и через мялки, чтобы отделить волокна от грубых стеблей. Это была тяжёлая работа, требующая силы и терпения.
После мягчения лён трепали — били специальными деревянными трепалами, чтобы удалить остатки костры, как называется жёсткая часть стебля. Затем волокна чесали гребнями с металлическими зубьями, чтобы разделить их на тонкие, ровные нити. Полученные волокна становились мягкими и готовыми к прядению.
В одном из цехов мануфактуры стояли десятки прялок. За ними сидели женщины. Их руки двигались с удивительной ловкостью. Они скручивали льняные волокна в тонкие, ровные нити. Это был кропотливый труд, требующий внимания и сноровки. В Велье прядение происходило на механических прялках, двигателем которых служили лошади, ходившие по кругу и вращающие приводное колесо. Готовые нити сматывали в мотки и отправляли дальше — на ткацкие станки.
Ткацкий цех был сердцем мануфактуры. Здесь стояли громоздкие деревянные станки, за каждым из которых работал мастер. Ткачи, чаще всего мужчины, ловко управлялись с челноками, перебрасывая их между нитями основы. Так, нить за нитью, рождалось полотно. Ритмичный стук станков заполнял зал, создавая своеобразную музыку труда.
Льняная ткань получалась плотной и прочной. Её качество зависело от мастерства ткача и тонкости нитей. Иногда в полотно добавляли хлопковые или шерстяные нити, чтобы сделать его мягче или придать особые свойства. Их приходилось закупать отдельно, но управляющий Селивёрстов — человек опытный, знает цену добавкам в полотно, и как они на продажу влияют.
Готовое полотно отправляли в красильный цех. Здесь ткань окрашивали в разные цвета: от традиционного белого и серого до синих и красных оттенков. Особого ассортимента красителей не было, оттого и особо ярких цветов полотна добиться было трудно. После окрашивания ткань промывали и сушили на свежем воздухе, для чего под навесом были специальные вешала.
Затем полотно подвергали валянию — его смачивали и били специальными колотушками, чтобы сделать более плотным и гладким. Иногда ткань натирали воском или маслом, чтобы придать ей блеск и водоотталкивающие свойства.
Готовые льняные ткани свозили в склад, где их тщательно осматривали, измеряли и складывали в стопки. Лучшие образцы откладывали на торговлю с купцами, а более грубые ткани шли на продажу в деревни или использовались для нужд армии, если на то будет заказ от интендантов.
Работа на мануфактуре была тяжёлой, но теперь она давала людям возможность заработать на жизнь. Новый хозяин в два, а кому и в три раза поднял дневную оплату и ввёл систему премий. Такие меры оживили мануфактуру. А уж когда мастер цеха объявлял, что до дневной премии осталось совсем чуть-чуть, у работников словно второе дыхание открывалось.
Льняные ткани, произведённые в Велье, теперь ценились далеко за пределами уезда и даже псковские купцы уже начали посылать своих приказчиков, чтобы приобрести дюжину — другую тюков полотна Вельевской мануфактуры, вроде бы, как на пробу.
Размышления про то, как мануфактура в Велье предстанет перед глазами Морозова, я воспринял легко. В конце концов, казначейством там было закуплено далеко не самое плохое немецкое оборудование, установленное лишь четыре года назад. Для неграмотного крестьянина — это космос!
Одни залы, шириной в девять метров, чего стоят. Да, я знаю, что у Морозова есть своя мастерская, обустроенная в двух избах и одном бревенчатом амбаре, но у меня в Велье и стены повыше, и работников больше, и станки на порядок лучше тех кустарных поделок, на которых он вполне приличные деньги умудряется заработать.
— Александр Сергеевич, с вашими перлами на электродвигатели всё далеко не просто, — появился мой тульпа, чётко поймав ход моих размышлений.
— Что с ними не так?
— Сложные чересчур. Вы же обычных крестьян хотите к нашим машинам приставить, чтобы они вращение изображали? — поморщился Виктор Иванович.
— Конечно. Дворян на мануфактуре работать не заставишь.
— Даже представить себе не могу, как вы им физику вращения электродвигателя объясните, чтобы они им управляли, как нужно. Может, всё-таки нам к Воздуху вернуться? Там же всё проще некуда. Дуешь сильней — крутится быстрей. Опять же, в цехах, к слову сказать, изрядно запылённых, можно будет вентиляцию организовать, и это между делом, без особых затрат.
— Возможно, что в какой-то части оборудования мы так и поступим, — постеснялся я признаться, что выпрыгнуть впереди планеты всей, с теми же электродвигателями, меня подвигла обыкновенная скука.
Не, а что тут такого? Магия есть, и возможностей у неё до фига. А используют её кондово. Пожалуй, это самое верное слово, которым можно описать то, что я сумел заметить и понять.
— Как я понимаю, для нас сейчас главное местные патенты, которые тут привилегиями называются, обойти максимально гладко и без финансовых потерь? — обозначил свою задачу Виктор Иванович.
— Именно так.
