— С кем ты собираешься идти?
— Лучше не спрашивай. Она, естественно, желала бы, чтобы это был Билли Дарнинг, но он, благодарение богу, сейчас в отъезде.
— Считай, что тебе повезло. — Шарон кинула в ее сторону многозначительный взгляд.
— Да уж! Но сама затея представляется мне чудовищным фарсом.
— Вся наша жизнь — фарс, за редкими исключениями.
— Не будь так цинична, Шар!
— А ты не будь так наивна. От этого ты только выиграешь.
— Кто это сказал?
— Я. — Шарон приблизилась к ней и пристально посмотрела на нее сверху вниз. — Ты живешь, точно монахиня.
— Ты тоже так живешь.
— У меня нет выбора. — Том ей больше не звонил. Шарон понимала, что он сделал все, на что был способен, и не ожидала от него невозможного. Ее жизнь в «Грин-Хиллз» была не слишком интересной. — А у тебя он есть.
— Ну и что из этого следует?
— Ты должна начать встречаться с парнями. Тана посмотрела ей прямо в лицо.
— Нет, только не это! Никто не заставит меня делать то, что мне противно. Мне восемнадцать лет, я свободна, как птица.
— Как хромой утенок, — усмехнулась Шарон. — Тебе пора вылезать из своего гнезда, Тэн.
Ни слова не говоря, Тана прошла в ванную, которую они делили с обитательницами соседней комнаты, заперлась изнутри и включила воду. Прошел целый час, прежде чем она вышла оттуда. Когда они улеглись и потушили свет, Шарон сказала сиплым полушепотом:
— Ты помнишь, что я тебе сказала?
— О чем?
— Что ты должна ходить на свидания.
— А ты?
— Я тоже собираюсь это делать. — Шарон вздохнула. — Возможно, когда поеду домой на каникулы. Здесь мне нет пары. — Вдруг она рассмеялась. — Черт побери, Тэн! На что мне жаловаться? В конце концов, у меня есть ты.
Тана ответила ей улыбкой. Они поболтали немного и погрузились в сон.
На следующей неделе Тана отправилась с ней в Вашингтон. У выхода из вагона их встретил отец Шарон Фримен Блейк. Он произвел на Тану большое впечатление. Это был высокий, породистый мужчина с гордым, красивым лицом, будто вырезанным из красного дерева, и с такими же длинными, как у Шарон, ногами. Он приветствовал приехавших радостной белозубой улыбкой и немедленно заключил дочь в объятия, крепко прижав к груди. Он знал, что этот год дался ей нелегко, что она героически справилась со всеми трудностями. Дочь оправдала его ожидания, и он гордился ею.
— Здравствуй, малышка! Как дела в колледже? Она отстранилась от него и повернулась к подруге.
— Познакомься с моим отцом, Фрименом Блейком. Папа, это — Тана Робертc, моя подруга по общежитию. Мы с ней живем в одной комнате.
Он энергично потряс руку девушки, буквально загипнотизированной его глазами и звуками его голоса. По дороге он выкладывал Шарон новости: ее мать повысили в должности, ее брат завел новый роман; они перестроили свой дом, у соседей родился ребенок, сам он написал новую книгу. Эта теплая, дружеская беседа тронула Тану до глубины души, и она искренне позавидовала той жизни, которую, судя по всему, вела Шарон у себя дома.
Это впечатление усилилось вечером, когда они сели обедать в уютной, убранной в колониальном стиле столовой. У Блейков был красивый дом с большой лужайкой и задним двором; в гараже стояли три машины. «Кадиллак» со складывающимся верхом водил сам хозяин, невзирая на резкие нападки своих друзей. Он считал, что после стольких лет работы может позволить себе эту шикарную марку, о которой мечтал так давно. Всех четверых членов семьи, по-видимому, связывала тесная дружба. Мириам показалась Тане не просто властной особой: она была умна и настолько прямодушна, что это с непривычки пугало. Казалось, она хочет знать о каждом человеке абсолютно все. Никто не мог избежать ее въедливых вопросов, ее всевидящего взгляда.
— Теперь ты меня поняла? — спросила Шарон после того, как подруги остались одни в комнате наверху. — "Когда сидишь вместе с ней за обедом, то чувствуешь себя так, словно тебя привели к присяге и поставили перед судьями в качестве свидетеля.
Мириам хотела знать абсолютно все о том, чем была занята ее дочь эти два месяца; она живо заинтересовалась инцидентом в кинотеатре, куда безуспешно пытались попасть Шарон с Томом, а также тем, что произошло с девушками в кафе.
— Это доказывает, что она все принимает близко к сердцу, Шар.
— Потому она и достает меня. Папа ничуть не глупее ее, но он судит обо всем гораздо спокойнее.
Тана видела, что это так и есть. Он рассказывал за столом изящные истории и анекдоты, заставлявшие всех смеяться; каждый чувствовал себя с ним непринужденно, он был наделен даром сближать людей. Так продолжалось весь вечер, к концу которого Тана решила, что отец ее подруги — самый замечательный человек из всех, кого она когда-либо встречала.
— Он потрясающий мужчина, Шар!
— Я знаю.
— В прошлом году я прочитала одну из его книг. Когда поеду домой, прочитаю все.
— Я тебе их подарю.
— Не иначе как с его автографами! — Они обе рассмеялись.
