Я на автозаправочной станции, только что залил полный бак. Оплачиваю кредитной карточкой. После набора суммы к оплате электронный аппарат (недавно я выучил, что он называется POS – сокращение от Point Of Sale[84]) требует ввести мой PIN-код (сокращение от Personal Identification Number[85], это я выучил давно). Хозяин автозаправочной станции поворачивает POS в мою сторону, а сам резко отворачивается в противоположную, в сторону полей, причесанных ветром. Он так выразительно проделывает это, что его движение представляется чрезмерным в череде прочих обычных, незначительных движений, лишенных особого смысла. Он отвернулся от меня для того, чтобы дать мне понять: он на меня не смотрит, в то время как я набираю свой ПИН-код, и поэтому я не могу быть к нему в претензии в тот день, когда клонируют мою кредитку.
В Песне XIII «Чистилища» Данте оказывается на второй горной террасе перед душами завистников. Они прижаты друг к другу, все во власяницах цвета скалы, на которую они опираются, умоляя святых угодников и Богородицу о защите. Вергилий призывает Данте посмотреть на них вблизи, и Данте видит, что их веки по краям зашиты железной нитью и из проколов иглы льются слезы. Тут поэт делает нечто замечательное, преисполненное сострадания и современности: «Приближаясь, я боялся их оскорбить, / Пройдя невидимым и видя их, / И вопросительно взглянул на учителя». То есть он переводит взгляд на Вергилия, и вовсе не оттого, что муки грешников его ужасают, а чтобы не оскорблять эти души своим взглядом, на который они не могут ответить. Он как будто говорит, что лежачих не бьют и в безоружных не стреляют.
Согласно заявлению одного из представителей команды Принса, сделанному журналу мод Notorious[86], певец запрещал своим подчиненным смотреть на него. «Я своими глазами видел, как он уволил одного типа, – сказал помощник, пожелавший остаться неизвестным, – из-за того, что тот на него посмотрел. Чего он на меня пялится? Скажите ему, пусть проваливает». Американцы по такому случаю даже придумали специальный термин – eye contact[87]. Тому невезучему типу он стоил рабочего места, но попробуйте поднять глаза на своего соседа в каком-нибудь злачном заведении Бронкса. «Что же нужно было такого натворить, чтобы дойти до ручки?» «Eye contact».
Француженка Бальдин Сен-Жирон[88], философ, написала книгу, опубликованную в Италии в 2010 г., под названием «Эстетический акт. Эссе в пятидесяти вопросах», в которой она вводит довольно смелое философское понятие «акта» в эстетике. Использование этого слова – «акт» – полностью опровергает концепцию, согласно которой «смотреть» – синоним пассивности в противоположность понятию «делать». Эстетический акт, говорит Бальдин Сен-Жирон, – это «вмешательство»; взгляды – суть тело. Пассивностью тут и не пахнет.
Каждый день нас окидывают взглядами сотни людей. Мы тоже окидываем взглядом сотни людей. В большинстве случаев на это никто не обращает внимания: мы не замечаем, что на нас смотрят, и другие не видят, что мы смотрим на них. Поэтому ничего не происходит, и эти взгляды не влекут за собой никаких последствий, – но нет никаких оснований считать их менее действенными, нежели те, на которые я ссылался выше. Более того: так ли мы уверены, что взгляды, на которые не отвечают, непродуктивны? Есть люди, которые влюбляются, глядя ежедневно через окно на проходящего мимо одного и того же человека. Есть люди, отдающие свое сердце ведущему или ведущей в телевизионном ящике. Мы должны согласиться, что не существует более важных или менее важных взглядов: все они перемешиваются в ту минуту, когда мы бросаем взгляд, и только стечение обстоятельств, сиречь случай, определяет последствия.
Речь почти всегда идет о последствиях исключительно эмоциональных. Возьмем хозяина бензоколонки. Допустим, он не стал бы отворачиваться так демонстративно, а напротив, вперился бы взглядом в мои пальцы, набирающие ПИН-код; или даже просто смотрит мне прямо в лицо вместо того, чтобы ласкать взглядом полевую травку; меня бы это покоробило точно, и моя реакция, подавленная или не совсем, была бы схожа с реакцией Принса: чего он на меня уставился? Даже если бы я тогда не поверил, что он пытается запомнить мой ПИН-код, все равно я бы почувствовал себя оскорбленным. Это доказывает, что взгляды – одно из самых мощных оружий, производящее эмоциональные взрывы, даже когда они не преследуют цели взорвать. Кто не чувствовал себя униженным, когда человек, с которым вы разговариваете, вдруг искоса посматривает на часы? Что делает взгляды более или менее приемлемыми – это качество внимания, которое они выражают. Вот, например, на обочине дороги стоит машина и возле нее топчется какой-то тип: мы проносимся мимо на скорости сто тридцать и на лету замечаем, что он мочится. Вполне вероятно, что это серьезный, порядочный, уважаемый человек в совершенно здравом рассудке: тем не менее в схватке с неудержимым зовом природы он был вынужден совершить – скажем так – этот социально неприемлемый акт. «К черту, – должно быть, подумал он, – всяко лучше, чем надуть в штаны». Но ни за что на свете он бы не сделал того, на что решился, видя, что мы подъезжаем, и понимая, что мы его видим. Он поворачивается к нам спиной, то есть сводит на нет свое внимание к нам и тем самым отменяет разрушительное столкновение с нашими взглядами. На самом деле стоит он к нам передом или задом, мало что значит, поскольку мы вряд ли знакомы, но для него значит много. Самое главное – это не то, что он мочится на оживленной дороге, а то, что мы это видим. Если бы он не мог повернуться к нам спиной, самым главным было бы то, что он бы увидел и нас, и то, что мы его видим. Пассивность? Ничуть!