— Тогда мне нужно ознакомиться с их полным описанием. Хотя я и так догадываюсь, что Вебер тупо скопировал немецкую машину и умудрился выдать её за собственное изобретение.
— Не только он, там и второй, как его… Битепаж, он тоже тот ещё изобретатель.
Впрочем, чисто теоретически мы это уже обсуждали, и не раз. Пришло время практики.
На сегодняшний день у меня есть два варианта двигателей — электрический и воздушный.
У каждого варианта свои плюсы и минусы, но какой из них найдёт себя на производстве, как наиболее простой и надёжный — лишь время покажет.
Заодно, я и про Сперанского у Виктора Ивановича узнал. Того самого Пензенского губернатора, на которого Её Величество пусть и нехотя, но с уважением сослалась, говоря про мои Сказки. И выяснилось, что это достойный «головастик»!
Не будь при Александре Первом сладкоречивого Карамзина, который целый трактат написал и спрашивал в нём: «И будут ли земледельцы счастливы, освобождённые от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам? Нет сомнения, что станут крестьяне счастливее, имея бдительного попечителя и сторонника», то высока вероятность, что смог бы Сперанский уговорить Императора на отмену крепостного права до своей ссылки. Благо, опыт был. В той же Польше и Прибалтике крепостное право уже давно отменили.
Что касается мнения Карамзина, то у меня перед лицом несколько вполне наглядных примеров — начиная с отца Пушкина и его брата, которых уж точно «бдительными попечителями» не назвать, и заканчивая многими дворянами, проживающими за границей. К себе в имения они возвращались один — два раза в год — чтобы доходы снять, да подросших крестьянских девок отыметь. Реальные хозяйственники среди помещиков были скорей исключением, чем обычностью.
Но опять же, Карамзин словно обо мне говорил.
Да, я действительно собираюсь стать тем самым «попечителем и сторонником» крепостных, как бы это пафосно не звучало.
И тут мне — хоть разорвись!
Фактически, правда за Сперанским, но меня на данный момент больше теория Карамзина устраивает.
Как ни странно, но готов я выступить этаким добрым самаритянином, готовым за свой счёт закрыть язвы крепостничества, лишь бы мне про них не напоминали.
И нет — это вовсе не каприз, а трезвый расчёт.
Много ли надо русскому, чтобы горы свернуть?
Цель, признание его заслуг, подкреплённое материально, да довольные лица детишек и жены.
Вот с этого небольшого букета социальных преобразований я и собираюсь начать свою небольшую агропромышленную революцию в отдельно взятом имении.
Иногда по полночи не сплю, думая, как бы до недоверчивых крестьян свои мысли донести, да так, чтобы у них не осталось двояких толкований.
Глава 5
Утро у меня началось, как обычно — с чтения утренних газет под кофе.
Да, есть такая привычная милота в Москве, даже в этом времени.
И должен сказать, что газетные вести меня изрядно порадовали. Особенно те, где говорилось про открытие нового металла одним из великих учёных нашего времени, а так же про то, что банк Франции уже на полном серьёзе изучает алюминий, как возможную частичную замену своему золотому запасу.
Что характерно — обо мне ни слова. Скромный учёный явно постеснялся сказать, с чьих слов ему вдруг идея в голову пришла, видимо расценив это, как вмешательство свыше.
А у меня уже руки чешутся. Наживка заготовлена и опробована, но пока ярко выраженной поклёвки не наблюдается.
Придётся ждать, когда наша заготовка сработает, чтобы потом вдумчиво обменять пару тонн алюминия тонн на пять золотых слитков.
Мошенничество? Вовсе нет. Это мы с моим тульпой, Виктором Ивановичем, банально монетизируем послезнание и безграмотность французских банкиров. Кто им мешал узнать, что алюминия у нас на планете — просто завались сколько, в отличии от того же золота или платины.
Собственно, про алюминий в газете было сказано мало. Этак, с половину не самой большой колонки и далеко не на самом видном месте.
Зато интерес высочайших особ к самолёту, а также про их полёты над Москвой журналисты расписали, как про эпохальное событие.
А вот то, что «Сказки Пушкина» были упомянуты лишь раз, и то, в связи со сбросом страниц над Царской Площадью — это обидно. Отчего-то не ценят неконфликтного меня, как величайшего поэта. И у меня есть тому объяснение, но вот Алёне Вадимовне, которая свято убеждена в том, что «Пушкин — наше всё», оно не понравится.
На самом деле секрет популярности публичных лиц довольно прост и циничен. Как когда-то сказал один из известных персонажей из моего прошлого мира: — «Пусть про меня пишут любое дерьмо, лишь бы не переставали писать».
За точность цитаты не ручаюсь, но смысл был именно такой.
Говоря простым языком, мне, как автору, не хватает скандальности. Собственно, лично меня это мало волнует. Как бы то ни было, а понемногу мы представим творчество Пушкина народу, хотя бы в рамках школьной программы моего мира.
А уж там — взлетит или не взлетит, пусть народ сам решает.