— Может, на наследство надеются — вдруг она богатая, Лукьяниха? — пошутил Кологойда.
— Уж куда богаче! — поддержала шутку Сидорчук.
— Пускай сами разбираются. Наше дело — известить.
Я вот увидал этого парня из Ганышей, решил бюрократизма не разводить, передать через него, а он говорит, Лукьяниха здесь, у вас ночует…
— А не ночевала! Не ночевала, — подхватила Сидорчук. — Еще ввечеру ушла.
— Куда? Домой, что ли? — небрежно спросил Кологойда и тут же чертыхнулся про себя, поняв, что спрашивать не следовало.
Сидорчук только этого вопроса и не хватало. Он подтвердил, что разговор о родственниках Лукьянихи — чистое вранье, случилось что-то с ней самой, но что бы ни случилось, следовало накрепко отгородиться и от происшедшего, и от Лукьянихи. Для этого была надежная позиция: ничего не видала, ничего не слыхала, ничего не говорила…
— А я не знаю, гражданин начальник, — умильно улыбнулась она. — Должно, домой. Куда ей иначе ехать?
Только мне она не докладывала, а я не спрашивала. Мое дело какое? Приехала — хорошо, уехала — того лучше…
А что, куда да зачем — не знаю и знать не хочу. Я в чужие дела не впутываюсь.
— Вот и правильно. Бывайте здоровы, — сказал Кологойда, поворачиваясь к ней спиной, и нарочито громко, чтобы она услышала, добавил: — Пойдем, хлопче, в отделение, я напишу старухе извещение — пускай сама отвечает своим родственникам, чтобы мне из-за этого в Ганыши не мотать.
На углу Кологойда остановился.
— Вот чертова баба! — сказал Кологойда, перейдя на другую сторону улицы. Он досадливо сдвинул фуражку с затылка на нос и сплюнул.
Досада относилась не столько к Сидорчук, сколько к самому себе. Не потому, что врал. Иногда не грех и соврать. Только врать надо так, чтобы было похоже на правду. А у него не получилось, и стерва эта враз смикитила. Ну, какой уважающий себя уполномоченный побежит ни свет ни заря разыскивать никчемную старуху?
Он или извещение пошлет, или к себе вызовет. А тут еще этот директор в тапочках. Он-то тут при чем?
— Вы говорите о Сидорчук? — спросил АверьяН Гаврилович. — Нормальная женщина, по-моему.
— Да не оглядывайтесь вы, за ради бога, товарищ директор! Она же за нами подглядывает. Теперь ее целый день от дырки в заборе не оторвешь… Нормальная… То вы людей только с лица видите, а нам приходится и в изнанку заглядывать. И вообще, — с некоторой даже досадой сказал Кологойда, — шли бы вы домой, товарищ директор. Или хотя бы оделись, что ли…
— Да, да, конечно… — Аверьян Гаврилович переконфузился. — Белый день настал, а я в таком виде… Убегаю, только, если не секрет, что вы намерены предпринять?
— Не секрет, товарищ директор: спать пойду.
— То есть как?
— А вот так. Ночь-то мы с вами прокукали из-за этого сопливого взломщика. Не знаю, как у вас, у меня башка — во… А за дурною, говорят, головою и ногам нема покою. Так что давайте пожалеем наши ноги… Бывайте здоровы!
Несмотря на твердое обещание идти домой спать, Кологойда свернул за угол и зашагал в отделение. Через некоторое время он услышал за спиной странные звуки и оглянулся. Волоча ноги, дергая носом и всхлипывая, за ним, как на казнь, плелся Семен Верста.
— Ты чего?
— Вы ж меня в милицию ведете, — прогугнявил Семен.
— Тю! Да на черта ты там сдался? Езжай до своих коров. Только смотри: бабке скажешь, как я сказал.
И больше никому чтобы слова не пискнул. Понятно?
Семен всхлипнул еще горестнее.
— Ну?
— Батько бить будут, шо до стада опоздал…
— Ну, брат, я свою задницу вместо твоей не подставлю… Ничего, она у тебя тренированная — выдержит.
А ты лучше запомнишь, что воровать — дело невыгодное.
Возле отделения милиции стоял мотоцикл инспектора ГАИ. Старший лейтенант Онищенко доставал из стола какие-то бумаги, просматривал и засовывал их в планшетку. Развесив толстые губы и громко сопя, Щербатюк спал над своими конспектами.
— Дорожному богу — привет! — сказал Кологойда. — Чего так рано?
— В область еду, майор вызывает, — не поднимая головы, ответил Онищенко.
— Эх, не повезло! Я думал, ты мне поможешь одно дельце провернуть…
Онищенко оторвался от бумаг и посмотрел на Колого иду.
— Да тут приехали двое из Киева. На частной "Волге". Остановились в Доме колхозника.
— Ну?
— У меня к ним ничего конкретного. Просто надо бы кое-что выяснить. Не в лоб, а так, с подходом… А они вроде собираются уезжать. Я задержать их не могу, нет оснований. Так я подумал, может, ты задержишь денька на два. Им промфинплан не выполнять, день туда, день сюда роли не играет. А у вашего брата всегда найдется законное основание.
— Уже, — сказал Онищенко. — Еще вчера.
— Ну да? — восхитился Кологойда. — Вот здорово!
За что ж ты их?
— Пускай не будет такой умный! Бараночник…
Онищенко вложил в это слово все презрение, которое испытывал к автолюбителям, если они не смыслили в машине, сами ничего исправить или починить не могли, а умели только "жать на железку" да "крутить баранку".