«Я – то, что я вижу», – сказал Александр Голлан[89]: поскольку он художник, то естественно, что его творческая индивидуальность устремляется в направлении, исхоженном его взглядами; но с равным успехом Кейт Мосс тоже могла бы найти свою индивидуальность, поменяв полосу движения и утверждая: «Я – то, что другие видят во мне». Инструментом, которым пользуется человек, остается по-прежнему взгляд. Напротив, электронный глаз автоматических приборов – невинных по определению – стал идеальным накопителем самых чудовищных преступлений. Первоклассный бомбардир американского воздушного флота Томас Фереби молился, чтобы его глаза подсказали ему тот миг, когда нужно сбросить атомную бомбу на Хиросиму с бомбардировщика «Энола Гэй»; те же глаза вскоре увидели выросший от взрыва чудовищный ядерный гриб. Это означает, что он вмешался. Нынче американцы используют беспилотные бомбардировщики, так называемые дроны, которые сбрасывают бомбы по команде управляющего ими алгоритма. Не было прямого взгляда, значит, никто не замешан и потому никто не виновен.
И потом, есть еще созерцание, эстетический акт – креативный и мистифицирующий. Вот, например, Мирайдзин наконец уснула, и я созерцаю ее, а не эсэмэску: девочка, обычная спящая девочка, но мой взгляд превращает ее в самое прекрасное, что есть на свете.
Волки не убивают невезучих оленей (2016)
Первый удар – мимо: Дракон представляет ему нового игрока (Близард, это Ханмокку; Ханмокку, это Близард; очень приятно; очень приятно), и Марко Каррера пожимает протянутую ему руку, ничего не замечая. Он едва улыбается и следует дальше: он рассеян, может, переваривает свою подлость, потому что и сегодня приехал играть, хотя у Мирайдзин поднялась температура. Но сегодня особенный день, 29 февраля, и Марко не смог устоять. Он не суеверный и не верит в предрассудки, но все же верит в магию цифр и повторяющихся дат, и в день, повторяющийся раз в четыре года, грех не поиграть. Поэтому он и поехал. В конечном счете тридцать восемь не такая уж и высокая температура, и девочка не казалась такой уж больной. Он дал ей таблетку тахипирина, думая, что в крайнем случае, если температура будет подниматься, он отвезет ее в больницу в Сиене. Но пока все шло как по маслу: как всегда, она уснула в машине и проспала всю дорогу от Флоренции до Вико-Альто; как всегда, проснулась по прибытии на виллу, и как раз вовремя, чтобы он смог разгрузить машину, как обычно, с помощью гигантского филиппинца Дами-Тамбурини по имени Мануэль, ждавшего их в конце боковой аллеи; и, как всегда, она вновь уснула, едва он опустил ее в гамак, как всегда, разложенный в «кабинете боли», названном так потому, что один из предков Дами-Тамбурини, Франческо Саверио, виконт Таламоне, вел тут свой тайный дневник, озаглавленный им «Боль», в котором описывал свои жестокие страдания, вызванные изменами жены Луиджины. Все прошло, как всегда, отлично, но это не отменяет того, что у ребенка температура, и Марко Каррера думает, до чего он подлый. По этой причине, когда Дами-Тамбурини представлял ему Неназываемого, он ничего и не заметил. Но потом внезапно взгляд его снова упал на этого долговязого человека, по-прежнему стоящего с хозяином дома в другом конце зала, и, не узнав его вблизи, он теперь вспомнил старого приятеля, глядя на того издали. Вспомнил его боевое прозвище Близард, на которое вначале тоже не обратил внимания. Не веря своим глазам, Марко пересек зал, направляясь в сторону Неназываемого, который сразу же его узнал и смотрел на него, выжидательно улыбаясь.
– Но ты же… – бормочет Марко, но Неназываемый моментально его перебивает.
– Будьте любезны, вы не покажете мне, где здесь туалет? – говорит он, беря его под руку, и уводит от Дами-Тамбурини, который продолжает встречать гостей.
Они покидают зал. Марко и впрямь направляется к туалету. Смотрит по-прежнему изумленно на своего бывшего друга – встретиться с ним внезапно после стольких лет в этом заведении и даже поначалу его не узнать, – и сердце его начинает бешено колотиться: прежний парнишка, спасший ему жизнь сорок лет назад, теперь скорее напоминает старую ходячую вешалку, на нем потертый и расползающийся по швам костюм, седые волосы взлохмачены, как у безумного ученого, спина изогнулась наподобие вопросительного знака, лицо изборождено пороками, желтые зубы и затейливая татуировка, узоры которой, как щ