25 мая 1989 года в Москве открылся первый Съезд народных депутатов, на который возлагались огромные надежды. Вот как вспоминает о чувствах коллег член Политбюро Вадим Медведев: «Уже задолго до открытия съезда… стало ясно, что нас ожидает нечто совершенно новое, невиданное». Некоторые заметили историческое совпадение: двести лет назад, в 1789 году, Людовик XVI созвал Генеральные штаты, и это стало прелюдией к Великой французской революции. К всеобщему удивлению, Горбачев держался на открытии съезда уверенно, он был словно в упоении от важности момента. Съезд продолжался шестнадцать дней, и на это время чуть ли не вся работа в Советском Союзе приостановилась. Миллионы людей собирались у телевизоров, чтобы посмотреть заседания, которые транслировались в прямом эфире и повторялись в записи для десяти часовых поясов[202].
Уже церемония открытия съезда стала сенсацией. К трибуне выбежал бородатый депутат из Латвии и выкрикнул требование почтить минутой молчания жертв мирных демонстраций в Тбилиси. Также он призвал провести парламентское расследование «бойни». Это был спонтанный поступок человека, который в 1944 году в составе частей НКВД участвовал в депортации чеченцев. Теперь этот депутат искал справедливости и возмездия. Ему захлопали несколько человек, затем к овациям присоединились большинство делегатов, посчитав, что это часть сценария. Застигнутый врасплох Горбачев тоже зааплодировал и простоял вместе со всеми минуту молчания[203].
Эмоции на съезде зашкаливали — гнев, память о жестокостях и несправедливостях, десятилетия страха перед государственным террором вырвались наружу. Историк русской культуры Дмитрий Лихачев, старейший народный депутат на съезде, сравнил его атмосферу с первыми днями после падения монархии и началом революции в марте 1917 года. Он видел, что лица и поведение людей меняются так же, как и тогда. Съезд «избавил от страха, научил говорить правду». Но что дальше? Это демократия или охлократия — власть толпы, где верх берут жажда мести, агрессия, и ненависть? Тем же вопросом задавались инициаторы реформ, когда со своих мест наблюдали за съездом, похожим на пчелиный рой[204].
Тем временем гроздья гнева созрели и за стенами Кремля, в Москве, Ленинграде и ряде промышленных регионов России. Люди с возмущением реагировали на впервые оглашенную информацию о привилегиях номенклатуры — недоступных обычному населению магазинах, курортах, спецбольницах и т. д. Тельман Гдлян, избранный депутатом от одного из районов Москвы, воспользовался волной популизма. В юности, так же как Горбачев, поклонник Ленина, он выбрал профессию прокурора, чтобы бороться с коррупцией. При Андропове был направлен центральной прокуратурой в Узбекистан для расследования «хлопкового дела» — аферы, в результате которой в карман республиканским чиновникам ушло из центрального бюджета 4 миллиарда рублей за хлопок, который существовал только в фальшивых отчетах. Разоблачения Гдляна стали одной из самых больших сенсаций периода гласности, сделали его знаменитостью, народным борцом с советской «мафией». Люди одобряли жесткие методы Гдляна — его команда арестовала сотни узбекских чиновников, держала их месяцами под непрерывными допросами, оказывала давление на их ближайших родственников. Напарника Гдляна по расследованию «хлопкового дела» Николая Иванова избрали депутатом на съезд от Ленинграда[205].
Съезд почти единогласно избрал Горбачева Председателем Верховного Совета — против выступили лишь 87 депутатов. Он стал политически независим от партийной элиты, но при этом его реальная власть значительно уменьшилась. Социолог Макс Вебер писал, что власть бывает трех типов: традиционная, бюрократическая и харизматическая. Власть Сталина соединяла все три, ее окутывали страх и тайна. Горбачев унаследовал власть Сталина, и это позволило ему начать свою революцию. Ему первоначально помогала его естественная харизма молодого, искренне одержимого благими намерениями лидера. Съезд, однако, сделал политическую власть в СССР прозрачной и свел ее к числу голосов. Тем самым в глазах советских людей власть потеряла свою страшную тайну. На сцену вышли новые харизматичные фигуры — интеллектуалы, юристы и журналисты. Выступления, транслируемые телевидением в реальном времени на всю страну, сделали из них национальных знаменитостей. Горбачев же с видимым трудом справлялся с непривычной ему ролью парламентского лидера. В трудных ситуациях он явно пытался прервать дискуссию или отключал микрофон, вступал в перепалки с депутатами и тем самым уничтожал сакральную дистанцию между лидером и другими людьми. Вскоре он столкнулся и с открытой оппозицией[206].
