1 ноября Панкин получил телеграмму от своего заместителя, который писал, что «надо не мир на Ближнем Востоке восстанавливать, а МИД спасать». Главе внешнеполитического ведомства пришлось досрочно покинуть конференцию и лететь назад в Москву, чтобы готовиться к встрече с Ельциным и лидерами республик. Перед тем как уехать, Панкин беседовал с Бейкером и намекнул на причины отъезда. Тот выразил понимание и даже пообещал поговорить с Бушем, чтобы тот позвонил Ельцину. «Видит Бог, у меня и в мыслях не было этого, и я до сих пор не знаю, был ли сделан такой звонок», — вспоминал Панкин в своих мемуарах[1370].
4 ноября на закрытом заседании Госсовета в Ново-Огарево решалась судьба Министерства иностранных дел. Панкин в своем выступлении предупреждал, что сокращение МИДа поставит под угрозу вопрос о правопреемственности России Советскому Союзу. На кону были постоянное место в Совете Безопасности ООН и 15 000 договоров и соглашений. Министр также задавался вопросом, что произойдет с многомиллиардной собственностью и активами МИДа — 133 посольства, 93 консульства, 6 представительств при международных организациях, торговые представительства и тому подобное. Как выяснилось, накануне встречи Горбачев переговорил с Ельциным: «МИД — это ведь русские люди, мощное, можно сказать, столетиями формировавшееся учреждение. Так зачем же его разорять? Уж лучше возьми целиком в Россию. Придет момент, так и будет. Но сейчас-то надо беречь»[1371]. Ельцин неохотно согласился с компромиссным предложением Горбачева: объединить МИД с Министерством внешнеэкономических связей и назвать все это Министерством внешних сношений СССР. Козырев добился, чтобы его заместитель Андрей Колосовский был направлен в Вашингтон в качестве специального представителя России в советском посольстве[1372]. Казалось, кризис разрешился.
На заседании Госсовета Панкин внимательно наблюдал за Ельциным, Назарбаевым и Кравчуком и ужаснулся их невежеству в международных делах. Он уехал из Ново-Огарево с чувством облегчения, но также с тревожным ощущением, что он и МИД — «лишь карта в игре, где ставки несравнимо крупнее»[1373]. На самом деле Горбачев и Ельцин уже договорились за спиной Панкина предложить пост главы внешнеполитического ведомства Эдуарду Шеварднадзе. Горбачев надеялся, что у Ельцина хватит уважения к заслуженному грузинскому политику, и он оставит МИД в покое[1374].
На этом же заседании говорили и о будущем Советской армии. Маршал Шапошников доложил, что вооруженные силы сверхдержавы страдают из-за недобора призывников, сокращения финансирования и растаскивания на «национальные» армии. Украина, Грузия, Азербайджан и Молдавия объявили, что их призывники будут служить только в национальных подразделениях на республиканской территории. Республиканские парламенты настаивали на том, что дислоцированные в их границах военные должны присягать на верность не СССР, а новым независимым государствам. Страны Балтии требовали немедленно демонтировать и вывести все советские базы, включая стратегические противоракетные и зенитные комплексы. Ко всему прочему, средств на содержание советских войск и техники в Восточной Германии уже не хватало. Даже вывод военных из Центральной Европы обходился значительно дороже, чем ожидалось, — польские власти запросили высокую цену за транзит по их территории. Наконец, росла угроза коррупции и незаконной продажи вооружения и военной техники под видом «предпринимательской деятельности»[1375].
Горбачев предложил придать новый статус Советской армии, чтобы узаконить нахождение войск в теперь уже независимых республиках. Никто открыто не ставил под сомнение полномочия Горбачева как главнокомандующего. Однако обсуждение быстро увязло в трясине юридических и политических деталей. Не существовало прецедента, чтобы армия одновременно «принадлежала» нескольким государствам и ни одному в отдельности. Время шло, но прийти к согласию не удавалось. Назарбаев, Каримов и лидеры других республик Центральной Азии соглашались иметь общую армию при условии, что кто-то возьмет на себя расходы. Украина и Белоруссия продолжали настаивать, что советские войска на их территории нужно «национализировать»[1376].
