— Разумеется! — горячо подтвердил Аверьян Гаврилович, не обратив внимания на Васину иронию. — Оно внесено в инвентарную опись!
— И потому, — продолжал Кологойда, — Лукьяниха подговорила одного балбеса, чтобы тот кольцо выкрал.
А тому не удалось — поймали. Только если б и удалось, вам от этого радости никакой, поскольку в музее была выставлена подделка…
— Дубликат! — мягко, но внушительно поправил Аверьян Гаврилович.
— Так я и говорю — копия. Настоящее кольцо пропало во время войны… Так вот, Лукьяниха видела, что балбеса того заштопали, как видно, испугалась, что прихватят ее тоже, и заторопилась домой, чтобы остальное поскорей отдать Старому барину. — Кологойда с трудом вытащил из планшета сверток в холстине. — Даже автобуса, понимаете, не стала ждать, чесанула пешком, а это, между прочим, кусок для хорошего марш-броска…
Я, конечно, не доктор, но, по-моему, от всех этих переживаний и перегрузки старуха и померла… Так вот, первым делом, остались при ней сто рублей, про которые и вы говорили…
Пауза длилась не более секунды.
— Нет, нет, — сказал Ганыка, — я не претендую на эти деньги — я ведь их все равно отдал… А если уж так получилось, пусть пойдут на ее похороны, что ли…
— Вот и я так думаю, — с явным удовлетворением сказал Кологойда. — Как-никак она для вас старалась, пускай хоть после смерти наградные получит… Ты, Иван Опанасович, оформи такую бумагу — передаются, мол, на похороны гражданки Прокудиной Т. Л. найденные при ней сто рублей, и под расписку отдай хозяйке Лукьянихи.
Везти тело из Иванкова, то-сё — деньги пригодятся… Бумагу потом отдашь мне, к делу. Теперь, значит, остается то, что Лукьяниха просила передать старому барину…
И тут такое дело, гражданин Ганыка. Конечно, если бы старуха вам отдала, вы могли бы это шито-крыто увезти…
Минуточку! Минуточку! Я понимаю — таможенный досмотр и всякое такое… Это — их дело. Но раз эти вещи попали ко мне, а я — не Лукьяниха, то я, извиняюсь, обязан посмотреть, что оно такое и не будет ли это нарушением интересов государства. А поскольку я в этих делах не шибко разбираюсь, то в качестве эксперта по старинным вещам пригласил товарища Букреева. Давайте, товарищ директор!..
Аверьян Гаврилович подсел к столу, торопливо, но бережно развернул холстинку, внимательно осмотрел толстую квадратную книжку, переплет и срезы и только потом поднял крышку переплета. Сверху лежала сторублевка, под нею несколько листков бумаги. Купюру Аверьян Гаврилович, не глядя, отдал Кологойде, вынул узкие исписанные листки бумаги.
— Так, так, так… Бумага пожелтела, но, знаете, не такая уж старая… — несколько удивленно сказал он. — Довольно гладкая. Ага, вот в верхних правых углах оттиск какой-то печати. Разобрать, конечно, ничего невозможно… Ну, такие оттиски довольно часто делали на штучных изделиях, на альбомах, например, иногда по заказу владельца, иногда сами книготорговцы. Чернила, несомненно, старинные, из чернильных орешков, когда-то были черные, теперь стали коричневыми, выцветают, выцветают… Да, а вот это жалко! Один срез пострадал — очевидно, листки откуда-то небрежно вырваны… Почерк явно старческий, старательный, с росчерками, но обращение с правописанием слишком свободное, со знаками препинания и того более… Однако посмотрим…
Итак:
— "Свойства Эликсира Долгой Жизни", — прочитал Аверьян Гаврилович и озадаченно приостановился.
— Про долгую жизнь всем интересно, — сказал Кологойда, — ну-ка, читайте, что то за эликсир.
Аверьян Гаврилович продолжал:
— "Укрепляет желудок оживляет дух Жизненной изостряет чувство отъ емлет дрожание жил, Утоляет боль ревматизма, Утишает удары падучей болезни, предохраняет здоровье, подает долгую жизнь, избавляет кровопускания и употребления других лекарств, подкрепляет Сылы, останавливает биение нервов облегчает боль ломоты и подагры, и препятствует ей подниматься, Сохраняет и очищает желудок от всех клейких и жирных материй; Произвесть могущих худое в них варение, и прогоняет пзгару, Мигрену и пар в желудке предохраняет от иппохондрии, убивает глисты, лечит разныя Колики в желудке и кишках, чистит кровь, и в обращении оной способствует, Совершенное лекарство производит здоровый цвет в лице, слабит нечувствительно вылечивает все переменныя лихорадки Наконец можно его назвать возстановителем или Воскресителем человечества…" Каково, а? — поднял голову Аверьян Гаврилович.
— Читайте, читайте! — сказал Кологойда.
— "Употребление, — продолжал Аверьян Гаврилович. — Люди полнокровные, горячего сложения, болящие желчью Склонные к Геромондам и каменной болезни должны принимать всякой прием, то есть: пополудне поутру времянно Сверх Вседневного употребления. Напротив того, люди холодно кровные и мокротные, флегматики и меланхолики, могут принимать всякой день поутру вставши столовую ложку зимой а летом половину, для поправления недугов желудка и для истребления тех материй от коих происходят все почти болезни.
