странные), служительница Гименея вдруг поняла, что этой паре непременно нужно пожениться, и чем скорей, тем лучше. Поэтому она, перелистав свою "книгу судеб", нашла нужную дату в начале осени и записала на неё молодых людей, скрыв непривычное для себя самой смятение за неуклюжими фразами: "Вы знаете, вам повезло… Как раз одно свободное окошко…"
А работница загса, ведавшая оформлением торжества и видевшая на своём веку тысячи и тысячи самых разных пар, поймала себя на том, что этой паре абсолютно безразлично всё, что она им рассказывает - все эти машины, услуги фотографа и прочее. Ей показалось даже, что эти её очередные клиенты пребывают где-то не здесь, и что между ними и ею невидимая стена. И когда жених с невестой ушли, она вздохнула с облегчением: пара была вежливая и очень симпатичная, но странная…
Выйдя из дворца, Андрей и Наташа повернули налево. Они уже знали, куда пойдут - их трепетная нить понимания друг друга настолько окрепла, что слова не требовались.
Идти было недалеко - не больше тысячи шагов. Они молчали, пока не дошли до того места, где когда-то стоял храм, и где теперь за оградой возвышалась небольшая часовня.
– Это здесь, - сказала Наташа.
– Да, это здесь, - подтвердил Андрей.
– Сюда приходила моя прапрабабушка, - объяснила Наташа, - а имя прапрадеда было выбито на памятной доске. Я мало что слышала, дедушка не любил об этом рассказывать. Говорил, что прадед, напившись, бормотал что-то бессвязное о каком-то проклятии и ругал свою мать. Зато я помню другое - пришедшее в память извне…
– А мой прадед работал в органах, - добавил Андрей. - Бабушка была маленькой, когда за ним пришли, но она запомнила слова, сказанные им домашним перед тем, как его увели: "Я виноват, но не в том, в чём меня обвинят. Меня накажут за другую вину…".
Светило солнце, сыпавшее с голубого неба тысячи янтарных зайчиков, купавшихся в Неве. И нигде - нигде! - не было ни единого чёрного пятна.
Хотя, если присмотреться очень внимательно…
Собственно говоря, этот порт и портом-то назвать было нельзя - так, портопункт. Метров на триста в море вытянулся хлипкий Т-образный причал, оборудованный ленточным транспортёром. У поперечной перекладины этого громадного "Т" едва хватило места для тридцатишеститысячетонной туши "Бехтерева", а по транспортёру на берег бесконечным потоком шла и шла руда из бездонных трюмов балкера, ссыпаемая в приёмные бункера грейферами его палубных кранов. Не порт, а недоразумение.
На берегу тоже ничего примечательного не наблюдалось - до города как такового отсюда километров тридцать. Кособокая будка с сонным охранником, поставленная тут просто ради приличия, а дальше начинался самый настоящий "шанхай" - скопление каких-то убогих жилых строений, сооружённых, похоже, из всего мало-мальски пригодного для строительных целей материала. И всё-таки это был берег, которого моряки не видели чуть ли не месяц. До города на такси можно добраться за каких-то полчаса, а там всё, что твоей душеньке угодно: и кабачки, и дискотека, и не слишком неприступные девушки - продукт латиноамериканского темперамента, помноженного на дикую местную нищету.
Правда, в здешних злачных местах можно и на неприятность нарваться - вроде кастета в лоб или ножа в бок, - но не заметно, чтобы это обстоятельство сильно влияло на энтузиазм матросов. Русским, конечно, далеко до моряков-филиппинцев - те вообще разделяют все порты захода на плохие и хорошие исключительно по уровню цен на интимные услуги аборигенок, - однако россияне ведь тоже люди-человеки со всеми присущими этим существам слабостями.
Виктор на берег не ходил вполне сознательно: зачем усугублять своё и без того шаткое положение? Случись что - всё, кранты, приговор окончательный и обжалованью не подлежит. Да и не так долго осталось до окончания контракта: выгрузимся здесь, в следующем бразильском порту (кажется, в Витории) возьмём сою на Штаты, а там на крыло - и домой! И в этот последний вечер - выгрузка заканчивалась, и на утро намечался отход, - он остался верен себе. Но к третьему механику на огонёк всё-таки заглянул - не сидеть же в четырёх стенах своей уже осточертевшей за пять месяцев рейса каюты. Выпили, но в меру - бутылку "бокарди" на троих, - поболтали и разошлись по койкам. Виктор защёлкнул за собой дверь каюты (на стоянке так всегда поступали по ставшей автоматической привычке) и лёг спать.
Первым чувством, посетившим его поутру, было чувство некоторого удивления: они по-прежнему стояли у причала, и на отход Корнеева никто не будил. Странно…
Спустившись в машинное отделение и взглянув на белые, неестественно напряжённые лица соплавателей, он сразу понял: что-то стряслось.
– В чём дело? Чего стоим? Погода нелётная? - бодро спросил Виктор.
– А ты что, ни хрена не знаешь? - вот ведь дивная привычка отвечать вопросом на вопрос!
– Я вообще-то тихо-мирно спал и никого не трогал, - пояснил Корнеев.
– Зато нас тронули, - очень ядовито ответили ему. - Да ещё как: на семнадцать тысяч баксов!
