Из Америки приехал Джакомо, из Парижа – Луиза, Марина и Грета – из Германии и Каррадори – с Лампедузы. И еще из Барселоны прибыл Оскар, жених Мирайдзин, и потом, есть Родриго, медбрат, который выполнит свою часть работы, и трое парней из охраны, тоже испанцы. Дом в Больгери никогда еще не был таким интернациональным. Медбрат Гуидо, который ухаживал за Марко во Флоренции, приехать не смог – у него мать-инвалид, – и это уже хорошо, иначе пришлось бы придумывать предлог для отказа: он верующий и очень набожный и некоторые вещи не смог бы одобрить. Они трогательно попрощались, ибо Гуидо понял: Марко больше не вернется. Конечно, он не думал, что это произойдет так быстро, но решение Марко не возобновлять лечение и переехать на море в конце мая говорило само за себя. Гуидо сожалел, что не сможет поехать, даже расплакался, но у него больная мать, он не может уезжать из Флоренции.
С другой стороны, все было бы трогательно в этой затее, но только Марко счел для себя вопросом чести не впадать в сентиментальность, в противном случае все закончится всеобщим плачем. Нет, сказал он себе, если в этом есть какой-то смысл, это должен быть своего рода праздник жизни, радостный опыт. Хотя радостным его трудно было назвать, но в концепции Мирайдзин гости были живыми людьми, которые живыми вернутся в те уголки мира, откуда прибыли, и поэтому она позаботилась, чтобы прием был на высшем уровне. Тщательно подготовленные комнаты, свежая рыба, паста по-домашнему, овощи с огорода – хотя Марко и не мог отведать всех этих изысков из-за своего состояния. Он не может есть и уже многие месяцы питается только с помощью гастростомии, то есть через зонд, который ему воткнули прямо в желудок. Тем не менее, хоть сам и не мог насладиться пищей, он помогал внучке приготовить ужин и обед на следующий день, как если бы речь шла о банкете. К тому же он знает вкусы гостей: Джакомо предпочитает морепродукты, Луиза – омары, Марина – моцареллу из молока буйволицы… Конечно, все это воспоминания тридцатилетней давности, но вкусы не меняются, если не подоспели запреты по медицинским показаниям, в этом случае он должен сидеть во главе стола и утешать их своим зондом. Но ничего подобного не понадобилось. Никому не запрещалось поглощать любимую пищу, что можно было рассматривать как удачу.
А вот еще одна опасность из того, что Марко задумал сделать. Первая – это цинизм, как мы уже говорили, – цинизм и сарказм: Марко, человек старого мира, регулярно пользуется и тем и другим, но в новом мире Мирайдзин цинизм и сарказм отсутствуют вовсе. Есть только ирония, и точка. Вторая опасность – излишняя сентиментальность, и мы об этом тоже говорили. Третья – виктимизация, если не просто зависть, типа: ты посмотри на них, я умираю, а они поглощают омаров. Поэтому Марко строго следил за собой во время двух трапез и до этого, когда принимал гостей по мере их прибытия. Никакой растроганности, никаких циничных высказываний и тем более жалости к себе. Дар это или не дар – то, что он делает для них? Тогда надо постараться, чтобы им всем было хорошо. Их присутствие здесь сегодня должно стать прекрасным воспоминанием. Он обязан быть безупречен.
Он подтягивается и садится на кровати. Снова боль, как будто режут по живому. В самом деле, пора принимать морфин, что, имея в виду ситуацию, лишено смысла. Но сняв боль, Марко снова станет самодостаточным, ведь до конца еще далеко. И в смысле того, как он выглядит: он же еще не стал зомби, как его отец или мать, и никогда им не станет. Это – основа, придающая смысл тому, что Марко Каррера собирается сделать, а именно – уйти, а не просто откланяться.
В первый же день, когда они сюда переехали, он даже захотел прокатиться в сосняке на велосипеде вместе с Мирайдзин. И ему удалось, самому, хоть он и чувствовал себя очень слабым и ехал потихоньку, но все равно выписывал зигзаги, и парни из охраны следовали за ним по пятам, чтобы поймать на лету, если он потеряет равновесие. Вот по этому поводу можно было смеяться сколько угодно, и они с Мирайдзин, вернувшись домой, посмеялись от души: в этом не было ни цинизма, ни сарказма.
Конечно, думает он, если принять морфин (таблетку, а не внутривенно), он сумеет выйти в сад самостоятельно, на своих ногах. Но потом, оказавшись в саду, он все равно сядет в инвалидное кресло и еще больше накачается лекарствами. Опасность номер четыре – впасть в патетику. Эй, глядите-ка, я сам могу передвигаться!
Но от кровати до инвалидного кресла он может добраться один, это точно. Нужно пересечь всю комнату, потому что Родриго поставил кресло подальше от кровати, чтобы пресечь подобную самодеятельность. Марко поднимается с кровати и неуверенным шагом, волоча за собой штатив для капельниц и даже слегка на него опираясь, преодолевает расстояние, отделяющее его от инвалидного кресла. Осторожно, лишь бы не свалиться сейчас, думает он. Не хватало только сломать тазобедренный сустав. Он приближается к креслу, проверяет, на тормозе ли оно, – нет, не на тормозе, тогда он его затягивает. Пристраивается прицельно и тихонько садится, чтобы не последовал ответный удар. Было больно, но в то же время просто. Только усевшись, он зовет медбрата. «Родриго», – говорит он тихо. Может, слишком тихо? Нет: Родриго появляется незамедлительно и ничего не говорит по поводу того, что Марко сам поднялся и сам добрался до кресла. «Поехали, пожалуй, в сад. Пусть все состоится там».
