Он наконец-то выбрался из тени горбачевской перестройки. Его риторика была направлена на русских националистов и российских демократов. Первым он говорил: «Россия — это республика, практически лишенная собственной государственности, не имеющая многих политических, хозяйственных, общественных, научных институтов, давно существующих в других республиках Союза». А московским демократам объяснял: РСФСР — более подходящая цель для демократизации всей страны. При этом Ельцин отметал заявления о том, что он хочет разрушить Союз. Нет, он просто хочет его реформировать! Если оппозиция выиграет на выборах депутатов на съезде РСФСР, и если «демократия победит в России, то рано или поздно она победит… и в масштабах всего Союза». Также Ельцин обещал своему электорату сокрушить партийную верхушку и перенаправить доходы от российских ресурсов так, чтобы повысить благосостояние русского народа[284].
Феномен Ельцина обрел новую силу — он стал подлинным претендентом на пустующее место русского царя. Народ прощал своему герою все его проступки. Таксисты и сантехники, рабочие и крестьяне были совершенно уверены, что Ельцина преследуют и хотят опорочить КГБ и партократы. Мало кто понимал, что новая стратегия Ельцина не реформирует, а разрушит Советский Союз. Люди жаждали перемен и решительных действий, а Ельцин им это обещал. На многочисленных митингах с рабочими в Москве и на Урале, с сельскими жителями он призывал к возрождению страны и «возвращению в Россию» русского населения из других республик. В написанной с его слов журналистами «исповеди» Ельцин рассказывал с непривычной откровенностью о своем простом происхождении и о том, как он решил бороться за интересы русского народа против партийной элиты. Про Горбачева он написал, что его главная беда — отсутствие «глубоко теоретически и стратегически продуманных шагов. Есть только лозунги». Затем Ельцин детально описал всю систему привилегий партийной элиты и особое место отвел роскошным виллам Михаила и Раисы Горбачевых в Подмосковье и Крыму. Такая роскошь, отмечал Ельцин, была бы нормальной в обеспеченной стране, но не в России, где магазины пусты и люди вынуждены стоять в очередях за продуктами. Причина провала перестройки, заключил он, «внутренние качества» Горбачева: «Он любит жить красиво, роскошно, комфортно. Ему помогает в этом отношении его супруга». Книга была напечатана в Латвии[285]. Отрывок про роскошную жизнь Горбачевых подхватили зарубежные СМИ, которые писали рецензии и статьи о мемуарах Ельцина, опубликованных в переводе на Западе. Черняев сообщил об этом Горбачеву с комментарием: «Лживость и паскудство». Он предупредил, однако, что пасквиль Ельцина сильно подействует на многих россиян. Черняев в своих дневниках опасался, что российская интеллигенция и простые люди могут пойти за Ельциным так же бездумно, как в 1917 году их предки пошли за другими демагогами[286].
4 марта 1990 года в ходе выборов народных депутатов РСФСР Ельцин провел избирательную кампанию на Урале в родном Свердловске и победил с 70-процентным большинством. Сразу после этого он отправился в турне по Западной Европе. В Испании, Италии, Великобритании и Франции его принимали с осторожным любопытством, как демагога-националиста без позитивной программы. В Париже Ельцин был приглашен на популярное ток-шоу, в котором его оппонентом выступил русский философ Александр Зиновьев. Высланный из СССР в 1970-х годах, Зиновьев только что опубликовал книгу «Катастройка» — острую сатиру на горбачевские реформы[287]. Русский диссидент раскритиковал Ельцина как популиста и демагога. В ответ на рассуждения Ельцина о том, что многопартийная система в России принесет социальную справедливость, Зиновьев возразил: «Вы можете допустить в Советском Союзе тысячу партий — и все они выродятся в политические мафии!» Когда ведущий спросил Ельцина, каким ему видится будущее СССР, тот сказал, что народ выберет более молодых и энергичных лидеров, которые смогут все исправить, но «без сверхсильной власти». Зиновьев на это заметил, что русский народ уже брал власть в свои руки в 1917 году, но это лишь привело к диктатуре Сталина. Ельцин, говорил Зиновьев, уничтожит СССР, и Запад будет ему аплодировать. Пройдет несколько лет, и российское общество скатится к авторитаризму, а люди станут ностальгировать по «золотому веку» Брежнева. Ведущий поинтересовался, хочет ли Ельцин сменить Горбачева на посту президента СССР. Тот с ухмылкой ответил: «Нет. Будущее принадлежит России»[288]. Ельцин остался верен своим словам, но и приговор Зиновьева оказался пророческим.
В январе 1990 Горбачев был измотан, но, несмотря на проблемы с экономикой и межнациональные конфликты, считал, что благодаря его реформам Советский Союз уже не вернется к тоталитарному прошлому. Раиса советовала мужу уйти в отставку, опасаясь за его здоровье. Но Горбачев не ушел — ни в 1990-м, ни даже годом позднее. В разговорах с помощниками он говорил, что не держится за власть. Но при этом был убежден, что он и лишь он один способен направить перестройку в нужное русло. Вот только с каждым месяцем ощущение хаоса и кризиса в стране усиливалось[289].