Тут-то всё и прояснилось: вчера вечером (точнее, уже ночью, когда разгрузка завершилась, и на борту закрыли трюма и ожидали портового чиновника для оформления документов) теплоход атаковали. История весьма типичная для бразильских вод, где бандитские шайки нападают на торговые суда и на ходу, и особенно на стоянках в не слишком охраняемых местах.
Часом позже, в курилке, второго штурмана, как непосредственного свидетеля ночного инцидента, слушали так, как, наверно, никогда не слушали ни одного пророка ни одной из существующих религий.
– А я слышу - шум! - вдохновенно повествовал помощник. - Ясен хрен, выскакиваю на палубу, а там - картина Репина "Не ждали"! Пятеро дюжих хлопчиков - то ли негры, то ли мулаты, - и все с вот такими мачете! Вахтенного матроса прижали к фальшборту - тот только рот открывает, но молча, как рыба об лёд. Меня увидели - и ко мне, вот он я, тут как тут, ешьте с маслом! Пушку в лоб - веди, мол, к капитану, а то башку продырявим…
– По-английски? - зачем-то спросил кто-то.
– По-китайски! - огрызнулся штурман. - Тебе бы ствол приставили, враз бы полиглотом заделался. Залезли в лифт, поехали. Заходим всей делегацией в капитанский офис, ну и… В общем, эти проворные ребятишки предельно доходчиво разъяснили мастеру: гони money, fuck you.
– А он?
– А что он? Начал было изображать из себя несгибаемого коммуниста, грудью вставшего на защиту расхищаемой социалистической собственности, - не дам ключа от сейфа, и всё тут! Пришлось выдать ему открытым текстом: ты чего, старый мудень, они же тебя пришьют и не чихнут, тут у них шкура человечья дешевле банановой кожуры! Ну и они от себя тоже веский аргумент добавили - рукояткой пистолета по репе. Подействовало… Выгребли из сейфа всю наличку - и ходу, ноги-ноги, несите мою задницу. Вот теперь стоим, ждём, пока полицейские власти прибудут: протокол, то да сё…
– Искать будут?
– Кого? - недоумённо уточнил рассказчик.
– Да пиратов этих…
– Счас! Уже по горячим следам так и побежали! Они же тут все одним миром мазаны: кроме Бразилии, такого бардака больше нигде нет, ни в одной южноамериканской стране. Ясен хрен, бандюки с властями повязаны - все в доле! Хорошо ещё, по каютам не пошли шерстить, торопились. С радиста обручальное кольцо сняли, он им под руку подвернулся, а так никого не…
Второй помощник неожиданно замолчал, и тут же всем стало ясно, почему: с ведущего на верхние жилые палубы внутреннего трапа спускался капитан, и взгляды всех собравшихся в курилке тут же сошлись на нём, как будто притянутые магнитом. Когда же капитан подошёл к ожидавшим его слов людям, Корнеев вздрогнул.
На левой стороне лысоватой капитанской головы красовался солидный набухший кровоподтёк - надо полагать, след того самого "веского аргумента" налётчиков. И выглядел этот кровоподтёк - несмотря на то, что был густо замазан йодом, - ну точь-в-точь как в том видении, что посетило Виктора двумя неделями раньше.
Море кипело. Вокруг содрогающегося под ударами корпуса обречённого корабля непрерывно вырастали и тут же опадали, рассыпались диковинные деревья: без ветвей, без листьев - одни только могучие стволы, сотканные из корчившейся от бешеной ярости шимозы белой пены. Шестьдесят четыре орудия шести броненосных крейсеров вице-адмирала Камимуры беглым огнём добивали русский эскадренный броненосец "Ослябя".
С начала сражения не прошло и получаса, а судьба "Осляби" была уже предрешена. Из-за нелепого маневрирования русской эскадры броненосец стал лёгкой мишенью для противника, и японские корабли, разворачиваясь, один за другим посылали "Ослябе" очередную порцию урчащей смерти, закованной в стальные цилиндрические оболочки. Чёрные дымные гривы частых попаданий рвали тело корабля, порождая огненные смерчи пожаров. Броня сопротивлялась фугасным снарядам, но от высокой температуры взрывов она плавилась и текла. Корабль плакал от боли и бессилия жгучими раскалёнными слезами…
"Ослябя" медленно оседал, зарываясь растерзанной носовой частью в волны. Появился крен на левый борт, неотвратимо увеличивающийся. Люди ощущали приближение конца, но, скованные долгом и воинской дисциплиной, оставались на своих местах.
Высоченный водяной столб взметнулся выше дымовых труб - тяжёлый снаряд ударил в середину левого борта на уровне ватерлинии. Крепёжные болты броневой плиты лопнули, плита отвалилась, и следующий снаряд легко проломил обшивку, вырвав громадный кусок железа. Броненосец покатился вправо, выпадая из общего строя эскадры и всё быстрее валясь на левый борт.
Из внутренних помещений наверх хлынул поток людей, на пятки которым уже наступал врывавшийся в корабельные недра поток воды. Люди катились по вставшей дыбом палубе, ломая руки и расшибая головы, и срывались в море.
– Дальше от борта! Чёрт возьми, вас затянет водоворотом! Дальше отплывайте! - кричал командир, почти повиснув на тентовой стойке мостика.