«Вискули». Поскольку дело происходило в 4 часа утра, Козырев подсунул рукописный черновик под дверь комнаты, где, как он считал, спала машинистка. Позже выяснилось, что он ошибся дверью, и на следующее утро потребовалось некоторое время, чтобы отыскать и распечатать проект[1444].
В воскресенье, 8 декабря, Бурбулис объявил об идее Шахрая лидерам, которые собрались за столом переговоров после завтрака. По воспоминаниям Шушкевича, Бурбулис сказал: «Господа, а не согласитесь ли вы поставить свою подпись под таким предложением: СССР как геополитическая реальность и субъект международного права прекращает свое существование?» Шушкевич был в восторге. Казалось, появился способ разрешить российско-украинский спор о правопреемственности — все три республики выступали на равных. В хоре голосов прорезался бас Ельцина: «Никто не должен испугаться того, о чем мы заявим нашим гражданам и всему миру. На первом месте должно быть созидание, а не разрушение… И хватит этих “СС”, понимаешь: СССР, КПСС, а теперь еще ССГ — Содружество Суверенных Государств. Независимых, понимаешь!» Кебич вспоминал, что российский лидер заявил: «Горбачева надо смещать. Хватит! Нацарствовался!»[1445]
К всеобщей радости, подписаться под документом согласился и Кравчук. Лидеры республик отправили свои команды во главе с Бурбулисом, Фокиным и Кебичем в соседнюю бильярдную, чтобы составить окончательный документ. Некоторые пункты Соглашения о Содружестве взяли непосредственно из двусторонних договоров, подписанных Россией, Украиной и Белоруссией в 1990 году. Среди потенциально проблемных был пункт о контроле над ядерным оружием. По воспоминаниям Кравчука, вопрос обсуждался очень подробно. Украинский президент настаивал, чтобы все три республики имели равный контроль, и Ельцин на это согласился — по крайней мере, так казалось в тот момент[1446].
Перед отъездом Ельцина из Москвы Галина Старовойтова посоветовала ему предложить украинскому лидеру вариант с согласованием границ после моратория на три-пять лет. Она беспокоилась по поводу Крыма. Помня об армяно-азербайджанском конфликте в Нагорном Карабахе, Старовойтова хотела дать крымчанам время, чтобы подумать и решить, хотят ли они остаться в составе Украины или вернуться в Россию. Такой вариант помог бы успокоить общественное мнение в России и оставил бы возможность для урегулирования территориального вопроса в соответствии с международным правом. Ельцин, однако, не затронул эту тему в «Вискулях». Причину объяснил Бурбулис: Кравчук приехал в победном настроении и не стал бы даже рассматривать подобное предложение. Старовойтова все же считала политической ошибкой то, что вопрос не был хотя бы поставлен. Если бы ее пригласили в «Вискули», утверждала она, то она обязательно бы это сделала. Но встреча была чисто мужской, если не считать женщин-машинисток и официанток. «В русской политике многие вопросы решаются в бане, с выпивкой, может быть, с употреблением вольных выражений, и тут женщина была бы просто чисто технической помехой. Поэтому меня оставили за кадром, не взяли в Пущу», — комментировала она позднее[1447].
Формула Шахрая вошла в первый параграф соглашения о Содружестве. Когда его согласовали, в зале раздались крики «ура», другие пункты быстро составили и утвердили. Ельцин заявил, что выпьет по бокалу шампанского за каждую статью. Их было четырнадцать, и к концу переговоров российский президент уже не мог говорить связно. Официальная церемония состоялась около двух часов дня. Документы подписали Ельцин, Кравчук и Шушкевич, а также Кебич, Фокин и Бурбулис. Прибыло около 160 журналистов, заинтригованных происходящим. Они провели ночь в соседней деревне, в ужасных условиях и без еды, а теперь им объявили, что Советского Союза больше нет. Все федеральные структуры и ведомства на территории России, Украины и Белоруссии утратили силу. Местом штаб-квартиры Содружества Независимых Государств стал Минск. Никто не мог получить на руки копии Соглашения и сопроводительных документов[1448].
Ельцин в своей книге «Записки президента» вспоминал о внезапном «ощущении какой-то свободы, легкости», которое охватило его при мысли, что «пробил последний час советской империи». Он также писал о еще одной «возможности, еще одном выходе», который у него был: занять место Горбачева, баллотироваться в президенты СССР и сохранить страну. Почему же Ельцин не пошел по этому пути? Ясного ответа он не дает, лишь намекает: «Я психологически не мог занять место Горбачева»[1449]. Психология сама по себе не объясняет конец Советского Союза в «Вискулях», но проливает свет на то, как действовали новые властители в тот момент и позже. Многие годы трое славянских лидеров будут настаивать, что на момент их встречи Советского Союза уже не существовало. Но вели они себя так, словно совершали ритуальное убийство. По воспоминаниям Кравчука, Ельцин, крайне взвинченный, снимал напряжение алкоголем. Козырев писал, что в «Вискулях» Ельцин сильно выпил, поскольку «не имел четкого представления о том, к чему все это приведет, и не был уверен, что поступает правильно. Поэтому он действовал наобум и обрел твердую почву под ногами, только когда понял, что у него появилось мирное разрешение головоломки, что же делать с рушащимся государством, и уверенность, что создается новое содружество»[1450].