Минуту спустя в дверь постучала Мириам, которая пришла узнать, не нужно ли им чего-нибудь. Тана застенчиво ей улыбнулась.
— Здесь есть все, что нужно. Благодарю вас, миссис Блейк.
— Не за что. Мы очень рады, что вы сочли возможным приехать. — Улыбка у нее была еще более ослепительная, чем у дочери, а глаза притягивали к себе и, казалось, знали о вас все; они проникали так глубоко и так уверенно, что это могло испугать. — Как вам понравился «Грин-Хиллз»?
— В общем понравился. Преподаватели там довольно интересные.
Мириам, однако, сразу же уловила, что это было сказано без особого энтузиазма.
— А в частности?
Тана улыбнулась ее проницательности.
— Атмосфера там не такая теплая, как хотелось бы.
— Почему же?
— Трудно сказать. Наверное, потому, что студентки держатся изолированными группами.
— А вы двое?
— Мы постоянно вместе. — Шарон с улыбкой взглянула на Тану, что не укрылось от бдительного взгляда Мириам. Она явно осталась довольна. Тана — сообразительная девочка, и в ней кроются большие возможности, значительно большие, чем думает она сама. Тана умна и находчива, порой остроумна, но вместе с тем осторожна и сдержанна. Когда-нибудь она раскроется, и один Господь Бог знает, что из нее выйдет.
— Может, в этом и заключаются ваши главные проблемы? Скажите мне, Тана, сколько подруг у вас в колледже?
— Только одна Шарон. Мы никогда не разлучаемся — ни в аудитории, ни в общежитии.
— Вероятно, за это вы и расплачиваетесь. Я уверена, что вам это понятно и самой: если ваша ближайшая подруга — единственная в колледже негритянка, вас обязательно накажут.
— За что?
— Не будьте такой наивной.
— А ты не будь такой циничной, мам! — рассердилась Шарон.
— Вам обеим пора взрослеть.
— Что ты хочешь этим сказать? — накинулась на нее дочь. — Проклятье, мам, я не успела провести дома и девяти часов, как ты уже тут как тут со своими проповедями и «крестовыми походами».
— Я вовсе не хочу читать вам мораль, просто я хочу, чтобы вы смотрели фактам в лицо. — Она оглядела девушек. — От них никуда не денешься, мои дорогие! В наше время не так-то просто быть цветным или другом цветного. Это нужно четко себе представлять и быть готовым расплачиваться за ваши дружеские отношения, если они будут продолжаться.
— Неужели нельзя хоть один раз обойтись без политических лекций, мам?
Мириам посмотрела на дочь, потом перевела взгляд на ее подругу.
— Я хочу попросить вас об одном одолжении, прежде чем вы вернетесь в колледж: в воскресенье в Вашингтоне будет выступать с речью один человек, самый изумительный оратор из всех, кого я знаю. Его зовут Мартин Лютер Кинг. Я хочу, чтобы вы пошли вместе со мной послушать его выступление.
— Зачем? — недоуменно спросила Шарон.
— Это нечто такое, чего ни одна из вас никогда не забудет.
Когда они ехали обратно в Южную Каролину, Тана не переставала думать об этом. Мириам Блейк была права: доктор Кинг оказался самым мудрым и самым вдохновенным оратором, каких ей доводилось слышать. В сравнении с ним все остальные выглядели недалекими слепцами. Прошел не один час, прежде чем она смогла заговорить о своих впечатлениях. Он говорил простые слова о том, что значит быть черным или дружить с черным, о гражданских правах, о всеобщем равенстве; а потом они запели все вместе, взявшись за руки и раскачиваясь в такт пению.
Спустя час после их отъезда из Вашингтона Тана взглянула на подругу.
— Это было потрясающе, правда?
Шарон коротко кивнула.
— Знаешь, мне кажется, я делаю глупость, возвращаясь в колледж. Я чувствую в себе потребность делать что-то более важное. — Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
Тана вглядывалась в темноту за окном поезда, увозящего их на Юг. Это обстоятельство придавало словам оратора еще больший вес: здесь, на Юге, людей мучили, третировали, оскорбляли. Потом она подумала про вечер дебютанток, о котором так пеклась ее мать. Эта мысль показалась ей несовместимой с предыдущими мыслями: они были диаметрально противоположны и не могли уместиться в голове одновременно. Почувствовав на себе ее взгляд, Шарон открыла глаза.
— Что ты собираешься делать? — спросила Тана. После такой речи нельзя было сидеть сложа руки — это казалось просто немыслимым. Даже Фримен Блейк соглашался с этим.
— Пока не знаю. — У Шарон был усталый вид. — С самого момента отъезда из Вашингтона она думала о том, что она в состоянии сделать, чтобы помочь своим единомышленникам, находясь здесь, в «Грин-Хиллз». — А ты?
— Не знаю, — Тана вздохнула. — То, что в моих силах, я думаю. Но после речи доктора Кинга я поняла одно: этот бал, куда меня тянет моя мать, — глупейшая вещь на свете.
Шарон улыбнулась. Возразить на это нечего, однако все имеет две стороны. Нельзя забывать и о человеческом в человеке, каким бы мелким оно ни казалось.
— Тебе это будет полезно, Тэн.
— Сомневаюсь. — Девушки обменялись понимающими улыбками.