Не успел еще раздаться звонок, как ребята повскакали с мест, захлопали крышками парт. Только Колька остался неподвижен, углубившись в чтение.
Учительница подошла к его парте. Оля Завозникова радостно хихикнула, представляя себе, как сейчас Варвара Ивановна отберет книгу.
— Свистунов, — сказала тихо Варвара Ивановна и взяла у него книгу. — Что ты читаешь? Тютчева?! А это стихотворение ты знаешь?
Пусть сосны и ели
Всю зиму торчат,
В снега и метели
Закутавшись, спят.
Колька, открыв рот, во все глаза смотрел на учительницу.
Их тощая зелень,
Как иглы ежа,
Хоть ввек не желтеет,
Но ввек не свежа.
— Нравится? Тютчев был большой поэт. Другой поэт, Фет, так о нем писал: «Вот эта книжка небольшая томов премногих тяжелей».
Она положила перед ошеломленным Колькой книжку.
— Договоримся. Читать надо дома, а на уроке этого не делать!
…Наступила поздняя осень. Низкие черные тучи висели над самой землей.
Вернувшись как-то из школы, учительница застала встревоженную Марфу. Она сидела за столом, растерянно держа в руках телеграмму.
— Что случилось? — наклоняясь к Марфе, спросила она.
Та протянула ей листок.
— Настя выступать будет, а вы плачете. Соберем сегодня всех ребят в зал и вместе будем слушать вашу Настю.
Перед вечером в школу стали собираться ребята, настороженно поглядывая на черную тарелку репродуктора.
— Варвара Ивановна, а когда будут передавать? — то и дело обращались самые нетерпеливые.
— Написано, в пять часов, — Варя посмотрела на свои маленькие наручные часики. — Полчаса еще ждать осталось.
— Настя всегда у нас лучшей певуньей была, — сообщила Оля.
Поскрипывая новыми ботинками, вошла Марфа. Она осторожно пододвинула табурет и села около стены.
Колька Свистунов опоздал. Он взобрался на фундамент и заглянул в класс. Ребят собралось много. «Зачем только позвала? — подумал он. — Разве не могли дома послушать? — Он еще недоверчиво приглядывался к новой учительнице. — Радио в каждой избе есть!»
С крыши обрывались дождевые капли и залетали мальчику за воротник. Он вздрагивал, зябко ежился. Он собрался уже идти домой, когда репродуктор заговорил:
— Выступает хор строителей Куйбышевской ГЭС. Запевает арматурщица Настя Решетникова.
Колька увидел, как улыбнулась Марфа, развязала свою пеструю шаль и отбросила ее на плечи.
Это была знакомая песня. Ее часто пели девушки в деревне. Настя грудным звучным голосом выводила:
Ой, цветет калина в поле у ручья,
Парня молодого полюбила я…
— Но, но! — раздался голос.
Колька обернулся. Большой воз с сеном поравнялся со школой.
Наверху в сено были воткнуты вилы. Они зацепились за провод. Мальчик хотел крикнуть, остановить подводу, но лошадь вдруг сильным рывком дернула телегу вперед.
Оборванный провод упал на землю, скручиваясь кольцами.
Марфа еще по-прежнему улыбалась, не понимая, что произошло с радио, почему оно вдруг замолчало.
Учительница подошла к репродуктору, повертела рычажок, постучала по нему рукой. Затем выглянула в окно и увидела оборванный провод.
— Я сейчас! — крикнула она и выскочила на улицу. Дождь бил по крыше, по лужам, пузыря воду. Варвара Ивановна подхватила концы провода и, не веря, что ей удастся что-нибудь сделать, стала их стягивать. Нечего было и думать, чтобы одной соединить провода. Она зажала оба конца в руке.
Репродуктор снова ожил. Настя заканчивала песню.
— Дочка! — Марфа заплакала от радости. Слезы катились по ее морщинистым щекам.
— Варвара Ивановна! — испуганно закричал Колька, подбежав к учительнице. — Репродуктор заговорил! Уходите, простудитесь!..
Прошло некоторое время после выступления по радио Насти, и, пожалуй, многие забыли, что, промокнув под дождем, проболела две недели новая учительница. Только один Колька, свидетель поступка учительницы, часто думал о ней. Порой он убеждал себя, что провод надо было держать ему и он виновник болезни учительницы.
Приближались январские каникулы. Варвара Ивановна уже несколько месяцев работала в школе. Отрывая однажды листок календаря, она вспомнила слова Марфы: «Десятого у нас каждый год бывает встреча со старыми учениками». Как они примут ее? Школа готовилась к традиционной встрече. За гостями на станцию выехали на трех санях. Впереди всех гнал каурого жеребца Колька.
На станцию приехали задолго до прихода поезда.
Ребята пошли в буфет за пряниками, а Колька направился в книжный киоск. Ему не повезло. Киоск был закрыт. С досады пошел Колька в буфет и купил две бутылки ситро. Он появился на перроне, когда маленькая станция ожила.
Паровоз шумно остановился, тяжело дыша. Из вагонов вышли пассажиры. Колька вглядывался в их лица, стараясь угадать, кто из них приехал в школу.
— А ты с лошадью? — спросил у него мужчина в темно-синем драповом пальто, цигейковой шапке-ушанке. — В Ряскино подвезешь?
— Вам в школу?
