Колесом дорога — страница 60 из 63

— Что мне с ними делать? — спросил Матвей, не оборачиваясь.

— Тише, понимают все,— предостерег секретарь,— побриться мог бы.

— Проглотят и так,— непонятно почему радуясь своей небрито­сти, буркнул Матвей, распахнул дверь и пропустил канадцев. По­следним шел молодой парень, тоже с фотоаппаратами и раскрытым блокнотом. Матвей, кажется, где-то его уже видел.

— Не тушуйся, старичок,— сказал он Матвею.— Плакать будут, что бобры. Эмигранты.

— А ты кто?

— Я свой, советский, забыл, года три-четыре назад встречались, малину ели.

Матвей вспомнил, он, кажется, еще рисовал его, и рисунок тот сохранился.

— Как же ты затесался в эту компанию?

— Газета, работа, дед, да и интересно, как они встретятся с зем­лей, из которой бежали. Интересно посмотреть, дед, как и ты жи­вешь. Хозяин на тебя «телегу» катит, предупреждаю...

— Какой я тебе дед, один раз только и не побрился. Ты приез­жай,— сказал Ровда.— Поговорим о «телеге». Только один,— парень ему понравился, он приглашал его, а сам лихорадочно соображал, где же достать водки, а лучше самогонки. Заглянул в кабинет, высмат­ривая, кто там из своих сопровождает делегацию, добро бы директор спиртзавода, тогда ему не о чем и беспокоиться. Канадцы шумно усаживались, а рядом с секретарем райкома стоял директор масло­завода. Маслосырзавод водки не производил, и надежды Матвея рух­нули. Он выманил из кабинета председателя поселкового Совета. Из бухгалтерии позвонил на комплекс, ответила Надька.

— Чтобы через час было двадцать халатов, иначе международ­ный конфликт,— отомстил он ей за то, что не пустила. Надька пыта­лась что-то возражать, Матвей бросил трубку, повернулся к предсе­дателю поссовета.— Бери мою машину и гони хоть на край света, чтобы через час была водка, а лучше самогонка.

— Легче птичье молоко достать...

— Птичье молоко у них есть, видишь, какие сытенькие, хоть в плуг запрягай...

— Они тебе напашут,— сказал председатель поссовета.

Матвей ринулся к себе.в кабинет. Канадцы уже уселись, секре­тарь райкома рассказывал им про успехи хозяйства. Матвей пристро­ился в сторонке и хмуро, будто не имел никакого касательства к это­му хозяйству, слушал его, и казалось, что он единственный и есть здесь гость, посторонний. Селивончик изредка взглядывал на него, и Матвей читал в этом взгляде, что ничего им не забыто, успехи успе­хами, доложит он о них и возьмется за него, не простит трав, кото­рые вышли теперь наружу, боком выйдут они и ему, Матвею, боком выйдет и заступничество Сергея Кузьмича и то, что он, секретарь, при всем известном отношении своем к Матвею вынужден хвалить его, выставлять в лучшем свете, и не перед кем-нибудь, а перед ино­странцами. Матвею было приятно, что его хвалят, он как бы брал реванш за свое будущее поражение. Как ни относится к нему Дми­трий Родионович, а все же именно сюда вынужден привезти канад­цев. И Матвей подсказывал Селивончику, о чем тот забыл сказать, о главном направлении хозяйства как мясомолочного и об упоре по­этому не на пропашные культуры, а на травы. Заставлять секретаря говорить об этом было откровенным вызовом, и тот не выдержал:

— Сам расскажи, Матвей Антонович, расскажи, не стесняйся, а мы послушаем,— сказал с намеком, понятным только им двоим. И Матвей на рожон не полез.

— Что рассказывать, это ведь интересно только нам с вами.

— Вот как раз и надо это все объяснить, все-все.

— Господа располагают временем? Чтобы узнать здесь все, надо прожить жизнь или, по крайней мере, просидеть в этом кабинете дня три. Три дня только слушать, а потом годы смотреть и еще годы ра­ботать...

О нет, господа таким временем не располагали. У них распи­сание.

— Что же вам особенно интересно? — спросил Матвей.

— Жизнь. Жизнь простого крестьянина, колхозника.

— Надо идти к колхознику, на ферму к нему, в поле к нему...

— Не скромничай, Матвей Антонович,— остановил его секретарь райкома.— Ведь и так можно сказать, в каждой квартире сегодня телевизоры, ковры, есть и собственные машины.

О нет, этого не надо, про это как раз гости и не хотели знать, все это было и у них. И дома, и телевизоры. Но знаете, чего у них нет, не было, когда они давным-давно покидали эту землю, а теперь появилось? Они белорусы. И тут оставались белорусы. И у оставших­ся появилось, а у них нет. Вот это бы им понять. Вот кто есть он, Матвей Ровда, председатель князьборского колхоза?

— Полешук,— ответил Матвей,— коренной, князьборский. А сре­ди вас есть полешуки?

Полешуки были. Старичок с огромным хрящеватым носом. Мат­вей давно приглядывался к нему и думал, что среди всех прочих он, наверное, единственный настоящий канадец, не мог такой нос уро­диться и выспеть на Полесье. Но он оказался соседом, до отбытия в Канаду жил через речку от Князьбора.