Светлое и теплое предзакатное время. Кусты питтоспорума в цвету, бугенвиллеи и кусты жасмина; газоны подстрижены утром, и запах скошенной травы, смешавшийся с ароматом цветов, восхищает. Луиза отделяется от Джакомо и идет к нему навстречу. Марко смотрит на нее в золотом освещении садящегося солнца: сколько ей лет? Шестьдесят четыре? Шестьдесят три? Шестьдесят пять? Она не тронула ни миллиметра на своем лице и теле, которых Марко так страстно желал. Она по-прежнему очень красива. Следом за ней подходит Джакомо. Джакомо тоже любил это тело и лицо. Джакомо тоже все еще красивый. Пятая опасность: расчувствоваться. К счастью, в эту минуту на дороге появляется Мирайдзин вместе с Оскаром, Мариной, Гретой и Каррадори. Значит, все на месте, думает Марко, можно начинать.
Он взволнован, сердце сильно стучит в груди.
Подходит Каррадори и горячо приветствует его. Извиняется за опоздание, и Марко говорит, что знает про небывалую пробку на Аурелии и сожалеет, что доктору пришлось в ней так долго проторчать. Как обычно, этот человек ничего бы из себя не представлял, не будь у него магнетического взгляда. Они одного возраста, но Каррадори выглядит старше. Впрочем, не так: это Марко выглядит моложе. Несмотря на сильную потерю веса, болезнь и лечение, он не выглядит на свои семьдесят один. Химиотерапия не лишила его волос, которые пока при нем, густые и тонкие, слегка поседевшие, их слегка шевелит вечерний бриз. Смысл происходящего целиком и полностью заключен в его еще сносном внешнем виде: чтобы таким и уйти, не вызывая ни у кого ужаса.
Все молчат. Никто не знает, что сказать. Марко подает Родриго условленный знак, и тот направляется в дом. Он долго думал, как следует себя вести в последние минуты, что делать и что говорить. Отмел все сколько-нибудь патетические идеи, приходившие в голову, и поэтому: никакой музыки (в первый момент он подумал было о Don’t cry, no tears[98] Нила Янга, но сразу же устыдился); никакой прощальной речи, помилуйте; никакой торжественности, взволнованности, растроганности, никакой жалости к себе. Простое объятие – это годится, с теми, кто захочет его обнять, в точности как когда уезжаешь, и несколько формальных слов, чтобы довести до сведения присутствующих, что они не являются сообщниками и ни за что не несут ответственности.
Никто не перевел дыхания, пока не показался Родриго с капельницами, и, пока он развешивает их на держателях и подключает трубки к распределителям, Марко начинает говорить:
– Ну, что ж, благодарю вас за то, что приехали, я счастлив, что вы рядом со мной. Как вы знаете, идея пригласить вас родилась у Мирайдзин, и поскольку вы приехали все, я делаю вывод, что идея вам пришлась по душе. Но вы…
Внезапно Джакомо дважды всхлипывает – два раза, громко, один всхлип за другим на протяжении двух секунд. Он стоит как раз напротив Марко, который успевает за эти две секунды увидеть, как красивое лицо брата искажает гримаса отчаяния, а потом оно принимает отсутствующий вид – тот же, с каким он днем раньше вышел из такси. Джакомо все вынес достойно, начиная с той непростой минуты их встречи после стольких лет разлуки и до той, когда после ужина они немного поговорили, оставшись одни, он рассказывал о своих дочерях, Марко – о Мирайдзин. Джакомо справлялся со всем достойно вплоть до тех двух секунд, когда, казалось, весь замысел рухнул. Но, к великому счастью, он овладел собой.
– Извините, – бормочет Джакомо.
И принимается слушать, смиренно и покаянно, сцепив кисти рук. В результате получилась комичная сцена.
– Я говорил, что вы не обязаны присутствовать против воли. Я безмерно счастлив, что с вами повидался и сумел поговорить с каждым. Кроме вас, доктор Каррадори: с вами я не успел поговорить, поскольку вы опоздали из-за пробки. Ну, в общем, если кто-то из вас захочет сейчас вернуться в дом, или сходить на пляж, или куда вздумается, пусть поступает по-своему, никто не обязан здесь оставаться.
Он прерывается и осматривает аудиторию. Джакомо держится молодцом. Мирайдзин прильнула к Оскару, который обнимает ее золотые плечи своей красивой загорелой рукой. Луиза приуныла, но крепится. Марина выдерживает его взгляд всего секунду, опускает глаза и качает головой.
– Нет, я, наверное, – произносит она, – лучше пойду в комнату.
Поднимает глаза, улыбается и уходит. Время сильно изменило ее – время и лекарства. Раненая газель. Но с годами ей стало лучше благодаря вниманию Мирайдзин, она начала ходить и жить самостоятельно. Марко провожает ее взглядом, пока она не исчезает за дверью кухни, потом переводит взгляд на Грету, сестру Адели.