– Адель?
– Да.
– Хорошо. Очень даже неплохо.
– А ваша бывшая жена?
– А вот с ней есть проблемы. Она живет в Монако, с отцом второго ребенка рассталась. Не в состоянии больше работать, периодически лежит в больницах. Проходит довольно серьезное лечение.
– Насколько серьезное?
– Честно говоря, не знаю. Но серьезное, судя по всему. С некоторых пор, например, она стала видеться с Адель, но только раз в год, летом, проводила с ней две недели в каком-то санатории в Австрии. Однако вот уже который год как они не видятся вообще.
– Значит, случилось худшее.
– Боюсь, что да. Она стала призраком. Несмотря на все, что она мне сделала, я не держу на нее зла, ибо она сама распалась на части.
– А вы? Как вам удалось в одиночку справиться с девочкой? Вы остались в Риме или переехали?
– Доктор Каррадори, как можно рассказать по телефону, что произошло за десять лет?
– Вы правы. Ответьте мне тогда на один вопрос: вы очень страдали?
– Порядочно. Мало не казалось.
– Справились? По крайней мере с глубокой болью, вы оба, с дочерью? Потому что, боюсь, у вашей бывшей жены она останется навечно.
– Доктор Каррадори…
– Скажите мне только про вас: у вас и у дочери все нормально? Мне только это хотелось бы знать.
– Ну да. Все, в общем, нормально.
– Вы победили.
– Это трудно утверждать, но, в общем-то, да, если я правильно понимаю, что вы имеете в виду: мы выстояли.
– Спасибо, доктор Каррера.
– За что?
– За все, что мне рассказали. Серьезно. И простите за назойливость.
– Какая уж тут назойливость. Рад был вас услышать. Просто по телефону невозможно рассказать про все эти годы.
– Я и не собираюсь вас больше ни о чем расспрашивать. Скажу только, что меня беспокоили главным образом вы и ваша дочь, поскольку по поводу вашей бывшей жены я не строил себе иллюзий. К моему величайшему сожалению.
– М-да.
– Могу я вас спросить еще об одном, доктор Каррера? К нашему разговору это не относится, но не выходит у меня из головы с тех пор, как мы увиделись десять лет назад.
– Ради бога.
– На самом деле это пустяки…
– Валяйте.
– Вас ведь зовут Марко, верно? Марко Каррера. Вы 1959 года, как я. Верно?
– Да.
– Вы из Флоренции.
– Да.
– И в детстве вы играли в теннис?
– Да.
– Участвовали в турнирах?
– Да.
– В Роверетто?[35] Не участвовали никогда в турнире Роверетто, в 1973–1974 годах?
– Еще как участвовал! Это был очень важный турнир.
– Тогда это именно вы. В Роверетто, в 1973-м или 1974 году, точно в каком, не помню. Первый сет. Каррера Марко выигрывает у Каррадори Даниеля 6: 0, 6: 1.
– Быть не может…
– Мне всегда думалось, что вы великодушно дали мне выиграть последний гейм, чтобы не было всухую 6: 0, 6: 0. Не помните, правда?
– Сказать по совести, нет.
– Еще бы. Между нами была большая разница. И знаете что еще? Вы меня заставили бросить теннис.
– Да вы что? Неужели?
– Поверьте. После того разгрома в первом сете с одним выигранным по милости противника геймом я понял, что с теннисом мне не сладить. Во всяком случае, на соревнованиях такого уровня. И я перестал суетиться, бросил тренировки, турниры. И это тоже было освобождением.
– Понимаю.
– Похоже, вы тот, кто высвобождает меня из ловушек.
– Я буду этим гордиться. Спортивный теннис – убийственная ловушка, я с ним покончил два года спустя, проиграв 6: 0, 6: 0 в первом сете юношеского турнира. Мой противник не уступил мне ни одного гейма.
– Черт побери!
– И знаете, кто это был?
– Кто?
– Иван Лендл[36].
– Поверить не могу.
– Он был даже на год моложе меня. Сухой, как щепка, у него даже сменной формы не было, только та, в которой он играл против меня. Думаю, потом амброзианцы[37] подарили ему новый комплект, причем не один. Он выиграл тот турнир.
– Вот так история! Вы не шутите?
– Клянусь.
– Ну тогда она бросает отблеск славы и на мою карьеру теннисиста. Всего лишь одна ступенька отделяет меня от Лендла. Благодарю, что рассказали.
– Не за что, обычная история. Вопрос в том, как узнать, чем все закончится.
– Совершенно верно. Я вас благодарю.
– Стало быть, вы возвращаетесь на Гаити?
– Через две недели. Бывает работа, которую нельзя прерывать более чем на пятнадцать дней.
– Тогда желаю вам успешной работы.
– Взаимно. Благодарю вас еще раз.
– Не за что. Объявитесь, когда вернетесь.
– Если вы попросите, то непременно.
– Я только что это сделал.
– Тогда всенепременно.
– До свидания!
– До встречи!
Тебя там не было (2005)
Луизе Латтес
21, ул. Ла-Перуз
75016 Париж
Франция
Флоренция, 13 апреля 2005 г.
Дорогая Луиза!
