— За все.
На них надавили стоявшие вокруг люди, и счастливый момент был утрачен. Гарри показалось, что ее оторвали от него насильно. С этого момента началась их раздельная жизнь.
Часть втораяЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ
Глава 7
В этот раз дорога до аэропорта показалась нескончаемой. Тана взяла такси. Джин решила проводить ее. Бесконечное молчание, короткие отрывистые фразы, словно автоматные очереди вдогонку противнику, скрывшемуся в кустах… Но наконец они приехали. Джин так настаивала на том, чтобы заплатить за такси, словно это была последняя возможность что-то сделать для своей девочки, единственный в жизни шанс. Видно было, что она с трудом сдерживает слезы. Тана сдавала багаж.
— И это все, что ты взяла с собой, родная? — Джин нервно повернулась к дочери, и Тана кивнула, улыбаясь.
Ей тоже было трудно в это утро. Не надо больше притворяться. Долго-долго она еще не приедет домой. Ну разве что на каникулы, на пару дней. А если ей удастся зацепиться в Боалте, скорее всего она больше никогда не будет жить в своем доме. Когда она ездила учиться в «Грин-Хиллз» или в Бостонский университет, ей не приходилось решать жилищную проблему, а сейчас она была готова уехать насовсем. Но на лице Джин застыло выражение паники. То самое выражение, что она носила вот уже двадцать три года, с тех пор, как Энди Робертc ушел на войну. Понимание того, что ничто и никогда уже не будет по-прежнему.
— Ты ведь позвонишь мне вечером, дорогая, не забудешь?
— Нет, мама, не забуду. Но на будущее не могу обещать, — улыбнулась Тана. — Если верно все, что я слышала, то полгода у меня времени не будет вздохнуть.
Она уже предупредила мать, что на Рождество приехать не сможет, да и дорога слишком дорога. Джин с этим смирилась. Она надеялась, — может быть, Артур купит ей билет, чтобы слетать к дочери, но тогда нечего и думать о том, чтобы провести Рождество вместе с ним. Ах, жизнь так нелегка. А для многих она — одни трудности.
Ожидая объявления посадки, они выпили по чашке чаю, смотрели, как улетают самолеты. Тана не раз ловила на себе пристальный взгляд матери. Двадцать два года мать заботилась о ней, формально сейчас это кончалось, и обеим было нелегко.
Неожиданно Джин взяла дочь за руку и посмотрела ей в глаза:
— Ты действительно хочешь именно этого, Тэн?
— Да, мама, — спокойно ответила Тана.
— Ты уверена? Тана улыбнулась:
— Конечно. Знаю, тебе это покажется странным, но я хочу именно этого. Никогда еще я не была так уверена, хотя мне придется нелегко.
Джин нахмурилась и задумчиво покачала головой. Странное время для такого разговора, перед ее отъездом, и место странное, среди множества людей, ну что ж, они сейчас здесь… Джин снова подняла глаза на дочь и высказала то, что было у нее на сердце:
— Такая карьера больше подходит мужчине. Я никогда не думала…
— Я знаю, — печально ответила Тана, — ты хотела бы, чтобы я была вроде Энн. (Энн жила в Гринвиче с отцом, у нее только что родился первенец. Муж ее был полноправным партнером в фирме «Шерман и Стерлинг», имел «Порше», а Энн — «Мерседес» — седан. Любая мать мечтала бы о таком счастье для дочери.) — Но это не для меня, мама. Я никогда не стремилась к такой жизни.
— Но почему? — не могла понять Джин. Возможно, в чем-то она ошиблась. Наверное, это ее вина.
Тана покачала головой:
— Может быть, мне нужно что-то большее. Может быть, я хочу, чтобы это было достижением моим, а не моего мужа. Не знаю, но мне кажется, что я не могла бы быть счастлива, имей я все, что есть у Энн.
— Я думаю, что Гарри Уинслоу влюблен в тебя, голос матери звучал мягко, но Тана не хотела вслушиваться в слова.
— Ты ошибаешься, мама. (Ну вот, опять начинается.) Мы очень любим друг друга, нежно, по-дружески, но не влюблен он в меня, и я тоже нет.
Тана хотела вовсе не этого. Он ей нужен как брат, как друг.
Объявили посадку на самолет. Джин кивнула и ничего не сказала. Она предприняла последнюю попытку изменить решение Таны, но ничего не могла предложить взамен: ни увлекательной жизни, ни мужчины, ни подарка, перед которым нельзя устоять, — все равно ничто не заставило бы ее дочь отказаться от своего пути. Тана взглянула в глаза матери, потом крепко обняла ее и шепнула на ухо:
— Мам, я так хочу. Я уверена. Клянусь.
Попрощались. Тане казалось, будто она улетает в Африку. Словно в другой мир, в другую жизнь, — в каком-то смысле так оно и было. Мать горевала, разрывая сердце Таны. Джин не утирала слез, струящихся по щекам, махала рукой. Поднимаясь на борт самолета, Тана крикнула:
— Я позвоню вечером!
— Но уже никогда не будет по-прежнему, — шептала про себя Джин, глядя на закрывающиеся двери, на отъезжающий трап, на гигантскую птицу, набиравшую разбег и наконец оторвавшуюся от земли. И долго-долго глядела ей вслед, пока та не превратилась в сверкающую точку. Вышла на улицу, чувствуя себя очень маленькой и очень одинокой, остановила такси и поехала назад в контору, туда, где Артур Дарнинг нуждался в ее помощи.
