потерять кого-то, когда кто-то умирает, то есть стать субъектом его смерти, я потерял свою дочь, я виноват в ее смерти, я допустил, что она умерла, я, я, я, это местоимение не имеет смысла, оно почти непристойно, когда умирает кто-то другой, но когда умирает твой ребенок, оно, к сожалению, приобретает смысл, ибо, как ни крути, за этим всегда стоит ответственность, если не вина родителя, который не помешал, как должен был, который не извернулся, не защитил, не предусмотрел, который позволил этому случиться и, значит, позволил умереть, и, значит, потерял сына или дочь, ну, в общем, раздался у нашего брата Марко телефонный звонок, который обнулил его жизнь, и было это после обеда, в воскресенье, осенью, и вся его жизнь, уже не раз обнуленная, обнулилась снова, разве что только в реальной жизни нулей не бывает, и действительно, Мирайдзин спала, лежа у него на коленях, и в то время, пока он пытался дышать, хотя это не получалось, он за несколько секунд стал shakul (но ему об этом из деликатности не сказали, хотя он прекрасно понял), он стал thaakil, он стал vilomah, он стал charokammenos всего за несколько секунд, и легкие не дышали, воздух казался раскаленной струей, живот – бездонной дырой, голова как барабан, – ближе к нулю человеческая жизнь не бывает, но проснулась Мирайдзин, открыла глазки и улыбнулась ему, ей месяц назад исполнилось два года, и вот так, просто проснувшись и улыбнувшись, сказала ему: дед, ты даже не думай, не надо шуток, дед, на свете есть я, ты должен выжить.
Взвешенный (2009)
Кому: Джакомо – jackcarr62@yahoo.com
Отправлено: Gmail – 12 апреля 2009 г. 23:19
Тема: Фотографии Летиции
От: Марко Карреры
Привет, Джакомо!
Представляешь, удалось пристроить мамин фотоархив! Подвернулся счастливый случай, и я его не упустил. Теперь мы с чистой совестью можем продать этот дом.
Заниматься мамиными вещами по сравнению с папиными было гораздо труднее, по многим причинам, и должен по правде сказать, я ими и не занимался: эти тысячи фотографий, на самом деле прекрасных, смущали и порой даже ранили меня; когда попадались портреты архитекторов и художников, с которыми мама сотрудничала, я задавался вопросом, которые из них были ее любовниками, и у меня каждый раз сжималось сердце, когда я видел всех этих людей, все эти таланты, весь этот бурливший вокруг нее мир, где для папы не было даже крохотного местечка. Правда, и его доблестные подвиги – коллекционирование «Урании», мелкое моделирование и макеты в натуральную величину – исключали мамино присутствие, но по крайней мере там никого не было, это был одинокий мир одинокого Пробо. В маминых работах, напротив, был целый мир мужчин, женщин, искусства, талантов, архитектуры, предметов, губ, сигарет, улыбок, разговоров, туалетов, обуви, музыки, пейзажей, и она с фотоаппаратом в руках была в центре всего этого, все это бурлило вокруг нее, все, там было все, кроме Пробо. Это меня и сдерживало. Думаю, я ревновал, ну или что-то в этом роде. Но видишь, как устроен мир, даже не занимаясь этим, я сумел пристроить ее архив. Место хранения – Фонд Дами-Тамбурини. Я понимаю, тебе ничего не говорит это имя, мне оно тоже ничего не говорило, пока случай не свел меня с самим Луиджи Дами-Тамбурини, сиенцем, наследником значительного семейного состояния, состоящего из недвижимости, земель, озера (!), плотины (!), но главное – небольшого, но преуспевающего инвестиционного банка и его Фонда, занимающегося иконографией двадцатого века. Дело было так: один знакомый пригласил меня поучаствовать в благотворительном турнире «Двойной детектив» в Кашинах, организованном на выставке моды в неделю показа новой мужской коллекции «Питти Уомо», и, как ты понимаешь, там было полно всяких знаменитостей и ловеласов, которые не умеют даже подбросить мячик, – а я возобновил регулярные тренировки, я в хорошей форме, и, что говорить, я силен и, следовательно, был приглашен на этот «Двойной детектив» для его технической квалификации. «Двойной детектив», если тебе неизвестно, – это парный турнир, в котором напарники перед каждым сетом выбираются по жребию, случайно. До полуфинала я добрался вполне легко, а вот в полуфинале мне достается этот Дами-Тамбурини. В пару, я имею в виду. Он ничего себе, сказать честно, хотя, надо признать, невероятный мазила, и несмотря на две тыщи пропущенных им мячей, мы побеждаем. В финале мы снова по жребию оказываемся вместе, и вот тогда это было сражение: соперники попались сильные, Дами-Тамбурини на сей раз пропустил меньше мячей, и мы выиграли финал. Он, Дами-Тамбурини, был на седьмом небе, благодарил Бога за то, что ему выпало два раза подряд играть со мной, и, чтобы выразить мне свою безмерную благодарность, пригласил меня на ужин в Вико-Альто, на свою виллу, возле Сиены, сначала один раз, потом второй, и во время ужинов расспрашивал обо мне, о моей