Буш выступил с обращением к американской нации в 9 часов вечера на Рождество. Американский президент произнес речь, которую так долго ждали Ельцин и другие участники Алма-Атинской встречи. Соединенные Штаты, сказал Буш, «признают и приветствуют появление свободной, независимой и демократической России во главе с ее отважным президентом Борисом Ельциным. Посольство [США] в Москве останется и будет нашим посольством в России. Мы поддержим передачу России места СССР в качестве постоянного члена Совбеза ООН. Жду возможности тесной работы с президентом Ельциным в вопросе поддержки его усилий по проведению демократических и рыночных реформ в России». В следующем абзаце Буш признал международный суверенитет Украины, Армении, Казахстана, Белоруссии и республики Кыргызстан, чей президент Аскар Акаев произвел на госсекретаря США впечатление либерала. Трем другим среднеазиатским республикам, а также Азербайджану, Грузии и Молдове еще предстояло показать, что они соблюдают пять принципов Бейкера[1524].
Узнав об американском признании, Ельцин позвал Бурбулиса и других приближенных в свой кремлевский кабинет, откуда уже съехал Горбачев, чтобы отпраздновать победу. Они распили бутылку коньяка. Хватило ума не приглашать американское телевидение для съемок этой сцены. В тот же день российское Министерство иностранных дел, которое перебралось в здание советского МИДа на Смоленской-Сенной, направило письмо Генеральному секретарю ООН Хавьеру Пересу де Куэльяру. В нем говорилось, что участие СССР в ООН и вся его деятельность будут «продолжены» Россией. Учитывая это, табличку «Союз Советских Социалистических Республик» надлежало заменить на «Российская Федерация». Вечером 27 декабря советский посол в ООН Юлий Воронцов занял свое обычное место, но теперь уже как представитель другой страны — России. Его примеру последовали остальные советские послы и дипломаты по всему миру[1525].
С рекомендации и согласия Соединенных Штатов и других западных держав Российская Федерация стала «ядерной» преемницей Советского Союза. Пройдет несколько лет, прежде чем Ельцин начнет подозревать, что Запад на самом деле не рассматривает Россию как великую державу и равноправного партнера. В своих мемуарах Козырев дистанцировался от этих подозрений, но во многих конкретных случаях он признавал, что так оно и было. Восхищение «российской демократией» в США продолжалось недолго, а после того, как Буш проиграл президентские выборы Биллу Клинтону в ноябре 1992 года, исчезла и надежда на крупномасштабную американскую помощь российской экономике. Впрочем, это уже другая история.
Заключение
СССР пал жертвой «идеального шторма» и нерешительного капитана. В 1980-х, после пятнадцати лет страха перед какими-либо переменами, советское руководство во главе с Михаилом Горбачевым начало масштабные экономические и политические преобразования. Однако идеи и проекты в основе этих реформ оказались фатально устаревшими, ошибочными и привели к разрушению существующей экономики и политического устройства изнутри. Авторы реформ, в первую очередь Михаил Горбачев, оказались неспособны признать провал первоначальных замыслов и скорректировать свой курс. В то же время они создали условия для появления из обломков старой системы новых действующих лиц, которым предстояло унаследовать хаос.
Любого советского лидера, кто бы в 1985 году ни возглавил Советский Союз с его старой системой и ни стал бы править обществом, погрязшим в коррупции, бесправии и нищете, ожидали бы «подвиги Геракла» и полный бед «ящик Пандоры». Однако Михаил Горбачев отнюдь не был античным героем. Он желал освободить советских людей от наследия гнета и конформизма, но при этом не учел опыт великих российских реформаторов прошлого, таких как Александр II, Сергей Витте и Петр Столыпин. Вместо них примером для подражания Горбачев выбрал Владимира Ленина, великого разрушителя российской государственности. Свое предназначение Горбачев видел в том, чтобы шагнуть навстречу революционным переменам, как это в 1917–1922 годах сделал вождь большевиков. Подобно Ленину, он хотел открыть путь силам хаоса, чтобы из них возникло новое, невиданное общество. Это было опасное упражнение в идеологическом мессианстве. В то же время, и в этом главный парадокс советской истории, Горбачев неизменно отвергал методы и средства, которые лежали в основе революционного успеха Ленина. Он предпочитал слова действиям, парламентский консенсус — насилию, делегирование полномочий — диктатуре. Прекрасные намерения! Но в СССР конца 1980-х годов мессианская идея гуманного социалистического общества все сильнее отрывалась от реалий советской власти и экономики.
Те, кто изучал реформы Горбачева прежде, утверждают, что ему пришлось балансировать между необходимостью, с одной стороны, реализовать давно назревшие перемены, а с другой — компенсировать противодействие консерваторов. Ничего другого не оставалось — в противном случае его бы отстранили от власти, как Никиту Хрущева в 1964 году. Августовский путч 1991-го часто рассматривается как подтверждение правоты такого тезиса. Однако эта книга ставит под сомнение и уточняет такого рода предположения. Хотя тогда в партии все еще хватало упертых догматиков, в 1980-х советская бюрократия уже не была когортой «сталинистов», готовых сопротивляться любым переменам. Будь по-другому, Горбачева наверняка бы свергли, благо возможность для этого в период между 1988-м и 1990 годами предоставлялась не раз. Оппозиция Горбачеву внутри партии и государства всегда оставалась разрозненной, лишенной лидерства и четкой альтернативной стратегии. Трехдневный захват власти путчистами в августе 1991-го, продиктованный желанием сохранить унитарное государство, был безумием без четкого замысла и вариантов политики. Армия, службы безопасности и бюрократия это поняли и выжидали, кто выйдет победителем из схватки.