Я только что проснулся, мне снился совершенно невероятный сон, и единственное, что я сейчас в состоянии сделать, – это рассказать его.
Мы были совсем молодыми, и все происходило в каком-то месте, напоминающем Больгери, но это было не Больгери, ничуточки на него не похоже, хотя мы все чувствовали себя как дома. Я говорю «мы все», потому что во сне мелькают разные люди, но я остаюсь всегда одиноким, с самого начала и до конца. Это было у моря, но опять-таки самого моря не было: все скорее напоминало пейзаж американской осени: невероятно длинная, спускающаяся вниз дорога, усаженная деревьями в темно-оранжевых листьях, а вся земля покрыта толстым ковром лепестков. Я спускался по этой дороге, в одиночестве, точнее, бежал по ней, нарядно одетый, в замшевой куртке: справа от меня тянулись сады и виллы, слева – деревья, за ними море – но его не было видно, оно даже не ощущалось, сказать по правде, поэтому, значит, его и не было. В конце дороги, где заканчивался спуск, стоял твой дом, и там собралось много ребят, приглашенных поплавать у вас в бассейне, хотя бассейна тоже не было. Ребята – из тех, с которыми ты дружила, когда мы с тобой сошлись, отпрыски знатных флорентийских семейств, двадцатилетние пижоны, весельчаки, но это были не они. Однозначно я не оказался в числе приглашенных. А вот моего брата Джакомо позвали, и он входил через калитку с полотенцем на плече и смотрел на меня снисходительно. Но главное, Луиза, что там была ты, ты была повсюду, ты сама была это место, ты была всем – дорогой от ее начала и до конца, до тех самых темно-оранжевых деревьев и безумно роскошного ковра из лепестков, по которому все ступали, – и твой голос назначал мне свидание в позднее время, по окончании праздника, на который я не был зван, «без четверти восемь»; и все же, Луиза, тебя, как и Больгери, и бассейна, и моря не было. Я был раздвоен, разделен на две части: с одной стороны, огорчен из-за отсутствия приглашения на праздник в бассейне, с другой – испытал облегчение, узнав, что никакого бассейна не было и, по всей вероятности, праздника тоже; с одной стороны, я поклонялся тебе, ибо ты была повсюду и делала это место сказочным, с другой – я огорчался, что тебя там не было; с одной стороны, абсурдная надежда получить у тебя то, что мне причиталось на свидании «без четверти восемь», с другой – сожаление, охватившее меня, когда я смотрел, как Джакомо и другие парни входят в твой сад, в который меня не пускают. Твой голос, Луиза, скреплял все между собой, включая меня и мою жизнь, он был как закадровый голос, который описывал всю ту красоту, в которой тебя, увы, не было. Не было. Не было.
Я резко проснулся, вскочил как ошпаренный ровно пять минут назад и сразу же бросился писать, потому что у меня нет другого способа рассказать тебе, как я поживаю. Я до сих пор раздвоен, Луиза, хотя уже не сплю, но все еще разделен на части: с одной стороны, я счастлив, что есть место, где ты получишь это письмо, с другой – глубоко несчастен, что это место не там, где я просыпаюсь, где пишу, где живу и где буду жить.
Целую.
Разве что только (1988–1999)
Как можно рассказать о вспышке огромной любви, зная, что она закончилась в клоаке? И как написать портрет одного из двоих, того, которого оставляют с носом, – ибо все всегда начинается с обмана, – чтобы он не выглядел по-дурацки? Тем не менее придется рассказать о том, как Марко и Марина познакомились, влюбились друг в друга, стали жить вместе, поженились, – правда, желательно не увлекаться этой историей, поскольку с какого-то момента она становится другой. Вот как все было на самом деле. Вот как все – решительно все, за исключением одного, точнее, одной – считали, как все это было.
Все началось с участия бывшей бортпроводницы обанкротившейся югославской авиакомпании «Копер Авиопромет» в передаче центрального телевидения «Утро на Первом канале» весной 1988 года, в ходе которой молодая женщина Марина Молитор (словенка с итальянским гражданством, к тому времени перешедшая в «Люфтганзу» в отдел наземного обслуживания пассажиров в аэропорту Леонардо да Винчи в Риме) рассказала трогательную историю. Это она, а не ее коллега Тина Доленц, должна была оказаться на борту самолета «DC-9-30», упавшего в море девятью годами ранее при чудовищной трагедии в Ларнаке, но в последнюю минуту Тина ее заменила, чтобы Марина, согласившаяся стать донором, смогла в тот день пойти на трансплантацию костного мозга своей старшей сестре, больной лейкемией, в римской больнице «Форланини». Этот акт великодушия (шуточное ли дело – пожертвовать собственным костным мозгом для трансплантации, особенно в те годы), предпринятый для спасения сестры, позволил уцелеть ей самой в первую очередь и стоил не одной, а сразу двух жизней: жизни вышеназванной коллеги и той сестры Марины, все равно умершей спустя несколько месяцев из-за отторжения организмом донорского материала, отчего сама трансплантация оказалась совершенно напрасной. Молодая женщина плакала, рассказывая свою историю перед камерами. Разве что только…