– Как он не понял, вы же друзья?
– Мы используем в игре псевдонимы. Он знал, что ему нужно разорить Ханмокку, но только когда нас представили друг другу, он узнал, что Ханмокку – это я.
– Вот оно что.
– Что, мимоходом замечу, есть название подаренного вами гамака.
– Совершенно верно.
– Короче, он мне обо всем рассказывает. А тот, кого он называл начальником, – это хозяин дома, Луиджи Дами-Тамбурини. Никогда не слышали?
– Нет. А должен был?
– В Тоскане это довольно известное имя. Знатная семья из Сиены. Но я спросил просто так, это не имеет значения. Важно то, что Дами-Тамбурини – мой партнер по теннису в парных играх в возрастной группе свыше 100, и до вчерашнего вечера я смело мог назвать его своим другом.
– Свыше ста?
– Имеется в виду сумма возрастов игроков. Встречаются сильные типы.
– Вот оно что…
– В общем, мой старый друг сообщает мне, что Дами-Тамбурини задумал меня разорить. А у Мирайдзин чуть раньше поднялась температура, и я сомневался, ехать или не ехать в тот вечер. Как вы думаете, что в подобных случаях делает человек?
– Что?
– Садится и уезжает, вот что он делает. А потом, назавтра, на свежую голову обдумывает, как обстоят дела. Правильно?
– Совершенно верно.
– Пытается понять, правда или нет, что его постоянный партнер нанял профессионала, желая его разорить. И в данном случае возникает еще один вопрос: почему? Но на свежую голову, по здравом размышлении. Верно?
– Верно.
– Для меня – нет.
– Вы остались?
– Да, я остался играть.
– И выиграли невероятную сумму.
– Да.
– Выиграли у своего напарника по теннису или у своего старого друга?
– У своего напарника по теннису, того, который хотел видеть мои слезы. Я был в шаге от полного краха. В крошечном шажке.
– То есть?
– Я поставил на сумму, которой у меня нет.
– Сколько?
– Не скажу, мне неловко. У меня таких денег не было и нет, и, проиграй я, мне пришлось бы несладко.
– Но вы же не проиграли?
– Нет. У меня был бубновый валет против валета треф.
– Во что вы играли?
– В «Техасский холдем».
– Что это?
– Покер по-техасски.
– Сильно отличается от обычного покера?
– Ну, в общем, немного усложнен. У каждого игрока две закрытые карты и пять открытых, то есть общих.
– Что-то вроде «телезины».
– Да. Разновидность.
– «Телезины» или «терезины»? Я так и не понял.
– Думаю, обеих. Это итальянские искажения «Теннесси», ее американского названия.
– В самом деле?
– Да. В Америке в покер играют в разных штатах по-разному. Техасский вариант наиболее распространенный. Разработан специально для контроля за выигрышами и проигрышами, чтобы люди не разорялись, как частенько случается в Теннесси. Но вчера ночью это не сработало. Вчера ночью я был в шаге от краха.
– Но потом все же выиграли.
– Да. Крах потерпел Дами-Тамбурини. Он стал проигрывать и требовал переиграть партию в надежде отыграться, и опять проигрывал и требовал переигрывать, и так раз за разом, пока мы не остались с ним один на один, это была наша игра, наш личный счет. Я играл без остановок, без передышки. За двадцать минут, даже меньше, за четверть часа я выиграл уйму денег.
– Сколько?
– Мне неловко признаться и в этом.
– Почему? Вы же не проиграли их.
– Я их не проиграл, но все равно в этом деле замешан.
– Сколько?
– Восемьсот сорок тысяч.
– С ума сойти!
– Еще бы, удваивая ставки…
– А у вашего друга есть такие деньги?
– Найдутся. Его семья владеет инвестиционным банком, землями, виноградниками, минеральной водой, недвижимостью… Но я от них отказался. И поэтому звоню вам.
– Как отказался? Почему?
– Потому что их слишком много. Что с ними делать? Там был и нотариус, который всегда к услугам в случаях крупных проигрышей, но и он оказался в тупике, не знал, как выкрутиться.
– То есть вы выиграли восемьсот тысяч евро и оставили их там?
– Восемьсот сорок тысяч. Да.
– Черт побери…
– Вы считаете меня сумасшедшим?
– Да нет. Просто необычно.
– Я их не взял, но попросил кое-что взамен.
– И что же вы попросили?
– Видите, доктор Каррадори, был рассвет, в соседней комнате в гамаке спала Мирайдзин, я дал ей таблетку тахипирина. Я выдохся, четверо находившихся рядом выдохлись еще больше. Через два часа я должен был быть в больнице на работе. На столе валялись карты – гибель того, кто шестью часами раньше был моим другом…
– И что же? Что вы попросили взамен?
– Вдобавок я сгорал от стыда за все, что наделал. За то, что поехал играть, несмотря на поднявшуюся у Мирайдзин температуру. За то, что не вернулся домой, когда меня настоятельно просили. За то, что вошел в раж, когда проигрывал, и вовремя не остановился, как делаю обычно. За то, что еще больше разошелся, когда стал выигрывать, выигрывать, выигрывать, пока не дошел до абсурда, выиграв эту сумму.
– Ну хорошо, это был шок. Что же вы попросили взамен?