— В школу.
— Мы приехали на трех санях, — обрадовался Колька. — Давайте мне чемоданчик. Я снесу!
— Сразу видно заботу! Давно я в Ряскине не был — считай, лет пять! А ты чей?
— Григория Макаровича Свистунова сын.
Около саней стояла пожилая женщина с маленькой девочкой в теплом пуховом платке.
— Тоже к нам на встречу! — сказала обрадованно Оля. — Я повезу!
— У меня тоже пассажир! — Колька кивнул головой в сторону приезжего.
— Поехали, Свистунов! — сказал повелительно мужчина, как будто отдавал приказание личному шоферу. И, подоткнув сено, удобно устроился в санях.
Колька тронул вожжи.
— А она, наверное, уже очень старая? Вы не обижаете ее? А то Ирине Николаевне от нас здорово доставалось.
— Некого обижать, — прошептал Колька и без причины стегнул жеребца вожжами. — Умерла она.
— Вот как, — растерянно сказал седок. — Значит, теперь новая учительница?
— Да… Варвара Ивановна!
Незнакомец спросил, давно ли работает Варвара Ивановна, и Колька вынужден был все рассказать.
— Выходит, без опыта, — мужчина принялся прикуривать от папиросы. — Поживет, а потом укатит.
Но Колька молчал.
Человек по-своему истолковал его молчание.
— Что, не нравится тебе учительница-то, строгая небось?
Этот вопрос удивил Кольку. Никогда он не задавал его себе. Нравится ли ему Варвара Ивановна? Она смелая, честная, требовательная. Правда, она не нравится Витьке Громову. Но Кольке-то что за дело!
— Выходит, я прав?
Это рассердило Свистунова.
— Да что вы знаете! Она смелая, провода под дождем держала. Так в войну связисты делали.
— Вот как! — удивился мужчина. — Может быть, я того… так ты прости. Я не хотел ее обидеть!
От злости, что он не может по-настоящему, заступиться за Варвару Ивановну и все рассказать о ней, Кольке захотелось написать стихи. Вдруг пришли первые слова:
Давно уже окончилась война,
Солдаты с фронта возвратились…
За этими строчками он уже слышал другие. Это стихотворение он обязательно ей прочтет.
Валенки
Ученик шестого класса Федя Сизиков никогда особенно не верил приметам. Но вдруг для него понедельник стал тяжелым днем. На уроке физики ему поставили вторую двойку.
— Сизиков, ты снижаешь успеваемость нашего класса, — сказала зло Алла Коржикова, первая ученица. Она строго поджала губы, точно так, как это делала их классный руководитель Серафима Ивановна.
После уроков шестой «А» был оставлен в школе. Серафима Ивановна вошла взволнованная. Она с размаху бросила толстый портфель на учительский стол. От удара открылся замок, и на пол полетели тетради.
Алла проворно вскочила и принялась собирать тетради. Украдкой перелистала несколько штук.
— Что поставили? — шепотом спросил Вовка Кругликов.
Алла показала растопыренные четыре пальца.
Федя не интересовался своей отметкой. Он посмотрел на Серафиму Ивановну и все понял: пряди ее светлых волос были вымазаны красными чернилами. У учительницы была привычка почесывать виски пером перед тем, как поставить плохую отметку. Чем краснее были ее волосы, тем больше надо было ждать двоек.
«Третью двойку поставили, — подумал Федя. — Правда, понедельник — тяжелый день!»
— Сизиков! — в полном изнеможении тихо произнесла учительница. — Встань! Нет, нет, ты выйди вперед и покажись всему классу, своим товарищам.
Алла собрала тетрадки и стопкой положила их на краю стола. Она повернулась и показала Феде два пальца.
— Два!
— Ладно! — безразлично отмахнулся он, заранее угадавши отметку.
— Расскажи, Сизиков, что ты думаешь делать? Сейчас наш класс самый отстающий в школе.
Федя упорно молчал. Потупив взор, он рассматривал носок ботинка с оторвавшейся подметкой. «У мамки денег нет, скоро новые ботинки не купит, — с тоской подумал он. — Надо будет сегодня прибить».
В последний день войны где-то под городом Простеевом, который он никак не может найти на карте, в Чехословакии, погиб его отец. Трудно им вдвоем с матерью. «Хоть скорее бы кончить семь классов, — часто мечтал он, — начал бы сам маме помогать!»
Все лето Федя работал в огородной бригаде совхоза. На полученные деньги мать купила ему новые серые валенки и теплую шапку-ушанку.
— Что ты думаешь, Сизиков? — прервала его размышления учительница.
Федя не отвечал.
Коржикова подняла руку.
— Что, Аллочка?
— Серафима Ивановна, мы живем в одном доме с Сизиковым. Можно, я буду помогать ему?
— А тебе не будет трудно? У тебя столько нагрузок, — спросила любовно учительница, гордясь благородным поступком девочки. — Слышишь, Сизиков? Алла решила с тобой заниматься!
…Федя первым выбежал из школы на улицу. Ему хотелось побыть одному. «Почему всегда так получается? — с горькой обидой подумал он. — Ну, пусть меня ругают, но только мамке ничего не говорят. Очень она из-за меня расстраивается. Обидно ей, что я плохо учусь. Целую ночь потом не спит. Грозится ремнем отхлестать, а сама не может».