Попытка «гармонизировать» межнациональные отношения, утопическая в своей основе, потерпела фиаско. В декабре 1989 года, несмотря на противодействия и увещевания из Кремля, Коммунистическая партия Литвы объявила о выходе из КПСС и о курсе на полную национальную независимость. Горбачев созвал в Москве партийный пленум, на котором многие гневно требовали силой остановить отделение. Представители ЦК отправились в Литву на переговоры, но вернулись ни с чем. В январе 1990-го Горбачев сам полетел в Прибалтику, чтобы лично обратиться к «здоровым силам». Он обвинил Сталина в том, что тот превратил Советский Союз в тоталитарное унитарное государство, и пригласил прибалтов к участию в подлинном объединении республик в добровольный союз. Выход из существующего Союза допускался только после переговоров. Ирония была в том, что конституция не предусматривала такой процедуры. Горбачев даже соглашался с идеей многопартийного государства. Однако, по словам одного из наблюдателей, все эти предложения «впечатлили зарубежных журналистов гораздо сильнее, чем литовцев». Последние видели только одно — уникальную возможность выйти из СССР[290].
Позднее некоторые утверждали, что, предложи Горбачев прибалтам прямо тогда же выход из Союза, он мог бы этим погасить прибалтийский фитиль на пороховой бочке сепаратизма внутри остального Советского Союза[291]. Это очередное интеллектуальное измышление, оторванное от политической и экономической реальности. Главная проблема Горбачева заключалась не в Литве и других прибалтийских республиках, а в русских. Выступая на промышленном предприятии в Вильнюсе, Горбачев в разговоре с рабочими, в большинстве своем — этническими русскими, отметил: некоторые распространяют нелепую идею о том, что «если Россия выделится из Союза, она через четыре года будет самым процветающим в мире государством». В ответ толпа внезапно захлопала, явно одобряя то, что Горбачев считал абсурдным. «Не надо аплодировать, лучше послушайте», — оборвал советский лидер. Его прежняя убежденность рухнула, и он испытывал «гнев и растерянность». В Москву Горбачев вернулся в мрачном расположении духа[292].
В том же месяце Политбюро пришлось применить военную силу в Азербайджане. Компартия республики распалась, а власть захватили националисты из «Народного фронта», многие из которых были выходцами из «национальной» интеллигенции. Советскую границу с Ираном, где веками жили этнические азербайджанцы, пересекла ликующая толпа, повторяя прорыв Берлинской стены в Германии годом ранее. Но в этот раз советские моторизованные и воздушно-десантные подразделения подавили стремление азербайджанцев к объединению с соплеменниками и восстановили государственную границу СССР. В Баку погибло более ста местных жителей и до двадцати военнослужащих. Крутые меры в Азербайджане, конечно, не решали проблему, а лишь позволяли выиграть время[293]. Раиса Горбачева вспоминала, что на следующий день после военной операции в Баку она едва узнала мужа. Его лицо посерело, он заметно постарел, словно произошел «какой-то душевный надрыв, душевный криз». Это еще один пример того, насколько Горбачев страдал, когда был вынужден идти на насилие[294]. Достойное восхищения моральное качество, но огромная политическая проблема для руководителя страны с трагической историей, страны, раздираемой националистическими страстями. В январе 1990-го глава Кремля оказался перед дилеммой: либо силой сохранить единое государство, либо продолжать курс на передачу власти республикам. В конечном итоге Горбачев выбрал второе.
В Москве российская оппозиция не знала о моральных терзаниях Горбачева. Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Сергей Станкевич и другие лидеры «Демократической России» устроили 4 февраля огромный митинг в поддержку «демократии» и независимости Литвы, на который вышли полмиллиона человек. Там они также выступили против русского «фашизма». По промышленным районам РСФСР прокатились сотни акций протеста. По примеру Ельцина оппозиция сменила тактику и воззвала к народу, используя всеобщую ненависть к партийно-государственной бюрократической верхушке. Ободренные успехом, Афанасьев и его коллеги пообещали провести еще один массовый митинг в Москве 25 февраля, в годовщину русской революции 1917 года. Они рассчитывали привлечь миллион митингующих, но на деле людей пришло гораздо меньше. Протестующие несли плакаты против партийной номенклатуры и правительства Рыжкова, а также впервые скандировали «Долой Горбачева!» Попов и Афанасьев потребовали провести круглый стол с оппозицией и «демократическим правительством национального спасения» — имея в виду себя. Оппозицию поддерживали московские СМИ, в том числе популярные газеты «Аргументы и факты» и «Московские новости». Ей симпатизировали даже продюсеры программ и журналисты центральных телеканалов, все еще подконтрольных Кремлю