Хоть кто-то пока еще нуждается в ней. Но она боялась возвращаться домой сегодня. И так будет не только сегодня, а еще несколько лет.
Глава 8
Когда Тана вышла в аэропорту Окленда, он показался ей маленьким и дружелюбным. Меньше, чем в Бостоне и Нью-Йорке, и гораздо больше всего Йолана, где вообще не было аэропорта. Она взяла такси до студгородка Беркли, загрузила весь свой багаж, получила ключ от своей комнаты (комнату сняли специально для нее: это входило в стипендию), распаковала вещи и огляделась: все было по-другому, новым и незнакомым. В этот прекрасный теплый солнечный день люди в джинсах, свободных летящих рубашках — кто в чем — выглядели такими спокойными. Так и мелькали шорты и футболки, сандалии, кеды, кроссовки, тапочки, а то и босые ноги. «Еврейские принцессы» из Нью-Йорка в своих дорогих шерстяных и кашемировых нарядах от Бергдорфа не маячили здесь, не то что в Бостонском университете. Ходи в чем хочешь — так было принято, и можно было встретить все что угодно, кроме опрятного костюмчика. И во всем чувствовалось какое-то возбуждение.
Тана с приятным оживлением оглядывалась вокруг. Это оживление не покинуло ее и тогда, когда началась учеба, и следующий месяц: она радостно переходила из одного кабинета в другой, весело бежала домой и погружалась в учебники до поздней ночи. Единственным местом, куда она еще заходила, была библиотека. Ела она обычно у себя в комнате или на бегу. За этот первый месяц она похудела на два с половиной килограмма, хотя в этом не было необходимости. И одно только было хорошо в таком насыщенном расписании: она не тосковала по Гарри так сильно, как ожидала. Три года они ходили буквально рука об руку, даже когда учились в разных школах, и вот вдруг его нет рядом, хотя он и звонит в свободные часы.
В этот день, пятого октября, она сидела у себя; в дверь постучали и позвали к телефону. Она решила, что это опять мать, и ей очень не хотелось спускаться. Завтра предстоял зачет по договорному праву, и по другому предмету надо было написать реферат.
— Узнай, кто это. Можно ли перезвонить?
— Хорошо, сейчас, — дежурная ушла, вернулась. — Это из Нью-Йорка.
«Опять матушка».
— Я позвоню сама.
— Он сказал, что это невозможно.
«Он? Гарри?» Тана улыбнулась. Для него она готова даже отвлечься от учебы.
— Сейчас приду.
Она схватила с кресла смятые джинсы, натянула и побежала к телефону, застегивая по дороге.
— Алло?
— Что, черт побери, ты делаешь? Развлекаешься на четырнадцатом этаже с каким-нибудь парнишкой? Я уже целый час торчу здесь, Тэн.
Ее натренированное ухо уловило его раздражение и то, что он пьян. Уж она-то хорошо его знала.
— Прости, пожалуйста. Я была у себя, читала. И вообще, я думала, что это мама.
— Тебе не повезло.
Его голос звучал необычно серьезно.
— Ты в Нью-Йорке? — Тана улыбалась, она была счастлива слышать его голос.
— Да-а.
— Я думала, ты до следующего месяца не вернешься.
— Я и не вернулся. Я приехал повидать своего дядю. По всей видимости, он решил, что ему нужна моя помощь.
— Какого дядю? — Тана была в недоумении: Гарри никогда о нем раньше не говорил.
— Мой Дядюшка Сэм. Помнишь, тот, на плакатах, в нелепом красно-синем костюме, с длинной седой бородой?
Нет, он явно напился, и Тана рассмеялась было, но смех тут же замер на ее губах. Он не шутил. О господи…
— Какого дьявола, что ты имеешь в виду?
— Меня призвали, Тэн.
— О, черт.
Она закрыла глаза. Да, повсюду только и было слышно: Вьетнам… Вьетнам… У каждого было свое мнение по этому поводу… Задать им как следует… Держаться от этого подальше… Вспомните, что произошло с французами… Давай, вперед!.. Сиди дома… Жесткие меры… Война… Невозможно было разобраться в том, что происходит, но, что бы это ни было, ничего хорошего оно не сулило.
— На кой черт ты приехал сюда? Почему ты не остался у себя?
— Не хотел. Отец даже предложил отмазать меня, если сможет, в чем я сомневаюсь: есть все-таки что-то, чего даже его деньги не купят. Но это не в моем духе, Тэн. Не знаю, может быть, втайне я хотел попасть туда и быть хоть чуточку полезным.
— Придурок. Господи, да ты даже хуже. Тебя могут убить. Хоть это ты понимаешь? Гарри, возвращайся во Францию, — она уже кричала на него, кричала на Гарри в Нью-Йорке, стоя в коридоре. — Почему, черт побери, тебе не поехать в Канаду или не прострелить себе ногу… сделать что-нибудь, не участвовать в этом. Сейчас ведь 1964-й, а не 1941 год. Не будь таким благородным, ничего в этом нет благородного, ты, задница. Возвращайся. — Глаза ее наполнились слезами, она боялась спросить о том, что хотела узнать. Но надо. Она должна знать. — Куда тебя посылают?
— В Сан-Франциско. (Сердце ее сжалось.) Сначала туда. Часов на пять. Хочешь встретить меня в аэропорту, Тэн? Пообедаем или что-нибудь еще придумаем. Мне нужно в какой-то Форт-Орд к десяти вечера, а я прилетаю в три. Мне сказали,