жизни, рассказывал про свою. (Кстати, порасспросив у людей, я выяснил, что он гемблер и что та самая вилла, на которую он меня приглашал пару раз в месяц, превращается в подпольный клуб, но я ничего ему не рассказывал о своих былых пристрастиях.) В ходе наших бесед он поведал мне о своем фонде, который как раз занимается частными фотоархивами, коллекциями афиш, почтовых открыток, манифестов и тому подобным, связанным с искусством двадцатого века. Тогда я ему рассказал про архив нашей матери, так, для пробы. Он мне сказал, что лично фондом не занимается, набрал на мобильнике номер и связал меня с президентом фонда, который сразу назначил мне встречу на следующий же день. Я привел его на площадь Савонаролы и показал мамин архив в том беспорядочном состоянии, в каком она его оставила; я и сам, можно сказать, впервые как следует все рассмотрел, потому что до тех пор, как я уже говорил, у меня не лежало сердце, и только тогда я сообразил, насколько он ценный: там, Джакомо, сотни потрясающих портретов архитекторов, дизайнеров и художников, все черно-белые, отдельная серия посвящена женщинам-архитекторам, без малого самая полная в Италии; прекрасные секвенции, которых я никогда не видел, процесса изготовления изделий из пластика (настольных ламп, столиков, стульев), от проектирования в мастерской до отливки на фабрике; охвачены практически все выставки и экспозиции групп радикальной архитектуры шестидесятых-семидесятых годов и огромное количество вечеров зримой поэзии, есть вдохновляющая серия «ангелов грязи» 1966 г., о которой я тоже ничего не знал, и на одной из ее фотографий, Джакомо, в толпе этих ангелов появляется папа, в высоких резиновых сапогах и военном плаще перед Национальной библиотекой в свете фонаря, освещающего его улыбающееся лицо с зажатой в зубах сигаретой. Единственный след его присутствия в море отпечатков и негативов, накопленных мамой за всю ее жизнь. Говорю тебе, это чудо, что мы появились на свет.
Увидев весь материал, президент этого фонда выразил удивление, но, по-моему, притворялся, Дами-Тамбурини приказал ему все без разговоров забрать, и, когда речь зашла о перевозке, он предложил мне за архив двадцать тысяч евро. Но мне ничего не надо, сказал я ему, и он опешил. Как не надо? Ну еще чего не хватало, это дар, это вы мне оказываете любезность. Тогда этот человек на меня посмотрел, посмотрел пристально, как бы взвешивая. Не знаю, доводилось ли тебе ощущать, что тебя взвешивают: со мной никогда не случалось, но я уверен, что тогда в гостиной на площади Савонаролы, рассматривая меня, этот человек меня взвешивал, то есть спрашивал себя, искренен я или нет, жадный я или нет, мог он или не мог предложить мне поучаствовать в его денежных махинациях. Конечно, у меня нет для тебя доказательств, но когда он на меня смотрел, я «понял», что этот человек – преступник и ворует деньги. Странно, на меня будто снизошла эта уверенность. Но потом он, видимо, прикинул и понял, что не стоит рисковать, что я могу его осрамить и испортить репутацию, поэтому он «принял» мой дар, но был явно разочарован, и я уверен, что если бы он заранее знал, что я собираюсь подарить им архив, то и ноги его в нашем доме бы не было.
Вот так, Джакомо, в конечном счете знаки пребывания на земле нашей матери «не исчезнут со временем, как слезы в дожде». Теперь Фонд Дами-Тамбурини располагает даром Летиции Калабро́, а дом на площади Савонаролы официально выставлен на продажу, хотя мой агент, который им занимается, мой старый приятель по средней школе Ампьо Перуджини (Помнишь его? Тот, у которого под глазом была красная ангиома, и ты страшно боялся его), говорит, что после повышения процента на субстандартную ипотеку и в связи с падением цен на биржах и так далее, рынок недвижимости рухнул и лежит в пыли. Будем надеяться, что тут еще скажешь. Дом за бесценок я продавать не буду. Заплатят сколько положено, ладно, в противном случае буду ждать.
Терпения мне не занимать, правда, брат-отшельник?
Прости, что задал вопрос, жду ответа и обнимаю дисплей.
Via Crucis (2003–2005)[71]
Вскоре после того, как Пробо Каррера выразил желание переехать в Лондон, у него был обнаружен рак. Правда, когда он его выразил, он был уже болен, но еще не знал об этом – или, быть может, знал, не зная, то есть чувствовал его, и это отчасти могло объяснить необычность его желания. И действительно, речь шла о нехарактерном для него замысле: бросить Флоренцию, дом на площади Савонаролы, мастерскую, макеты поездов и перебраться в какую-то неведомую малогабаритную квартирку, которую предстояло купить непременно в Марилебоне[72], к которому он, похоже, прирос сердцем с давних пор – со времен их с Альдино учебной поездки в пятидесятые годы, двадцать сказочных дней в аристократической семье друзей Мансутти, владевшей целым дворцом на Кавендиш-сквер[73]