Мулинелли (1974)
Из всех мест Ирена Каррера выбрала Мулинелли однажды августовским вечером, и из всей семьи это понял один только Марко, которому было почти пятнадцать, хотя с виду можно было дать двенадцать из-за той гормональной недостаточности, о которой говорилось.
Впрочем, частые смены настроения Ирены, ее сцены, бунты, периоды мрачного молчания, ее мнимые воскрешения, любовные увлечения, приступы оптимизма, за которыми снова следовало уныние, ожесточение и глупые поступки, которые она совершала специально, чтобы привлечь к себе внимание, даже когда ей было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет, еще сильнее насторожили ее и без того встревоженных родителей, привыкших к ее выходкам. Она находилась под наблюдением очень хорошего психотерапевта, доктора Зейхена из Флоренции, который в августе, однако, как все психотерапевты, отправился в отпуск. На самом деле он оставил Ирене свой номер, по которому она в случае необходимости могла его найти, но это был заграничный номер с непонятным кодом страны, слишком длинным, отбивавшим охоту звонить. Август начался у Ирены неплохо, она попыталась им насладиться, запланировала поездку в Грецию с двумя подругами после сдачи выпускных экзаменов, но все сорвалось, так как одна из них завалила экзамен; задуманная вместо той поездка в Ирландию так и осталась на уровне обсуждения; огромное желание провести пару дней в тосканской Версилии, где можно было развлечься, по утверждению ее друзей, само по себе отпало, как бывало каждый год. Поэтому ближе к празднику Успения Богородицы Ирена оказалась в Больгери, чтобы задыхаться здесь от скуки; в Больгери, где она проводила каждое лето и откуда в тот год, став совершеннолетней, с аттестатом зрелости и удовлетворительными отметками, наивно надеялась сбежать. Но хватило провала подруги, чтобы сорвались все прожекты, обнажив внезапно узость круга ее социальных связей, что было одновременно и следствием, и причиной ее глубочайшей депрессии. Отец, который читал и стряпал, мать, которая загорала и тоже читала, двое маленьких, суперспортивных братьев, выходы в море на старом «Ворьене»[57], разъеденном солью, местные друзья, заполнявшие ближайшие дискотеки, куда ей было противно войти, доктор Зейхен, скрытый за кодом неизвестной страны, и вдобавок еще и беспокойство за Марко, ее несмышленого братишку, которому в том году предстояло лечение сразу по окончании каникул, – придя к соглашению по этому вопросу, родители каждый божий вечер продолжали его обсуждать, а Ирена – их подслушивать.
Итак, в один из августовских вечеров, когда погода уже испортилась и по всему побережью дул юго-западный ветер, Ирена встала из-за стола после незатейливого ужина из остатков вчерашнего, сказав, что идет на пляж привязать к кабинке катер, поскольку ночью ожидается шторм. Выглядело это нормально – однако нормальным не было: их отец был сдвинут на этой лодке и сам следил за ее сохранностью, но никак не Ирена. Ничего не заподозривший отец сказал ей «молодчина» и отправился в свою комнату. Марко же сообразил, что Ирена собирается утопиться в этой короткой и самой опасной морской полосе, которую называли Мулинелли, напротив их пляжной кабинки, где вода всегда неспокойна, а течения тянут на дно даже в штиль. И что самое страшное, уже утонули четверо, с тех пор как Каррера обзавелись здесь летним домом, – все, по слухам, самоубийцы. В тот момент как Ирена выходила из дома, закинув на плечо свернутый пеньковый канат, Марко опешил, заметив, что ни мама, которая мыла посуду, ни Джакомо, который ее вытирал, не шелохнулись, не сделали ни единого движения, чтобы ее остановить. Он опешил, но тут же сообразил, что именно ему предстояло спасти сестру, и эта мысль внезапно придала ему храбрости. Не сказав никому ни слова, он выскользнул из кухни и вышел из дома.
Небо затянули тучи, вот-вот хлынет дождь. Дымчатый свет заката угасал, воздух был жарким и липким. Отчетливо слышался рокот взбесившегося моря. Марко выскочил бегом из сада и бросился по дорожке, ведущей к дюнам, в глубине которой мелькала белая майка Ирены. Марко прибавил ходу, стараясь нагнать сестру, но та его заметила и, не поворачиваясь, велела немедленно возвращаться домой. Марко не послушался – напротив, поскольку она его заметила, он подбежал еще ближе. Если бы Ирена не собиралась топиться, она бы его подождала и была бы рада, что он решил помочь ей привязать «Ворьен» к кабинке, но она была отнюдь не рада и, повернувшись к нему, угрожающим тоном повторно приказала немедленно возвращаться домой. Марко все-таки не остановился, он стремительно шел за ней. Тогда остановилась она, дождалась его, а когда он приблизился и остановился рядом с ней, не зная, что делать дальше, она схватила его за плечи, резко развернула и поддала пинка, не ожидая которого, он упал. «Проваливай!» – закричала Ирена, развернулась и пошла, а потом побежала. Марко подхватился на ноги и бросился за ней. Несмотря на то что он был гораздо меньше ее – он, впрочем, всегда был меньше любого, – он ощущал в себе необычайную силу, которой хватило бы, чтобы помешать ей прыгнуть в пучину. Конечно, если бы рядом оказался кто-то еще, он бы для надежности позвал на помощь, но там не было ни одной живой души, а они уже почти подошли к дюне, и Марко готов был броситься на Ирену, скрутить ей за спину руки, а если понадобится – повалить и держать ее, прижимая к песку, пока она не сдастся. Он был легкий, проворный, хорошо умел драться. Тот пинок был неожиданностью, такого больше не произойдет.