Лидерские качества, характер и убеждения Горбачева стали одним из основных факторов в процессе самоуничтожения Советского Союза. В нем идеологическое реформаторство сочеталось с политической нерешительностью, мессианская вера в общие принципы — с отстраненностью от практических нужд, потрясающая устои внешняя политика — с неспособностью провести ключевые экономические преобразования внутри страны. Эти черты сделали Горбачева уникальной фигурой в советской истории. Впрочем, свойственное ему неприятие силовых методов и крови было распространенным в его поколении — такой позиции придерживались многие, даже среди консерваторов. Это свидетельствует о глубокой культурной и социальной трансформации, произошедшей в советской элите со сталинских времен. Правители СССР оказались на удивление беспомощными перед лицом политической и экономической бури, которая охватила страну. Помощник Горбачева Георгий Шахназаров, наблюдавший коллективный паралич воли Политбюро, считал это вернейшим признаком кризиса системы[1526]. Никто в Политбюро не решался на проведение болезненных реформ или, в случае необходимости, на поддержание порядка силой. Политика Горбачева по умиротворению интеллигенции и передаче полномочий республиканским правящим лидерам проложила дорогу к хаосу, а не к более эффективным реформам. Она же поощрила и узаконила сепаратизм в Прибалтике и Закавказье, и в конечном счете в ядре СССР — славянских республиках.
Только закоренелый детерминист может верить в то, что политике Горбачева не было альтернатив. Для советской системы было бы гораздо логичнее продолжить авторитаризм в стиле Андропова. Такой авторитаризм пользовался бы массовой поддержкой, тем более в сочетании с радикальной либерализацией рынка, как это сделал когда-то Ленин. Даже в начале 90-х большинство россиян тосковало по сильному лидеру, улучшению условий жизни, стабильной экономике и консолидации страны, а отнюдь не по либеральной демократии, гражданским правам и национальному самоопределению. Горбачев этого обеспечить не смог, поэтому люди пошли за Ельциным.
В конце 1988 года некоторые коллеги Горбачева предлагали конституционно закрепить единое государство в виде сильной президентской федерации с централизованным контролем над налогами и финансами. Вместо этого Горбачев стал продвигать фатальную политику «сильный центр — сильные республики», несмотря на наглядно-негативный пример Югославии. Его реформа наделила громадными полномочиями такие институты, как Съезд народных депутатов и Верховный Совет — представительные органы, громоздкие и неспособные к управлению. Диктатура партии, по крайней мере, позволяла запустить болезненные и трудные реформы и контролировать их продвижение. Пришедший на смену «демократический социализм» означал выход из-под партийной опеки и либерализацию, но он же открыл ворота для агрессивного популизма и национального сепаратизма, в первую очередь в Российской Федерации, не обеспечив системы сдержек и противовесов. Параллельная катастрофа произошла в экономике. Реформы, подготовленные с самыми благими намерениями советскими экономистами и технократами, оказались дорогой к хаосу, позволили новым хозяйствующим субъектам наживаться на разрушении существующей экономики и присвоении государственных налогов и фондов, вместо того чтобы инвестировать в старые активы и создавать новые. Из-за этого в госбюджете образовалась постоянно растущая дыра. А продвижение «республиканского самофинансирования» только подогрело сепаратистские настроения и похоронило шанс на создание новой федеративной системы.
В начале 1990 года Горбачеву представился, пожалуй, последний случай выйти из тяжелой ситуации победителем. Его советник по экономике Николай Петраков разработал отличную и оригинальную программу радикальных экономических реформ. Советский лидер, недавно обретший президентские полномочия, все еще контролировал партию и госаппарат. Хотя Литва уже открыто восстала против Союза, славянское ядро страны по-прежнему подчинялось центру. Горбачев мог назначить новое правительство, ввести президентское правление, временно свернуть права республик и перейти к решительным рыночным реформам. Это было бы, несомненно, очень рискованное предприятие, но вполне осуществимое и способное изменить общественный и политический климат по всей стране. Однако вместо того, чтобы действовать, Горбачев колебался и ждал, а между тем окно возможностей захлопнулось: 1990-й прошел и стал годом упущенных шансов, когда всем открылась слабость союзного правительства. Главным бенефициантом этой неразберихи стал Ельцин. В то же время во внешней политике Горбачев умел поступать решительно, как в случае с объединением Германии и после вторжения Ирака в Кувейт. Если бы он также поступал во внутренних делах, будущее Советского Союза могло бы сложиться иначе. Но почитатель Ленина оказался учеником чародея, который не знал, как вернуть под контроль разбуженные им силы.