присутствовать здесь, а уж тем более унаследовать работы Инженера, как называли папу: ныне пенсионер, когда-то он был владельцем магазинчика, куда папа заходил купить модели поездов и обсудить технические вопросы, и признался мне, что одним из его величайших желаний было увидеть папины макеты, но он настолько стеснялся, что в итоге так ни разу и не попросил. Тут я снова вынужден констатировать, что хотя зла папе никто в жизни не сделал, он всё равно никогда и никому не доверял. Вот почему, несмотря на общую страсть и взаимное уважение, они с этим стариком десятилетиями жили в параллельных, практически не пересекавшихся вселенных. Причём рядышком, во Флоренции, а не где-нибудь в Токио. Покончив наконец с церемониями, «парни» приступили к работе: закрепили каждый макет в каких-то специальных... даже не знаю, как их назвать... в общем, в каких-то защитных уголках на струбцинах с регулируемыми фанерными разделителями (типа картонок, которые ставят в кондитерских на подносы с пирожными, чтобы те не мялись друг о друга), потом завернули в пузырчатую плёнку и взвалили на плечи. Один макет, самый большой, в двери так и не прошёл, пришлось спускать его из окна на верёвках. На это у нас ушло часа полтора. Наконец, тепло меня поблагодарив и едва сдерживая возбуждение, они погрузились в свой фургон и уехали – Беппе за рулём, двое рядом с ним, а трое оставшихся в кузове, придерживая большой макет, который торчал на целый метр и мог попросту вывалиться. С учётом того, как сдержанно папа с ними общался, думаю, я их больше не увижу. Правда, у них тут, похоже, что-то вроде тайной секты: в воскресенье, то есть вчера, захожу я по традиции в закусочную за столь же традиционным жареным цыплёнком, а один из поваров, с которым мы уж тысячу лет как знакомы, иссохший старикашка с лицом цвета автомобильной покрышки и гнилыми зубами, подходит ко мне и шепчет на ухо: «Слыхал, парни к тебе заезжали». Я сперва не понял, к чему это, а он знай подмигивает и шепчет так тихо, словно это секрет, которого другим клиентам слышать не стоит, даже случайно: «Макеты отца твоего, говорят, ужасно ценные». Так и сказал: «Ценные».
Понял теперь?
Нет, наверное, не понял. Впрочем, я сам виноват, что не смог объяснить как надо. Сам виноват, да.
Счастливого Рождества
Марко
Fatalities[10] (1979)
«Выживших нет». Таким был вердикт о «трагедии в Ларнаке», как её сразу стали называть, – выражение лингвистически куда более жестокое, чем «94 fatalities», фигурирующее в отчёте, которым инцидент был зарегистрирован в органах управления гражданской авиации.
Поскольку самолёт поднялся в воздух из аэропорта Пизы, большинство этих fatalities были итальянцами, и, разумеется, все газеты и телеканалы очертя голову бросились освещать катастрофу; однако прочие fatalità (в другом значении этого слова – злая судьба, роковая случайность), немедленно потеснили её с заслуженных первых полос. Первым делом, спустя всего несколько часов, произошла ещё одна авиакатастрофа, причём из тех, от которых просто так не отмахнёшься – то есть самая серьёзная в истории Америки (в момент взлёта из чикагского аэропорта потерпел крушение DC-10 авиакомпании «Американ Эйрлайнз», 271 fatalities), и это сразу же привело к путанице, вызвав непреодолимый – по крайней мере, с точки зрения журналистики – соблазн смешать два аварии, слепить в единый комок ужаса, пусть даже в реальности у них не было ничего общего, кроме марки самолётов – разных, впрочем, моделей. Но куда сильнее внимание всей страны отвлёк случившийся всего через три дня арест Валерио Моруччи и Адрианы Фаранды, двух самых разыскиваемых членов итальянских «красных бригад». Ещё через пять дней состоялись досрочные политические выборы, в результате которых был сформирован восьмой состав республиканской Палаты депутатов, а ещё через неделю – первые выборы в Европарламент. Пока, Ларнака! Так что время, отведённое газетам на то, чтобы по горячим следам собрать подробности и свидетельства о трагедии, резко сократилось, и только это не позволило репортёрам добраться до Марко Карреры и Неназываемого, сошедших с самолёта прямо на взлётно-посадочной полосе. Повествование, попросту говоря, оборвалось чуть раньше. Основное внимание во всех статьях было уделено «загубленным жизням» – в первую очередь это касалось юных бойскаутов, направлявшихся на крупный международной слёт в замке Любляны, – но времени на дальнейшее расследование журналистам не хватило; по сути, они даже не успели рассказать, как по возвращении тел в Италию прошли похороны, или объявить об обнаружении на дне моря чёрного ящика, поскольку всего через два дня трагедия в Ларнаке постепенно начала скатываться в рубрику «Новости одной строкой», да и там отведённое ей пространство неумолимо сжималось.
