно, я бы вам дал такой заговор, что ничего бы не почувствовали».
А ведь он у нас не один такой, есть еще из молодых да ранних И.С.К. – тот вообще, говорят, творит чудеса».
Судя по всему, слава вышеупомянутого Ставроева росла, и он в масштабах ИППИ стал настоящей звездой, целителем местного масштаба – но однажды его благоденствие прорвалось, и в переносном, и чуть не в прямом смысле. Отцовская запись от 10 марта 1992 года гласила: «Вчера ко мне в кабинет в конце дня прибежала испуганная моя Леночка».