Судьба КГБ была еще одним предметом дебатов. Это грозное учреждение оставалось под двойным командованием Ельцина и Горбачева. Они договорились использовать спецназ «Альфа» только с обоюдного согласия[1377]. Демократы в Москве хотели разделить КГБ на «российское ЦРУ» и российское Министерство внутренних дел. Председатель КГБ РСФСР Виктор Иваненко добивался, чтобы «Альфу» и Девятое управление передали в его ведомство вместе с центральным аппаратом и территориальными подразделениями. «Республика без своих органов безопасности будет беззащитна перед агрессивными требованиями соседей и действиями экстремистов», — писал он Ельцину. Среди угроз для Российской Федерации Иваненко перечислял сепаратизм, организованную преступность и расхищение госсобственности. Бурбулис его поддерживал[1378]. Однако Ельцин встал на сторону тех, кто хотел раздробить КГБ. В результате Госсовет решил, что монстра госбезопасности нужно разбить на части с равным контролем со стороны всех республик. Главой службы внешней разведки стал помощник Горбачева Евгений Примаков. Службу контрразведки передали военным. Пограничные и железнодорожные войска вошли в состав отдельного ведомства. В условиях этой огромной неопределенности сотрудники КГБ в Москве «пили водку, жгли свои черновики и смотрели по телевизору, что происходит в стране. Ждали, чем все закончится». Многие начали искать работу в пышно расцветшем секторе частной охраны[1379].
Заседание Госсовета 14 ноября стало последним полем битвы Горбачева за Союзный договор. Он давил на Ельцина и лидеров других республик, чтобы те согласились на «Союз суверенных государств». Ельцин противился[1380]. Пресс-секретарь Горбачева вспоминал, что Ельцин «валял ваньку». Другие участники совещания задавались вопросом, почему вместо одного сильного лидера страну возглавляет эта эксцентричная пара соперников, рвущих все на части. Шахназаров сетовал по поводу «глубокого расхождения в народном сознании», из-за которого и стал возможен феномен Ельцина. Панкину пришла в голову мысль — если бы Ельцин и Горбачев могли поменяться должностями и ролями и Ельцин стал бы президентом СССР, то Союз был бы сохранен. В какой-то момент терпение Горбачева лопнуло. Он разозлился, начал собирать бумаги и приготовился уйти. Республиканские лидеры попросили о перерыве, чтобы Ельцин и Горбачев могли переговорить наедине. Горбачев вернулся с перерыва довольным. Ельцин согласился, что новая структура будет называться «демократическим конфедеративным государством». Русский «Ваня» уступил давлению коллег — но в последний раз[1381].
Возглавить будущее «союзное государство» предстояло президенту, избираемому на пять лет прямым, равным и тайным голосованием. Его функции скорее были церемониального свойства — председательствовать, но не править. Общей конституции не предполагалось, но планировался общий парламент из депутатов, избираемых по округам, а не только делегированных республиками. Все полномочия, связанные с финансами и принятием решений, должны были остаться за образующими Союз республиками, но при этом существовали бы координирующие структуры. После долгих уговоров Ельцин также согласился, чтобы центральные министерства финансов и экономики продолжили действовать еще две недели для «обеспечения перехода». Это стало последней жертвой, на которую пошел Ельцин ради идеи Союза[1382].
Горбачеву пришлось вынести еще одно унижение. Он обратился в Верховный Совет СССР с просьбой удовлетворить его запрос о выделении 30 миллиардов рублей — в бюджете не было денег для выплаты зарплат центральным министерствам. Верховный Совет, в котором теперь преобладали представители Российской Федерации, проголосовал против, вынудив Горбачева просить разрешения у Ельцина[1383]. 22 ноября тот распорядился обратить в собственность России все отделения Госбанка СССР на ее территории. Три дня спустя он взял под свой контроль «мобилизационные резервы» Советского Союза — колоссальную систему складов с материалами и товарами на случай полномасштабной войны. Впрочем, в последнюю минуту российский президент удовлетворил просьбу Горбачева о кредите[1384]. Оставался еще один фактор, удерживающий Ельцина от разрушения иллюзии центрального государства. Он хотел дождаться, когда Украина проведет референдум и решит свое будущее. На заседании правительства РСФСР 15 ноября Ельцин настоял, чтобы Гайдар отложил до 1 января 1992 года либерализацию цен и валюты. Для Гайдара это было «пожалуй, самое трудное из всех решений», которые пришлось принимать его Кабмину — каждый день промедления значил потерянный день для «российского суверенитета» и макроэкономической стабилизации, и грозил еще большей инфляцией в ближайшем будущем[1385].
«Российский ковчег покидал советскую пристань», — писал о новом курсе Ельцина историк Сергей Плохий. Еще больш