Как сложилась бы жизнь Марко Карреры, будь у прессы время узнать, что он выжил в той катастрофе, и превратить его в публичную фигуру? Что бы случилось, прознай об этом власти? Но то, чего потрясённый до глубины души юноша ожидал с минуты, когда услышал о катастрофе: журналисты у дома, вызов в прокуратуру – так и не произошло. И если причины, по которым пресса слишком быстро переключила своё внимание на другие темы, вполне ясны, то почему ни Марко, ни Неназываемый не получили ни одного запроса из судебных органов и Главного управления гражданской авиации Министерства транспорта, так и осталось загадкой. В конце концов, пара двадцатилетних парней, сбежавших из самолёта всего за пару часов до того, как его поглотило море, да ещё в мрачную эпоху разгула терроризма, выглядели вполне серьёзной зацепкой, которую следовало как минимум проверить, – по крайней мере до тех пор, пока осмотр чёрного ящика не установил, что причиной катастрофы стал отказ оборудования. Однако ничего так и не произошло – одна из множества итальянских загадок, крохотная по сравнению с другими, но для будущего обоих молодых людей, несомненно, решающая.
Так что, оказавшись, к собственному удивлению, совершенно не замешанными в событии, к которому, по их предположениям, они всё-таки были причастны (поскольку и в самом деле были к нему причастны), ни тот, ни другой никому ничего не сказали. А помолчав два, три, четыре, пять дней, поняли, что не могут просто выйти и сообщить, что в последний момент сошли с самолёта. Впрочем, даже случись такое, им бы никто не поверил.
Была, однако, и другая причина, по которой оба так растерянно молчали, боясь в любой момент оказаться в центре внимания: что стало бы с Неназываемым, пронюхай журналисты о его словах в самолёте? Но даже если забыть об ужасном проклятии, которое он обрушил на всех этих несчастных, и заявить только, что они покинули самолёт из-за обычного недомогания, разве мог Дуччо Киллери когда-либо снова пройти по городу, чтобы каждый встречный не бросился наутёк, вопя от ужаса? Их рассказ лишь окончательно подтвердил бы ходившие о нём слухи, а тот простой факт, что Марко Каррера по-прежнему пребывал в мире живых, стал бы научным подтверждением теории глаза бури. Вот почему молодые люди не могли обсудить случившееся даже друг с другом, а пару раз попытавшись, путались в сумрачной завесе стыда и не смели даже начать. Невысказанное брало верх над очевидным.
Сказать по правде, Марко возможность с кем-нибудь поговорить всё-таки представилась, поскольку его сестра Ирена, обладавшая, как он считал, совершенно нечеловеческой интуицией, вдруг обо всём догадалась. «Скажи честно: вы с другом тоже должны были лететь на том самолёте, что разбился?» – спросила она несколько дней спустя, без стука войдя в его комнату и застав валяющимся на кровати за прослушиванием Laughing[11] Дэвида Кросби. Как именно она это поняла, стало для Марко ещё одной загадкой, поскольку, разумеется, дома он сказал, что летит на экскурсию в Барселону, а не играть в азартные игры в Любляну, да ещё через Ларнаку. Так что он не имел ни малейшего понятия, шпионила ли сестра за ним, как постоянно делала с другими членами семьи, подслушала ли его разговор по телефону (или даже перехватила звонок, сняв трубку на кухне, пока он болтал с другом из своей комнаты) и потому с самого начала знала, куда он направляется и зачем. Однако под воздействием потрясений последних дней он первым делом подумал о психотронных способностях сестры и испугался ещё больше. А испугавшись, принялся всё отрицать. Признайся, настаивала Ирена, тебе только лучше станет. Марко снова замотал головой, но про себя решил, что на следующий вопрос выложит всё подчистую. Вот только Ирена – fatalità – не задала больше никаких вопросов; она исчезла так же внезапно, как появилась, оставив его лежать, словно палку салями, неспособную даже встать с постели и перевернуть пластинку на проигрывателе, поскольку Laughing, последний трек на стороне A лонгплея If I Could Only Remember My Name, закончился, и игла немилосердно скребла по сгону.
Цчщ. Цчщ. Цчщ.
Какой была бы его жизнь, ответь он на вопросы Ирэн или задай она ещё один? А главное, какой была бы жизнь Дуччо Киллери?
Да, именно так, потому что, возможно, возможно, поговорив с Ирен о творящемся безумии, он впоследствии уже не стал бы рассказывать этого никому и никогда; поделившись с ней, бесконечно умной, мучительными подозрениями, что вселенную и в самом деле пронизывают потоки оккультных сил, а его друг детства и в самом деле способен ими управлять, Марко, возможно, развеял бы свои подозрения. Он ещё несколько дней ждал, что сестра вернётся к этой теме, но напрасно – Ирена молчала. Он ждал, что его отыщут, вызовут на допрос, неважно, пресса или власти, и случившееся помимо его воли станет достоянием общественности – но за ним так никто и не явился. Он пытался найти слова, чтобы обсудить это хотя бы с другом, но слова не приходили, и даже друг больше не был другом. В конце концов он попытался похоронить эту тайну в себе, но не смог и этого, а проговорился, причём исподтишка, по-воровски, за день до отъезда на каникулы, двум старым приятелям, c которыми почти не виделся и с которыми встретился как бы случайно – только было это совсем не случайно. После ужина он нарочно пошёл в бар на пьяцца дель Кармине, где, как он знал, они часто бывали, и сделал это в припадке мрачного возбуждения, какие бывают у бывших наркоманов, снова решивших подсесть на иглу. Два старых приятеля, с которыми и поговорить-то было не о чем, кроме былых деньков, былых подвигов, былых страстей и былых приключений Неназываемого... Не сумев поступить правильно, он поступил неправильно – самым неправильным образом из всех возможных.