Хоть лови и дои ближайшую волчицу!
Кишо... папашка... молись о моём нездравии. Потому что если я всё-таки выживу, я тебе на наглядных примерах объясню, чем настоящие демоны отличаются от выдуманных!
Хотя выжить - это сильно вряд ли. Но вдруг.
Случаются же порой чудеса.
* * *
Утренняя дымка кажется тенётами бесчисленной - ни один люай не сочтёт! - армии пауков, натянутыми на тощие, но частые стволы деревьев, выросших на месте недавнего оползня. Мне вдруг стало обидно, что я не знаю названия этих деревьев. Знаю только, что не бамбук и не берёзы... но я никогда специально таким не интересовался. А теперь уже, видно, и не узнаю...
Слабость разжимает мои пальцы, и я снова падаю на дно переносной колыбели.
Лиловый - как линии-меты на теле Лейко-мононокэ, оттенок почти тот самый, только ближе к естеству - сумрачный рассвет крадётся ко мне, как к бессильной жертве. А я нынче и есть жертва. Видно, та паутинная дымка меж хилых стволов, которую я видел сидя, этот рассвет, эти трещинки изнутри крыши молельни, изученные уже до последней завитушки и чёрточки - будут последними в моей четвёртой жизни. А скорее, в жизни вообще.
Я не уверен, что...
Да к демонам! Какой смысл лукавить? За год с небольшим я точно не накопил достаточно силы и сеф, чтобы переродиться привычным уже способом. Тем более, мои жалкие запасы сократились ещё сильнее из-за попыток выжить на природе в одиночку. Сократились настолько, что я даже встать не могу от слабости. Если бы я нашёл хоть что-то съедобное... да где там. Даже насекомые ещё не вылезли из своих щелей, даже почки на деревьях не проклюнулись, молодой бамбук в рост не пошёл.
А на одной воде, пережигая младенческий жирок в сеф для обогрева, я протянул три дня. Только лишь. И вот - всё без толку. Отощал, ослабел, готовлюсь к смерти.
Как глупо.
Вокруг тишина. Не чуткая и гулкая, но мягкая, ласковая тишина полного безветрия. Большая редкость в горах, но таково уж моё счастье, что провожают мою последнюю жизнь не дождь со снегом, не ветер и не спустившиеся наземь облака, а вот такое молчаливое умиротворение. Даже птицы не поют... а, нет. Вон, зацвинькала какая-то одна. Названия которой я тоже не знаю.
Обидно. Но уже не так, как при мысли о деревьях. Это усталая обида. Словно бы одряхлевшая.
От ярких чувств - гнева, отчаяния, тоски - толку не будет. Поэтому я не позволяю себе их. Танака Хачиро ещё не научился испытывать эмоции подолгу, да и выдохлось его-моё тельце. Не очень-то разбежишься для сильных и длительных чувств. Его одолевают слабость пополам с сонливостью. Я-настоящий, сидящий на берегу озера около центра внутреннего мира, просто не вижу в них пользы. И предаюсь приятным воспоминаниям.
Напоследок.
...смотрю на гобан - и понимаю, что отец снова меня надул.
Ха! Почти.
Я тоже не лыком шит. Быстро считаю ходы. Хм. А ведь успеваю. Ну что ж, мой ход. Делаю его и жду, когда Макото сообразит, что к чему.
Сообразил. Вон как всколыхнулись в душе раздражение - восхищение - гордость за сына... хотя на лице, как обычно, ничего такого не отражается.
- Что, пап, сдашься?
- Ну-у-у... я, сынок, ещё побарахтаюсь.
Он делает свой ход. Не такой, как я предполагал. Я торопливо перерасчитываю ходы... хм. Всё равно победа за мной, но почему предчувствие такое пакостное? Или я чего-то не понимаю? Так. Потом так, так, так и так...
Опа. А если вот так и так - моя ловушка мне не поможет. И тогда...
Срочно придумать спасительную тактику. Срочно. Например...
- Что, сынок, сдашься?
- Не выпрыгивай из лодки. Ты ещё не победил.
Делаю свой ход. И рисунок игры снова меняется. Два люай за одним гобаном... простым смертным такое просто не понять.
Кстати, ту партию мы вели (с перерывами, конечно) шесть дней. Шесть! И никто не хотел уступать.
Чем всё кончилось? У Макото от умственного напряжения снова заболела голова, и как только я это почуял - быстренько предложил ничью. Всерьёз, а не шутки ради...
...Ёро. Двадцать первый день весны, глубокий вечер. Фестиваль фонарей.
По преданию, первый император Цао, коронуясь как правитель объединённой Цао и берегов Шаньё, повелел народу праздновать - пить вино, петь песни, танцевать и веселиться. Чтобы не видеть ни одного грустного лица, свыше было указано всем - без различия пола, возраста и сословия - надеть улыбающиеся маски. Ачтобы продлить свет дня, людям среди прочего повелели вывесить на улицах и в домах как можно больше бумажных фонарей: алых, жёлтых (на замену золоту) и нежно-голубых -как раз цветов династии.