Перед дюной, где рев моря становился громче, Ирена снова остановилась и повернулась. Марко, следовавший за ней в двух шагах, тоже замер. Оба тяжело дышали. Пристально глядя на него с дьявольской ухмылкой, сестра дико вскрикнула, чем до смерти напугала его, и стала размахивать в воздухе концом пенькового каната, словно это был хлыст. Она пятилась назад, отмахивалась от него хлыстом, но он следовал за ней неотступно, не спуская глаз с конца каната, который свистел у него перед носом, едва не касаясь лица. Он не сводил глаз с этой раскачивающейся гидры, чтобы не смотреть на Ирену и не видеть бесовского выражения ее лица.
Приблизились к пляжу. Ирена перестала хлестать по воздуху канатом и подошла к катеру. Оставленный на берегу, он и вправду находился в опасности: вздувшись, море могло его унести. Вереди – воды Мулинелли, в морской темноте кипели их пенистые волны, а юго-западный ветер крепчал. Ирена всматривалась в них, став в стойку, как охотничья собака, Марко приготовился, чтобы прыгнуть на нее в нужный миг и не дать ей уйти из этого мира. Но Ирена сделала шаг вбок и буквально обняла нос маленькой яхты, лаская разъеденную солью фанеру, как ласкают лошадиную гриву. Марко, по-прежнему весь как пружина, готовая разжаться, смотрел на нее, пока она набрасывала на мачту петлю, а другим концом каната опоясывала бедра. Он не шевельнулся, пока она втаскивала лодку к их пляжной кабинке, двигаясь спиной вперед, не подкладывая ни резиновых роликов, ни круглых деревяшек, рывками, полагаясь на свою силу. Когда «Ворьен» был надежно закреплен, Ирена отвязала от себя канат, привязала его морским узлом к кабинке и повернулась: на этот раз Марко посмотрел ей в лицо, пристально вглядываясь в сгущавшейся темноте, но того страшного выражения, с которым она хлестала воздух, не было.
Они вернулись домой, стараясь шагать в ногу, чтобы идти обнявшись, но вопреки принятым правилам: он, мужчина, обнимал ее за талию, а она, женщина, обнимала его за плечи. Время от времени она проводила средним пальцем по его шее, легонько-легонько, как муравей, между двумя нервами, расположенными у нас по краям позвонков.
Weltschmertz & Co. (2009)
Кому: Джакомо – jackcarr62@yahoo.com
Отправлено: Gmail – 12 декабря 2009 г. 19:14
Тема: Вселенская боль
От: Марко Карреры
Дорогой Джакомо!
Внезапно обнаружилась одна вещь, о которой я должен тебе рассказать, потому что ты единственный человек на свете, кого это может интересовать или, во всяком случае, хотя бы касаться.
Накануне я был в доме на площади Савонаролы, желая проверить, все ли там в порядке. Не спрашивай меня, зачем я это делаю. Время от времени хожу туда с проверкой. Дом потихоньку приходит в упадок, оттуда следовало бы все вынести, привести в порядок и хотя бы сдавать, поскольку продавать его сейчас, в период кризиса, не имеет смысла, и пока все, что я могу сделать, – это заглядывать туда время от времени, убеждаясь, что там нет протечек, поломок и потолок не обвалился. Короче, чтобы все это не рухнуло в одночасье. Газ я отключил, а воду нет, иначе при желании невозможно будет сделать даже уборку. Я не хожу туда убирать, мне даже в голову такое не приходит (для кого там убирать?): хожу туда с проверками. Чтобы все это не рухнуло в одночасье. Ты меня понимаешь? Ты, заявивший, что ноги твоей здесь не будет, ты понимаешь? Скорей всего, нет. Но я хотел поговорить с тобой не об этом.
Короче, вчера я был в доме. И в какой-то момент мне вдруг захотелось войти в комнату Ирены, сам не знаю почему. Мне было известно, что там все осталось неизменным, я бывал в этой комнате неоднократно, когда еще там жил, и потом, когда приезжал на праздники из Рима. Я знал, что мать с отцом содержали ее в чистоте и неприкосновенности, кровать всегда застелена, словно Ирена должна явиться с минуты на минуту. Я открывал дверь, входил и смотрел: кровать, синее покрывало, на письменном столе порядок, на книжных полках полный беспорядок, красивая настольная лампа, некрасивая настольная лампа, на стене гитара, пластинки, проигрыватель, шкаф с афишей Жака Майоля и другой – с Лидией Ланч, кукольный «дом над водопадом», который папа специально для нее смастерил, абсолютный его шедевр. Я входил в ее комнату, осматривал и выходил. По правде сказать, раньше я это делал чаще, чем теперь: сейчас, когда я появляюсь там, чтобы проверить, все ли в доме в порядке, я в нее никогда обычно не заглядываю, поскольку уверен, что с этой комнатой уже никогда не может быть никаких проблем. Это – почившая комната, если ты понимаешь, что я хочу этим сказать. Но вчера утром, непонятно почему, я в нее вошел. И не ограничился осмотром: уселся на кровати, измяв безупречно разглаженное синее покрывало. Включил красивую настольную лампу. Сел за письменный стол. Так вот, если бы за