— Вы помните, что здесь было раньше? — спросил Матвей. Тот помнил, что здесь было раньше, потому и уехал когда-то. Уехал, но не забыл своей земли. Стал предпринимателем, завел свое дело. На­жил деньги на макулатуре, на свалках — тряпье и бумаге. Извлекал это тряпье и бумагу, сортировал. Негодное в утиль, что можно было еще использовать, в продажу. Очень выгодное было дело, пока не опомнились, не разглядели этого американцы, тогда бизнес его кон­чился. Но он успел еще помочь родине, оживился старичок, триста пар обуви подарил какому-то детдому в Белоруссии.

— Сам закупал, самые лучшие, как для себя.

Матвей вспомнил эти американские ботинки, одни на двоих с де­дом Демьяном, полученные через Красный Крест. Ботинки были и в самом деле хорошие, не было им сносу. Вдвоем они так и не сносили их, переобулись снова в лапти. Непривычно было в тех ботинках хо­дить по Князьбору. И куда они подевались, кто их донашивал, выбро­сили или на чердаке валялись, вспомнить не мог...

Эти бывшие белорусы тогда уехали, стыдясь того, что они бело­русы, с этим стыдом и прожили жизнь за океаном. А вот теперь вспомнили, втайне теша себя надеждой, что в их опыте есть нечто, чему они могут научить и своих земляков. Старичок так и сказал: если его попросят, он может даже остаться здесь, сейчас у него в Канаде ферма, небольшая такая ферма, и на ферме очень разумно все, этому разумному он может поучить.

— Что ж, учите, только сначала взгляните, как мы хозяйству­ем.— Матвей поднялся и повел гостей на свинооткормочный ком­плекс.

— Строится такой и для крупного рогатого скота,— рассказывал Селивончик.— На шесть тысяч голов.

— Для шести тысяч надо сначала обеспечить кормовую базу,— перебил его Матвей.

— Вот ты и обеспечивай. Обеспечишь?

— Нет,— сказал Матвей.— По тому, как вы относитесь к этой базе, нет.

— Ну, Ровда,— секретарь прижал его к автопоилке,— ехал к те­бе мириться, председатель райисполкома должен был везти их. А по­вез я, к тебе ехал.

— Спасибо за честь.

— О чести потом поговорим. Поговорим и о другом, как ведешь себя.

Эта их размолвка осталась незамеченной. Старики щебетали и щелкали, выводили трели и рулады, что майские соловьи. О, они, ко­нечно, знали, что такое Советская Белоруссия, теперь им ясно все, чего они не могли понять раньше. Имея такое хозяйство, такую фер­му, нельзя оставаться прежними. Такие милые поросятки, такие де­ловые люди. И где все это? На главном болоте Европы. Есть, есть чудеса на свете...

И удивление, и восторг были неподдельными, искренними. НоМатвей не мог ни понять, ни принять этой искренности, пробовал поменять их местами с такого же возраста князьборскими стариками и старухами, и ничего не получалось. Даже внешне нельзя было представить Ненене в туфлях на каблуках, в джинсах и с фотоаппа­ратом через плечо. Именно теперь он начинал понимать, почему так держалась Ненене за свою хибарку. Вот о чем, наверное, надо было рассказать канадцам. Но об этом вроде не принято говорить, тем бо­лее с людьми из другого мира. И сами они вряд ли это могут понять: человека за уши из болота, а он под экскаватор. Эти, родившиеся вместе с Ненене и на одной с ней земле, в одно с ней время, не бро­сятся.

И была Матвею дорога Ненене. Он чувствовал себя виноватым перед ней, хотя не мог понять, в чем заключается эта его личная ви­на. Он осушил болото перед окнами ее хаты, вытащил ее из хибарки, поселил в светлую и отапливаемую квартиру, дал работу, на которой не надо рвать жилы, надрываться, как она надрывалась раньше.

С комплекса они отправились в кафе пообедать. Председатель поссовета исполнил свою миссию с блеском, раздобыл и водки, и са­могонки. Расчувствовавшись, гости заговорили сразу чуть ли не на всех языках мира — на английском, французском, белорусском и рус­ском,— вспоминали, как некогда гнали этот самогон здесь. И хозяева под этот их галдеж могли поговорить о своем.

— Ну что, удельный князь Князьбора, думаешь, обманул Селивончика? Какой бы я был хозяин района, если бы не знал, что ты тут с травами колдуешь. Старую гвардию на мякине не проведешь. Рассказывай,— секретарь как бы снисходил к нему, ставил на одну с собой доску. И Матвей едва не поддался искушению выложить все начистоту, а потом уж будь что будет, но, перехватив взгляд секре­таря, глядевшего на собравшуюся здесь разношерстную компанию, будто спрессовал всех вместе, взял в кулак, Матвей подумал, что и он тоже в этом кулаке.

— Если вы все знаете, мне нечего рассказывать, Дмитрий Ро­дионович,— ответил осторожно, выжидая, что последует дальше. А дальше последовало в том же благодушном тоне:

— Если я все про тебя знаю, плохой ты председатель. Как счи­таешь?

— Вам виднее. Если вы все еще о травах...

— Я не о травах, а о том, что скучно работать с человеком, ко­торый ясен тебе, не находишь?

— Не знаю. А травы я сеял и сеять буду. Буду укреплять тор­фяники. Как хотите, а буду.

— Молодец. Сегодня не ты один об этом говоришь. Тут мы зани­маем с тобой одинаковую позицию.

Матвея будто хватили ложкой по лбу, как когда-то давно уже хватал его за столом дед Демьян, если он резал хлеб от себя или клал на столешницу горбушкой. Он проиграл, один-ноль в пользу секретаря, и счет, по всему, должен был увеличиться. Игра только начиналась. Пронесло одно, значит, должно было нагореть за другое.