Рецепт
Купить в Аптеке или травяных лавках
1) Чистаго сабуру 1 1/9 унции
2) Цыцварного корня или онаго семя 1 1/4 унции
3) Горькой янцыаны корня, или соколья перелета 1 1/4 унции".
Это я что-то не понимаю, — сказал Аверьян Гаврилович. — Сабур какой-то… И при чем здесь соколиный перелет?
— Нет, именно "соколий перелет", — сказал Федор Михайлович. — Разрешите мне взглянуть, это — травы, а ботаника все-таки моя специальность… Сабур — это попросту алоэ, цытварный корень или семя — полынь Артемизия, янцыана горькая, или, правильнее, генциана, — один из видов горечавки, соколий перелет — горечавка перекрестнолистная… Шафран, ревень — в объяснении не нуждаются — их по одной и одной трети унции…
Далее — лиственная губа, то есть лиственничная губа — грибовидные наросты на стволах лиственницы, тоже одна и одна треть… Ого! "Венецианского терьяку одна и одна треть унции". Знаете, что такое териак? Целебное средство против ядов животного происхождения, которые изобрел придворный лекарь императора Нерона… "Сернаго цвета одна и одна треть" — это просто сера. "Стираксы одна и одна четверть унции". Стиракс-смола тропического дерева того же названия. И "сахару одна и одна четверть унции…" Читаю далее.
"Приуготовление сей специй истолочь в порошок, всыпать все оное в штоф толстого стекла, налить на оное одну кварту хороший французской водки и закупорить хорошенько мокрым пергаментом или пузырем, а когда оной высохнет, то во многих местах проколоть булавкою дабы штоф от решентаций или переработки нелопнул. Чрез десять дней слить сию наливку, за купорить хорошенько пробкою и завязать пузырем.
Сей рецепт найден меж бумагами шведского доктора Кристоперлиста, умершего на 104-м году от удара припадснии его с Лошади Сие таинственное лекарство Сохраняемо было в его фамилии, чрез многая столетия дед жил 130 лет мать 107 лет а отец 112 лет от употребления Сего "Эликсира"…"
Вот тебе на!.. — засмеялся вдруг Федор Михайлович и дочитал: — "Печатано в Санктпетербурге в типографии губернского правления здозволения Цензурного Коммитета 18… года", — окончание цифры, увы, оборвано…
— Где, где?.. — заволновался Аверьян Гаврилович. — Да, действительно, — с явным разочарованием сказал он, прочитав, — как жаль, как жаль…
— Так что, этот эликсир на самом деле или обыкновенная липа? — спросил Кологойда.
— Почему липа? — сказал Федор Михайлович. — Самое настоящее и даже зарегистрированное в Цензурном комитете доказательство извечной мечты человечества об эликсире жизни, чудесном лекарстве, магическом средстве, излечивающем от всех болезней.
— Так если не от всех, может, от каких-то болезней и помогает?
— Верующим помогает вера, — сказал Федор Михайлович, — и ученые придумали для нее ученое название — психотерапия. Таких эликсиров было множество, на одни мода проходит, появляются другие. Сейчас вошло в моду мумиё… Решайте сами, но, мне кажется, государство не понесет урона, если этот волшебный рецепт возвратить бывшему представителю фамилии, в которой он был реликвией…
Кологойда посмотрел на Букреева.
— Да, пожалуй… — с некоторой оттяжкой сказал Аверьян Гаврилович. Он понимал, что рецепт — полная чушь, но ему не хотелось выпускать из рук курьезное сочинение, хотя никакого проку от него быть не могло.
— Ну что ж, гражданин Ганыка, получайте свою реликвию, — сказал Кологойда.
Ганыка бережно сложил листки, спрятал их в бумажник и бросил мимолетный взгляд на Федора Михайловича. Может, он не такой уж плохой человек, этот лесовод?
Аверьян Гаврилович полистал рукописную книгу и с удовольствием отметил:
— Вот это, несомненно, старее — бумага грубая, шершавая, а чернила еще более выцвели… Посмотрим, посмотрим.
Он углубился в чтение, и вдруг его всегда бледные скулы начали розоветь.
— Вы только послушайте! — воскликнул он и начал читать.
"Пришед к скончанию дней моих и озираясь вспять на прожитый век, почел я долгом своим рассказать о горестях и скитаниях, чрез кои довелось мне пройти.
Не из суетного желания прославить себя, ибо не случилось в жизни моей деяний, достойных славы, не из неутоленного питания злобы, дабы без опаски возводить хулу на гонителей моих, коих уже нет среди живых, и они изза гробовой доски своей не могут ответствовать. Иные чувства теснят мое сердце и понуждают брать перо в руку, более привычную к шпаге. Равно не тщусь я описывать людей выдающихся благородством, умом и доблестию, или противоборствующих им злодеев, хотя судьба сводила меня с оными и овыми. Для такого изъяснения не достанет ни сил моих, ни дара живописания, коим не обладаю вовсе. Единственная цель труда моего состоит в том, дабы предостеречь вас, чада мои любезные, и вас, грядущие потомки, кои — уповаю на господа! — будут и не дадут угаснуть нашему роду.
Кощунство думать, будто Зиждитель всего сущего не имел иных забот, помимо вседневных нужд созданных им творений. Глупая фантазия полагать ласку или немилость Фортуны причиною всех произшествий человеческой жизни, вотще искать оправдание себе в расположении ея обстоятельств. В себе одних долженствуют человеки искать причины злосчастий их постигших, не во