– Мне было стыдно за то, что я играю, за то, кто я есть, за то, как прошла моя жизнь. За то, что я потерял всех, кого любил, потому что, как ни крути, все они ушли, доктор Каррадори, все, никого не осталось…
– Мы говорили, что есть ребенок.
– Я стыдился и за внучку, оставленную в гамаке: я стыдился, и мне было жаль себя, нестерпимо, до ужаса. И сделал то, что ни один игрок никогда не сделает.
– И что же именно?
– Я рассказал все то, что рассказываю вам сейчас, тем четырем несчастным, которым, несомненно, было так же стыдно, как и мне. Я сказал и о другом, о чем не часто говорят за игорным столом, но что испытывают все.
– То есть?
– Я сказал, что по мере того, как я выигрывал эти деньги, моя жизнь, которую я веду сейчас, становилась все более убогой. Я выиграл пятьдесят тысяч евро и решил, что куплю себе новую машину, потому что моя нынешняя внезапно показалась мне рухлядью. Но прежде я никогда не думал, что езжу на развалюхе. Понимаете?
– Понимаю.
– Типично для игрока: превращать собственную жизнь в мерзость, надеяться, что она изменится с выигрышем, хотя в действительности желания что-то изменить он никогда не испытывал. Я выиграл уже больше двухсот тысяч и видел себя на Мальдивах или в Полинезии, в роскошных местах, куда на самом деле никогда не собирался. Четыреста тысяч, и вот уже появляются ассистенты, слуги, поварихи, личные водители, гувернантки, словно я не желал ничего другого, как только перестать заниматься собой и своей Мирайдзин. Шестьсот тысяч, и вот я уже бросаю работу, выхожу на пенсию, как если бы моя работа, которой отдано тридцать пять лет, ради которой я принес себя в жертву и которой посвятил столько времени и сил, вдруг стала мне противна. Но это не так. Жизнь, которую я веду, мне отнюдь не противна, наоборот, мне она нравится, потому что, в отличие от многих других людей, у меня есть цель, и эта цель – вручить миру человека будущего, которого по великой и нестерпимой милости мне поручено взрастить.
– И вы это все им сказали?
– Да. И под конец добавил даже то, что любой игрок знает наизусть: ничего хорошего с выигранными в казино деньгами не выходит. И что по всем этим причинам я отказываюсь от восьмисот сорока тысяч.
– А ваш друг? А остальные? Что они сказали?
– Все рыдали. Клянусь. Они мечтали, что я пролью слезы, но я заставил расплакаться их. Но они рыдали не от боли, а от охвативших их чувств. Несколько патетично звучит, но это единственное, за что мне не стыдно.
– Так что же вы попросили вместо выигрыша?
– Попросил вернуть мне фотоархив моей матери. Я его подарил фонду этого Дами-Тамбурини, это тоже длинная история, не стану рассказывать. Много лет назад я подарил архив его фонду, связанному с его же банком, и попросил вернуть.
– Почему?
– Потому что внезапно, после испытанного мной сожаления, о котором я вам уже говорил, мне показалось, что я наконец понял, как в действительности обстоят дела. Я понял, что единственной ценностью, которой владел тот человек, был подаренный мной материнский архив.
– Браво.
– Те фотографии я им не дарил, я просто от них избавился. Под предлогом, что передаю их тем, кто сможет их оценить лучше меня, я сбыл с рук то, что моя мать оставила после себя, след ее пребывания на этой земле. Завтра я его заберу. Это моя победа, одержанная вчерашней ночью.
– Вы не жалеете?
– Ну вот еще! Послушайте, у меня нет проблем с деньгами. Мне всегда нравилось работать, и я никогда не мечтал о жизни рантье. Для меня те деньги стали бы проклятием. Это игра, страсть подростка, от которой я так и не избавился, продолжала мне угрожать. Я прожил жизнь под этой угрозой, но сегодняшней ночью заглянул ей в глаза. Увидел, как обстоят дела. Мне нужно было с кем-то поговорить об этом. Я вспомнил о вас.
– Правильно сделали.
– Сейчас я должен попрощаться. Я отнял у вас слишком много времени.
– О чем вы говорите? Вы прекрасно сделали, что мне позвонили.
– Благодарю вас, доктор Каррадори. Надеюсь вас скоро увидеть.
– Непременно вас навещу. Покажете фотографии из архива вашей матери.
– С удовольствием. Они прекрасные.
– Не сомневаюсь.
– До свидания, доктор Каррадори.
– До свидания, доктор Каррера.
Последнее (2018)
Луизе Латтес
23, Рю дю Доктер-Бланш
75016 Париж
Франция
Флоренция, 27 декабря 2018 г.
Дорогая Луиза!
Вот я тебе отвечаю. Вероятно, ты знала, что на этот раз я объявлюсь: разговор о колибри, эмменалгии, о том, почему мы не сошлись, не может кануть в бездну. Но это отнюдь не означает, что я собираюсь возобновить с тобой переписку. Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что не могу возобновить с тобой какую бы то ни было связь.
Прежде всего, к вопросу о том, двигаться или стоять на месте: я вижу, что ты снова переехала в новый дом. Почему? Разошлась и со своим философом-евреем? Если да, то почему? Или это твоя рабочая студия? Но если это студия, то почему ты сняла ее так далеко от дома? Другие гипотезы в голову не приходят, поскольку исключаю, что, оставаясь вместе, вы просто поменяли жилье: не могу представить себе философа-еврея, всю жизнь прожившего в Марэ