— Беда случилась, граф, только не со мной, а со всей державой Российской…
Граф предостерегающе поднял ладонь.
— Прошу вас не продолжать!
Алексей перестал шумно схлебывать заливное и опустил миску.
— Прошу вас не продолжать, чтобы вы не сказали лишнего и не пожалели об этом потом. Вы должны знать, что, где бы я ни находился — в европейской столице, в деревушке парсов или среди туарегов Африки, я соблюдаю закон, поставленный над собою: ни прямо, ни косвенно не вмешиваться в местные дела — государственные распри, национальную рознь, соперничество правителей и прочее. Не потому, что опасаюсь последствий, а потому, что знаю: любое вмешательство извне бесполезно. Рано или поздно оно будет преодолено, отброшено внутренними силами, и все возвратится на круги своя… В истории нельзя забегать вперед, что-то ей подсказывать или навязывать — это неизбежно заканчивается провалом. И вам, дорогой друг мой, я готов помогать, но только в ваших личных делах.
— Саго padre, как бы я посмел впутывать вас? Да я и сам не хочу, не собираюсь… Я только совета прошу…
— Если так, то прежде всего отбросим преувеличения.
Вы говорили о беде для всей державы. Я что-то не слышал ни о каких несчастьях. Да-да, конечно, умерла императрица. Насколько я мог заметить, большого горя это не вызвало. У вас появился новый император. Никакого недовольства, беспорядков не было, наоборот — возле открытых кабаков народ довольно шумно ликовал.
— Учинить такое ликование проще простого, — сказал Григорий. — Выставь поболе четвертей пенного, выкати несколько бочек полпива, вот и будут ликовать, пока все не высосут. А если еще с пуда соли алтын скинуть, тогда и вовсе удержу от радости не будет: вот, мол, дешевизна пошла. Прямо райская жизнь… Кто привык богачество полушкой мерять, тому и алтын — мошна. Суть не в том, как ликовали, суть в том, чему ликовали…
— Во Франции в таких случаях говорят: le roi est rnort, vive le roi!
— Так то — во Франции. Там короли не привозные, своекоштные…
— Допустим, — улыбнулся Сен-Жермен. — Но сейчас и России не на что жаловаться: престол занял законный наследник. Оттого, что Петр родился не в России, а в Голштинии, он не перестал быть внуком Петра Великого.
— То-то и есть: после Великого — Малый… Даже не Малый, а козявка какая-то…
— Почему так уничижительно?
— А как иначе? Ведь он же дурак! Чему учился, что знает? В солдатики играть? Экзерциции да разводы?
И посейчас играет. С детства оловянными, потом в Ораниенбауме голштинцами, ну, а теперь всю Россию заставит ножку тянуть. Корчит из себя вояку, а ведь сам-то трус. Только и способен Фридриху пятки лизать… Да на своей паршивой скрипице пиликать. Хорош император на российском троне — шут гороховый в чужом мундире со скрипицей!..
— Подождите, подождите, Грегуар. Пока во всем, что я услышал, больше запальчивости, чем справедливости. Вы говорите — с детства играл и продолжает играть в солдатики. А во что играют наследники престолов? Во что играл ваш Петр Великий? Тоже в солдатики под названием "потешные", из которых впоследствии образовались два гвардейских полка. Короли, цари — почти всегда командуют армией, для них детская игра в войну — это часть, так сказать, профессиональной подготовки. Почему же то, что было похвально для Петра Первого, предосудительно для Петра Третьего? Я познакомился с академиком Штелиным, бывшим воспитателем императора. Он рассказывал, что Петру преподавали языки, историю и географию. Правда, охотнее он изучал военное дело, фортификацию. Петр приказал подобрать для него библиотеку. Правда, без книг на латинском языке — латыни он не любит. Ну что ж, не все читают Цицерона в подлиннике. Его дед, Петр Великий, Цицерона тоже не читал. Только что умершая императрица за всю свою жизнь, кажется, вообще не прочитала ни одной книги, и это не помешало ей двадцать лет занимать отцовский престол. Вы полагаете, что императору зазорно играть на скрипке. Почему? Император Нерон считался великим артистом, Людовик Пятнадцатый участвует в балетах, а Фридрих Второй играет на флейте… Вы, Грегуар, слишком преувеличиваете значение личных качеств правителей. Вам кажется, что какие-то качества дают право занимать престол, а какие-то напротив, лишают такого права. Когда захватывают власть, нет никакого права и никаких законов. Законы издают потом, чтобы власть удержать… А недостаток ума ничему не мешает.
У вас после Ивана Грозного правил его слабоумный сын Федор. И никакой катастрофы не произошло. А Карл Второй Испанский? Он был дегенератом, не способным научиться грамоте, всю жизнь забавлялся шутами и карлами, и это не помешало ему тридцать пять лет быть королем. В его империи не заходило солнце, и он имел двадцать две короны. В династических делах недостаток ума — не помеха, а мудрость — не всегда помощник.
Примеры первого я привел. А возьмите Марка Аврелия.