— Я, понимаешь, проезжаю мимо, вижу незнакомая машина, остановился. Кто, что, сколько прошла. По-человечески. Смотрю — машина новенькая, можно сказать, еще теплая, а газует, как старый трактор. "У вас, говорю, карбюратор переливает или зажигание позднее. Отрегулировать надо". А бородатый так это, через губу, понимаешь: "У вас советов не спрашивают, машину в столице признали исправной, как-нибудь она и в районе пройдет"… Ах, ты так? Ваши права! Мы в столицах не живем.
Может, там все машины газуют, а у нас не положено.
Номера я у вас снимаю. Будьте любезны исправить и предъявить в исправленном виде. Тогда и получите свои номера. Ну, он тут, понимаешь, в крик, бородой размахивает, книжечку тычет…
— Навряд! — сказал Кологойда и с деланным простодушием пояснил: — Мабуть, наоборот, поскольку бородой размахивать трудно…
Онищенко был мужчина серьезный, шуток не понимал и замечание Колокойды пустил мимо ушей.
— Подумаешь — он там какой-то член! Сейчас все — члены. Плевал я на его книжечку и на его бороду…
— Не надо! — серьезно сказал Кологойда. — Вот на бороду не надо. Некультурно. И кроме того — оскорбление личности. Статья такая-то УК УССР.
Онищенко игнорировал и это замечание.
— Я хотел по-хорошему, в конце концов, сам бы помог, исправил, — сказал он, застегивая планшет. — Не хочешь, загорай теперь. Вот они лежат, — показал он на две номерные жестянки на столе, — и будут лежать, пока не исправят, как положено.
— Благодару вам-вас, — сказал Кологойда. Он очень любил Аркадия Райкина и часто повторял словечки его персонажей. — Теперь я попробую прийти на помощь людям, терпящим бедствие, и скрозь это завоевать среди них авторитет.
— Ты только, смотри, мой авторитет не-подрывай!
А то я тебя, трепло, знаю…
— Миша! — с чувством сказал Кологойда и, растопырив пальцы, прижал руку к груди. — Да нехай меня святая мольния убьет!
Онищенко недоверчиво хмыкнул и ушел.
6
Перед тем как идти в Дом колхозника, Кологойда снова заглянул в отделение. Оказалось, бородатый режиссер приходил к Егорченке жаловаться на самодурство автоинспектора, но сочувствия не нашел.
— Вы словами не кидайтесь, гражданин. То не самодурство, а порядок. Дымит у вас машина? Дымит. Значит, правильно старший лейтенант указал на дефект.
— Да, но…
Режиссер начал доказывать, что он должен срочно возвращаться, его ждет съемочная группа. Там каждый день простоя несет убытки в десятки тысяч рублей, а он здесь теряет время…
— А вы не теряйте, — сказал Егорченко. — Исправьте дефект и езжайте. Не можете сами — остановите любого шофера, он вам сделает.
Светло-серая "Волга" стояла в кружевной тени белой акации, разинув пасть капота. Казалось, какой-то невиданный альбинос на округлых коротких лапах исходит немотным криком, взывая о помощи. Никто не обращал внимания на этот немой призыв. Окрашенные грязнозеленой краской, пропыленные колхозные "ЗИЛы" и трехтонки были как бы совсем другой породы. Им не было дела до шикарных альбиносов, гремя и побрякивая, они проносились мимо. Заслышав гром и бряк, режиссер выбегал на дорогу, махал руками, даже пританцовывал от нетерпения. Идущие порожняком изредка останавливались, но, выслушав бородача, водители с сомнением поглядывали на "Волгу", отрицательно качали головой и трогали с места.
Откинувшись на спинку скамейки, под той же акацией сидел архитектор и вприщурку наблюдал за беготней своего товарища. Подходя, Кологойда явственно услышал, как тот сказал: "Вот еще один на вашу голову. Смотрите, Олег, не лезьте снова в бутылку, хуже будет". Режиссер бросил на Кологойду ненавидящий взгляд и побежал к дороге, по которой дребезжал очередной грузовик.
Кологойда сделал вид, будто ничего не слышал, не заметил и, подойдя, козырнул архитектору.
— Здравия желаю! В какую сторону собираетесь?
— Чинить собираемся.
— Такая новенькая и уже чинить?
Грузовик проехал мимо, бородач вернулся. Ноздри его раздувались от бешенства.
— Проверять пришли? — с ненавистью выпалил он Кологойде.
— А зачем вас проверять? Я думал, если по пути, может, меня прихватите?
— Никуда я вас не повезу! Скажите спасибо автоинспектору — он снял номера. Из-за дурацкой придирки…
— Олег, — сказал архитектор, — помните о бутылке!
— Да, да, Игорь Васильевич! Из-за дурацкой придирки мы должны торчать в этой проклятой дыре… И ни одна сволочь, — он с ненавистью посмотрел на проехавший грузовик, — ни одна сволочь не хочет помочь…
— Да чего там не хочет… — миролюбиво сказал Кологойда, хотя, по правде сказать, ему очень хотелось дать подзатыльник этому типу. — Кто откажется от поллитра? Не умеют они. Грузовиком кое-как управляют, а на "Волге" не ездили. Вот и сомневаются. А вы сразу сволочить… А в чем, собственно, дело? Ну-ка, заведите…
— А вы… разбираетесь? — с недоверием и надеждой спросил режиссер.
— Трошки. В армии довелось мараковать.