Даже Кравчук, купавшийся в лучах победы, тоже чувствовал неуверенность. По его воспоминаниям, встреча в Беловежской Пуще была «не для людей со слабыми нервами». Ночью в «Вискулях» он почти не спал и перечитывал свои записи — что-то вроде составленной для себя памятки. Белорусские участники вспоминают, что их эмоции тоже были сильны — от тревоги до паники. Лидеры, собравшиеся разрушить Советский Союз, не могли не думать о сотрудниках КГБ и военных, которые их охраняли, но присягали на верность стране, которую в «Вискулях» объявили несуществующей. Кебич в мемуарах описывал, как председатель КГБ Белоруссии шепнул ему, что доложил начальству в московском КГБ о подготовке государственного переворота. «Жду команды Горбачева…» — добавил он. Кебич почувствовал, как по спине забегали мурашки. «Ты думаешь, команда последует?» — спросил он. «А как же! Ведь налицо факт государственной измены, предательства, если называть вещи своими именами. Поймите меня правильно, я не мог не реагировать. Давал присягу», — ответил белорусский комитетчик. Евгения Патейчук, профессиональная машинистка, доставленная КГБ в «Вискули», была украинкой по национальности, но и ее поверг в шок текст, который ей принесли на печать. Пальцы не слушались, и она сделала ошибку в первом же слове[1451].
Ельцин в мемуарах упоминает, что если бы Горбачева не сместили, им могли бы «воспользоваться злые силы». Явная попытка самооправдания задним числом! Российский президент едва ли опасался, что советский лидер применит силу. В то же время Ельцин должен был ощущать колоссальную неопределенность, которую породил своими действиями. Это прекрасно почувствовал его телохранитель Коржаков, сам бывший офицер КГБ: «Двоевластие всегда чревато тем, что люди в этот период ни одну власть не признают. Горбачева уже всерьез не воспринимали, издевались над ним. А Ельцину не хватало рычагов власти. В сущности, такое положение даже хуже анархии». Гайдар в воспоминаниях сравнивал происходящее с российской анархией 1917 года. На военных нельзя было положиться. Кризис в Чечне показал, вспоминал он, что «армии у государства нет. Есть вооруженные люди, озабоченные своими проблемами. Их поведением трудно управлять». Что касается милиции, то она попросту исчезла[1452]. Сам Ельцин, должно быть, переживал в этот исторический момент огромный эмоциональный конфликт. Русский крестьянский паренек из уральского села Бутка стал политиком, который распустил империю, собранную Петром Первым и Екатериной Великой и воскрешенную Лениным и Сталиным. Он вычеркнул страну, разгромившую гитлеровские армии, страну, с которой он отождествлял себя до самого недавнего времени. Что почувствуют десятки миллионов людей, которые голосовали за него и суверенитет России, когда узнают, что у них теперь нет общего дома?
Наряду с алкоголем другим средством от тревоги стал поиск новых источников легитимности. Если Кравчук мог опереться на убедительную победу в украинском референдуме, то у Ельцина такого варианта не было. Свои действия он обосновывал от противного: правительство Горбачева не работало. Российский президент даже отказывался звонить советскому лидеру. «СССР больше не существует, Горбачев — не президент и нам не указ», — заявил он. Впрочем, после нескольких часов в сауне Ельцин решил, что Горбачева надо проинформировать. Эту неприятную задачу он поручил Шушкевичу, а сам собрался звонить Джорджу Бушу. В тот момент Ельцин нуждался в одобрении американцев даже острее, чем Кравчук[1453].
Шушкевич и другие участники позже рассказали, что Бушу и Горбачеву начали звонить одновременно. Первый ответил сразу, второй — нет. Впрочем, звонок в Вашингтон оказался не простым делом. Козырев вспоминает, что ему поручили связать Ельцина с Бушем, к чему он оказался совершенно не готов. Все происходило за много лет до появления мобильных телефонов и моментальной глобальной связи. Поискав в блокноте, Козырев нашел номер телефона Госдепартамента. В Вашингтоне был воскресный день. После непростых объяснений с недоверчивым сотрудником приемной Козыреву удалось пробиться к кому-то достаточно высокопоставленному, чтобы организовать разговор на высшем уровне. По словам Козырева, на все ушло полчаса. Если это так, история об одновременных звонках Бушу и Горбачеву — выдумка. В любом случае Шушкевич вспоминал, что слышал разговор Ельцина с Бушем, пока ждал, когда трубку возьмет Горбачев. Впрочем, воспоминания всех свидетелей грешат хронологической расплывчатостью. Возможно, это было еще одним симптомом тревоги, в которой пребывали все участники драмы в Беловежской Пуще