Глубокий философский ум, обаятельный человек, упоительный собеседник. Сколько незабвенных часов мы проговорили друг с другом… Сохранившаяся в Риме на Капитолии бронзовая статуя плохо передает его облик, он был еще более худ и безбород. Бороду он отпустил по моему совету, так как из-за кожного заболевания не мог выносить бритья тогдашними тупыми бритвами. Казалось, он был всемогущим. Кто мог сравниться могуществом с римским императором?
Кусок стерляди шлепнулся в миску, разбрызгивая желе.
— Римским? — переспросил Алексей и перевел ошарашенный взгляд на брата.
— Да. Через сто шестьдесят лет после рождества Христова. А что вас смущает?
— Как же не смущать, сударь… Когда Рим, а когда мы… А вы и там и тут… Как же это? А? — И он снова посмотрел на Григория.
— А вы попросту не верьте, мой друг, — улыбнулся граф. — Иногда мне самому все это кажется невероятным и неправдоподобным… как сон. Но мы отвлеклись. Я только хотел сказать, что Марк Аврелий — пример противоположный: на троне мудрец, философ. И что же? Он ничего не мог изменить. Это был благороднейший, честнейший человек, но поступал он не так, как хотел, а как вынуждали обстоятельства. Сам он не был способен обидеть ребенка, но презирал христиан, как суеверов, и допускал их преследование, считал завоевателей разбойниками, но сам тоже вел войны, стало быть, был разбойником… И какова ирония судьбы! Марк Аврелий преследовал христиан, а в средние века, когда фанатики христиане повсеместно уничтожали статуи богов и язычников, его статую сохранили, так как считали, что она изображает святого Константина, византийского императора, насаждавшего христианство. Вот как превратны могут быть суждения людей, дорогой Грегуар, и как опасно полагаться на слишком пристрастные суждения. Смешно, конечно, ставить на одну доску Марка Аврелия и вашего молодого императора. Но сказанное должно быть доказано. Вы утверждаете — он дурак. Из чего это следует? Только не приводите его изречений. Даже самые умные люди время от времени изрекают глупости. И от слов, как мудро заметила ваша Домна Игнатьевна, люди не линяют. Важны не слова, а поступки. Что дурного сделал Петр, став императором?
— Так я ведь говорил про мундиры.
— Извините, месье Алексей, но это пустяки. Мундиры непривычны, возможно, действительно неудобны, но смертельной угрозы не представляют. И потом: плохой мундир еще не означает, что плох император. Из-за покроя панталон революции не делают. И неужели он начал с мундиров? Что он сделал первое, сразу после воцарения?
— В ту же ночь объявил конец войне, — сказал Григорий.
— Ага! И это вызвало всеобщее возмущение? Народ требовал продолжения войны?
— Куда там! Казна пуста. Гвардейцы по уши в долгах, забыли, когда и жалованье получали, — сказал Алексей.
— Гвардейцы головы не подставляли. Они были в Санкт-Петербурге. А линейные полки? Они рвались умереть на поле брани и требовали продолжения войны?
— Помирать кому охота? Да еще зазря… Неизвестно, зачем и воевали.
— А "не зря" много охотников? Умирать не хочет никто, каждый надеется, что убьют соседа… Что же получается, Грегуар? Держава не имеет средств продолжать войну, никто не хочет умирать "зазря". Император прекращает войну. И это, по-вашему, доказывает, что он дурак? По-моему, напротив.
— Дурак-то он, может, не такой уж и дурак, — сказал Алексей, вытирая рот краем скатерти. — Только вот куда у него мозги повернуты? Война эта, конечно, нужна была, как веред на мягком месте. Однако четыре года отмахали, какую прорву деньжищ всадили, какие тыщи людей ухлопали… Поначалу-то без толку. Ну, а когда вместо немцев наши начали командовать, вся фрицева слава лопнула, как пузырь, — Берлин сдал, не знал, где и прятаться…
Тут бы его прищемить раз навсегда, чтобы неповадно было на чужое зариться, а мы как раз наоборот: ах, извиняйте, ваше величество, — ошибочка произошла. Вот вам обратно все ваше королевство, царствуйте на здоровье…
Так за это Петру Федоровичу в ножки кланяться?
— Но договор еще не подписан, содержание его неизвестно, — сказал Сен-Жермен.
— Чего там неизвестно? — усмехнулся Григорий. — Шила в мешке не утаишь… Все отдали, что наши войска заняли.
— И Россия выступит на стороне Пруссии против своих бывших союзников?
— Нет. Этого нету.
— Ага! Значит, все-таки Петр сделал самое важное — прекратил войну. А вы недовольны. Ведь у вас же есть особая поговорка: худой мир лучше доброй ссоры…
— Вот уж правда: хуже такого мира не придумать, — сказал Алексей.
— Во всяком случае, перестали гибнуть тысячи людей.
Не думаю, чтобы вы были кровожадны, как каннибалы, и жаждали дальнейшего кровопролития…
Братья промолчали.
— Вы говорите — император трус. Так ли? Все ваши императоры и императрицы сохраняли Тайную канцелярию, боялись остаться без нее. А Петр Третий, едва вступив на престол, упразднил Тайную канцелярию, ничего и никого не боится, гуляет по городу без всякой охраны, иногда даже без свиты. В чем же проявляется его трусость, Грегуар?
Григорий, не поднимая головы, смотрел в стол.