Горбачевский план «демократического социализма» не исключал политических фракций. Допустив к микрофонам на съезде прибалтийских и московских депутатов, глава СССР взращивал своих будущих противников. Прибалты явились на съезд организованной фалангой — почти сотня сторонников независимости. Их задачей в Москве было использовать общенациональные СМИ для агитации, искать союзников и единомышленников, делать все, чтобы объявить вне закона применение силы во внутренних конфликтах и тем самым обезоружить советские силовые структуры. В публичном пространстве их главной целью стало разоблачение «секретных протоколов» пакта Молотова-Риббентропа 1939 года — в Прибалтике этот документ считали главной причиной поглощения Литвы, Латвии и Эстонии. Многие партийные госчиновники в Прибалтике негласно проводили ту же линию. В Литве республиканский глава партии Бразаускас и антикоммунист Витаутас Ландсбергис, лидер движения «Саюдис», встречались вне зоны прослушки КГБ, чтобы согласовать свои действия в Москве[207].
«Демократы первой волны» — группа интеллектуалов вокруг Сахарова — заявили об «условной» поддержке Горбачева, другими словами, если их будет устраивать его курс на демократизацию. Терпимость Горбачева в их глазах была выражением слабости, а его попытки удержать съезд в рамках парламентской дисциплины — недопустимым диктатом. Они объединились с популистами, вроде Гдляна и Иванова, а также поддержали Ельцина. Последний явился на съезд в образе борца за народные чаяния, который пожертвовал своей карьерой на самой вершине властной системы и теперь обличал эту систему за коррупцию и привилегии. Впрочем, на съезде «демократы» и популисты все еще составляли незначительное меньшинство. Московские депутаты, равно как Ельцин и Сахаров, не набрали необходимого числа голосов, чтобы попасть в Верховный Совет СССР — меньший по размеру парламент, предназначенный Горбачевым для повседневной государственной работы. Дело тут было не только в конфликте между «либералами» и «реакционерами», как писали западные журналисты. Жители периферии ненавидели Москву как средоточие власти и привилегий. Народные депутаты из регионов враждебно реагировали на московских интеллектуалов-краснобаев, которые проповедовали «демократию» и «свободу» отсталой провинции. Депутатов-москвичей в свою очередь взорвала враждебная реакция большинства. Юрий Афанасьев в гневной речи осудил «агрессивно-послушное большинство», якобы стоящее на пути ожидаемых народом реформ. Для ряда «депутатов первой волны» станет привычным делом выступать от имени «народа» против любого, кто не разделяет их взглядов.
«Мои чувства как бы раздваивались. Трудно было отрешиться от настроения реванша», — позже вспоминал член Политбюро Вадим Медведев. Он имел в виду, что самонадеянная московская интеллигенция получила по заслугам: «В то же время я прекрасно понимал, что Верховный Совет ныне немыслим без представительства новых сил, что их конфронтационное отстранение от законодательной деятельности ничего хорошего не сулит, а лишь усложнит обстановку, породит лишние препятствия на пути выработки демократических механизмов». Те же чувства испытывал и Горбачев. Главный бунтарь Ельцин держался в тени и вел себя на удивление корректно. Когда его сторонники предложили Ельцина вместо Горбачева на пост главы Верховного Совета, он благоразумно взял самоотвод. После ряда процедурных уловок и с явного попустительства Горбачева независимым депутатам удалось добиться для Ельцина места в Верховном Совете. Воротников, внимательный наблюдатель из лагеря консерваторов, писал, что Горбачев «вытянул Ельцина» и явно ощутил «облегчение», когда это произошло[208].
Но благодарности к Горбачеву у независимых депутатов это не прибавило. Они объявили о создании демократической оппозиции под названием «Межрегиональная депутатская группа» (МДГ). К ним присоединились депутаты-самовыдвиженцы из Ленинграда, Урала, Сибири, Украины и Белоруссии, республик Прибалтики и Южного Кавказа. Это была первая открыто оформленная политическая оппозиция в стране с 1927 года. Участниками группы двигали самые разные мотивы, но их объединяла одна общая цель — выступить против существующей системы власти. Историк и бывший советский диссидент Рой Медведев также был избран на съезде и присутствовал на заседаниях МДГ как наблюдатель. Он записал их противоречивые требования: переход к «свободному рынку»; сокращение производства и экспорта сырья, чтобы уменьшить ущерб окружающей среде; быстрое увеличение строительства домов и квартир, больниц, школ, пансионатов для инвалидов и ветеранов; увеличение пенсий. Оппозиция состояла из примерно 250 депутатов, из них более половины представляли национальные республики и области. В ее «координационный совет» входили Сахаров, Попов, Афанасьев, Ельцин и депутат из Эстонии. «Как недавнему диссиденту, мне были близки многие из программных требований лидеров МДГ», — вспоминал Рой Медведев. Однако он не понимал, почему лидеры так спешили. Интеллектуалы МДГ, даже Сахаров, действовали по принципу «сейчас или никогда»