И так полюбилось народу маскарадное гуляние под разноцветный свет, что на следующий год его повторили. А потом оно вошло в традицию, и традиция эта переплыла моря, добравшись до островов - не исключая княжества Ниаги. Вот уж больше тысячи лет вечер двадцать первого дня весны становится всенародным праздником.
Мы, Оониси, тоже празднуем этот день, как все. Из года в год, что бы ни случилось.
Впереди рука об руку идут Макото и Аи. Следом Нацуко с Кейтаро: старшая из младших сестрица вышагивает чинно, аккуратно придерживая расписной зонт в одной руке и неся маленький голубой фонарик в другой; а мой первенец сделал алый фонарь частью своего костюма. В его сущность тётимбакэ* было бы гораздо проще поверить, если бы прохвост не грыз на ходу данго, для чего сдвинул маску набок. Има и Хана подражают Нацуко во всём, только фонарики у них в руках не голубые, а жёлтые. Ну а замыкаем небольшую семейную колонну мы с Хироко. У меня на руках едет безо всякой маски, но с нарисованными кошачьими усами и улыбкой, вертя во все стороны головёнкой с любопытными глазами, Джиро; а у любимой на руках мирно спящий, невзирая на волны аппетитных запахов, шум толпы и звуки музыки, Кента.
/* - разновидность цукумогами, т.е. духа предмета; конкретно тётимбакэ, как легко догадаться, - дух старого фонаря./
Это был первый фестиваль фонарей для Кенты. И почти весь он так и проспал, маленький лентяй.
Маленький, но любимый...
- ...Акено, смотри!
- О! Красота. Как сказал поэт*: "Всё кружится стрекоза... Никак зацепиться не может за стебли гибкой травы". А никто и не знает, что тут такое есть...
/* - Мацуо Басё, если кто не узнал. Не хочу изобретать местных великих поэтов, просто тихо предполагаю, что один-два (или даже более) равных Басё меж них нашлись. Уж чего-чего, а мимо пейзажной лирики сочинители любой нации и любого времени никак не пройдут!/
Вид воистину чудесен. Удалившись для очередной тренировки (и не только) от каравана, мы с Хироко играли в догонялки по-магически, с применением Ускорения и Лёгкого Шага - и выбежали на поляну у водопада. Внезапная прелесть момента столь властна, что мы оба вмиг забыли свои игры. Стоим. Любуемся.
- Может, искупаемся? - отмирая, не менее чем через малую черту спрашивает жена.
- Вода холодна. С высот течёт.
- Нам ли холода бояться?
- Тоже верно.
Дружно раздеваемся, спускаемся в воду. Ух! До нутра пробирает. Но небольшое ускорение сеф решает эту проблему. И вскоре мы уже вовсю дурачимся, брызгаемся водой (Хироко непринуждённо побеждает: пусть Вода и не её стихия, но пару простеньких Форм создать она может, в отличие от меня), снова в шутку гоняемся друг за другом. Временный победитель в догонялках целует пойманного - сперва не всерьёз, но чем дальше, тем меньше молодого задора в игре, тем больше чувтвенности.
Позже, вернувшись на луг близ потока к сброшенной, как ненужные шкуры, одежде - туда, куда не достают брызги водопада - мы долго и нежно любили друг друга, позабыв о тренировках, о караване, вообще обо всём мире. Только я и она, никого больше.
Мне хочется думать, что именно там и тогда была зачата Хана...
Как много всего выписано каллиграфией образов на свитках минувшего! В основном хорошего. Память-память, драгоценная моя сокровищница... я бы позабывал к прабабке бакэмоно все Формы, все ката и все мудры, только бы удержать истинно ценные воспоминания... но вряд ли Призрачный Мир вновь обойдёт меня забвением. Печально.
Но я, похоже, смирился.
Глаза смыкаются неудержимо. Тело тянет в последний сон...
* * *
Сам момент спасения я не заметил. Немудрено. Тельце моё тогда только и могло, что дышать да глотать. Но овечье молоко из тыквы-горлянки пошло мне на пользу, и обморок от переохлаждения и голода плавно перешёл в глубокий восстанавливающий сон.
И только тогда я-настоящий, заключённый во внутреннем мире, спохватился и "спустился" своими чувствами обратно к тельцу.
С закрытыми глазами многого не увидишь. Но слух и хирватшу пребывали со мной. Так что по голосу (мужчина, довольно молодой, но не совсем здоровый: похрипывает и покхекивает; напевает мантры "о здравии", "о сбережении духа", "о малом благословении небес" и снова "о здравии"... никак каннуси?) и по фону чужих эмоций (лёгкое беспокойство, надежда, сдерживаемая волей усталость - из одного источника; стало быть, слух не врёт и кроме спасителя рядом никого более нет) я определил, что пребываю в безопасности. Снова. И наконец-то. Потрескивание огня с запахом дыма намекали на происхождение приятного тепла, разливающегося по телу. Опять же, сытость... хорошее было молочко, жирное...
В общем, можно спать дальше. И не напрягать утомлённое тельце попытками ощутить сквозь сонную омуть, что творится вокруг.