[528]. Крючков был одержим темой советской «пятой колонны» и ролью ЦРУ и западных НКО в вербовке большого числа добровольных осведомителей в советских верхах. По словам шефа КГБ, «определенные круги в Соединенных Штатах и американские секретные службы» нацелились в Москве на тех, кто называл себя «демократами» и сплотился вокруг Ельцина, а также на широкие слои столичной интеллектуальной элиты. Крючков проникся убеждением, что Шеварднадзе, Черняев и в особенности Александр Яковлев были американскими агентами влияния. Он также писал, что находящийся в Вашингтоне Международный валютный фонд активно продвигает в Советском Союзе свои взгляды на экономические реформы[529]. В материалах КГБ отмечался необычайно бурный рост прозападных настроений и проамериканских взглядов в рядах советского правящего слоя, особенно после шока, вызванного падением Берлинской стены в 1989 году. В то же время в новой политической атмосфере КГБ утратило возможность предпринять что-либо против этих «агентов влияния» и их предполагаемых американских спонсоров. Осенью 1990 года Геннадий Бурбулис, советник Ельцина, встречался с Крючковым и запросил специальное разрешение привезти американских друзей и политических спонсоров в Свердловск, который все еще был «закрытым городом». Крючков подписал бумаги без всяких возражений[530].
11 декабря 1990 года Крючков выступил по телевидению и заявил, что неназванные «деструктивные силы», которые «в изобилии морально и материально подпитываются из-за границы», активизировались и нацелились на «подрыв нашего общества и государства и ликвидацию Советской власти». Возникновение товарного дефицита шеф КГБ объяснил действиями оппозиции, а также организованной преступности. «Многие трудности, которые мы переживаем на пути к оздоровлению нашей экономики, — добавил он, — также были созданы действиями многих наших зарубежных партнеров, которые, по существу, близки к экономическому саботажу». При этом Крючков поспешил добавить, что КГБ совсем не хотел бы вернуться в «старые времена» полицейской слежки, доносительства и ущемления свобод. От этой речи у многих, включая западных дипломатов, мурашки пробежали по спине, но она была явно одобрена Горбачевым[531].
КГБ все еще вызывал инстинктивный страх в советском обществе, но не у Горбачева. Советский лидер считал Комитет важной и даже естественной частью своего аппарата и жизнеобеспечения. Ведь КГБ гарантировал его личную охрану, снабжал информацией, отвечал за связь, логистику и за всю домашнюю обслугу. Огромная группа сотрудников Девятого управления КГБ сопровождала Горбачева и охраняла его бронированный лимузин во всех поездках по стране и особенно за границей, что стоило немалых сумм государственному бюджету. Могло казаться, что советский лидер работал внутри комфортного мирка, который создавался и обслуживался КГБ, учитывая его запросы и слабости. И создавалось впечатление, что Горбачева это устраивало.
Согласно демонологии «Демократической России», антикоммунистических националистов и борцов с «тоталитарным государством», военно-промышленный комплекс считался реакционной, зловещей, окутанной тайной силой — наряду с партией и КГБ. Во время парламентских дебатов радикальные демократы и популисты оглашали фантастические, но, к сожалению, непроверенные, цифры расходов ВПК. Они не могли поверить, что официально заявленные расходы на оборону могли позволить Советскому Союзу конкурировать с Соединенными Штатами, чей оборонный бюджет превышал 300 миллиардов долларов. Один из парадоксов поздней советской истории заключался в том, что сотни тысяч работающих в ВПК инженеров, ученых и техников выходили на митинги, требуя демонтажа военно-промышленного комплекса, который давал им работу.
На деле ВПК переживал время неуверенности — своего рода кризис идентичности. В течение 1990 года около 300 тысяч молодых и высококвалифицированных служащих комплекса перешли работать в кооперативы, занимавшиеся доходным бизнесом вроде экспорта дешевых материалов и импорта персональных компьютеров[532]. Также ВПК столкнулся с резким сокращением государственных инвестиций и зарплат. В 1989 оборонный бюджет Советского Союза был урезан, согласно официальным данным, с 77,3 миллиардов до 71 миллиардов рублей, расчет на 1991 год прогнозировал дальнейшее уменьшение до 66,5 миллиардов рублей. Принимая во внимание инфляцию, это было резкое сокращение реального бюджета. Расходы на научно-технические и опытно-конструкторские разработки (НИОКР) снизились до 31 миллиардов рублей в 1990-м, с прогнозируемым снижением до 22 миллиардов в 1991-м. Программа «500 дней» требовала еще более значительного сокращения расходов на оборону. Лидеры ВПК не знали, где взять деньги на конверсию и переориентацию производства. Кто будет создавать новые производственные мощности? Что делать со старыми промышленными производствами, которые продолжают штамповать уже ненужное оружие? И как быть с накопленными запасами смертоносного оружия, использовать которое было немыслимо, — прежде всего ядерного оружия? Расходы на содержание этих запасов были огромными, стоимость их уничтожения и утилизации и того больше. Существовали еще программы производства биологического и химического оружия, о которых не знал даже Горбачев. Они включали арсенал смертельных вирусов от оспы до сибирской язвы; а также целый ряд бинарных химических ядов с кодовым названием «Новичок»[533].
Многие руководители корпораций ВПК искренне желали завершения холодной войны и хотели запустить совместные предприятия с новыми западными партнерами. Вплоть до лета 1990 года, однако, ни у кого из них не было возможности поехать на Запад, — любой несанкционированный контакт, не говоря уж об экономическом партнерстве, квалифицировался как государственная измена, и наказание могло быть самым суровым. Роман Горбачева с рыночной экономикой разрушил это табу. В августе 1990 года с его санкции группа высокопоставленных руководителей и директоров предприятий ВПК отправилась в Бостон, — для многих это стало первым в их жизни заграничным вояжем, — чтобы обсудить с американскими коллегами возможные проекты сотрудничества. В сентябре некоторые встретились с делегацией американских бизнесменов в Москве. Министр торговли США Роберт Мосбахер докладывал Бушу, что «(советские представители) говорили о том, чтобы мы могли приехать и помочь в конверсии некоторых военных заводов и даже предлагали конкретные проекты. Если дать этому развитие, то, по-моему, это сделает их движение к мирному слиянию с семьей западных наций необратимым»[534]. При посредничестве Академии наук, в частности, стараниями ее вице-президента Евгения Велихова, часть глав советских военно-промышленных корпораций начали агитировать иностранных инвесторов и с разрешения Кремля даже приглашать их на засекреченные объекты.
28 сентября 1990 года Горбачев открыл совещание в Кремле, где верхушка комплекса собралась, чтобы обсудить программу конверсии от плановой военизированной экономики к рынку и мирному производству. За плечами у всех был многолетний опыт управления гигантскими государственными предприятиями, где работали десятки, а часто и сотни тысяч людей. Все они принадлежали к высшей партийной номенклатуре и имели высший допуск секретности. В течение многих лет главной организующей структурой для всех этих чиновников были Отдел оборонной промышленности ЦК КПСС и Военно-Промышленная комиссия при Совете Министров. Они явились на совещание, чтобы высказать свои претензии и рассказать о проблемах. Прежде всего их интересовало, что партия и государство может сделать, чтобы помочь им пережить болезненный переход к рыночной экономике. Никто из них понятия не имел, чего ожидать в ближайшем будущем. Пятилетний план, предложенный правительством Рыжкова, предусматривал снижение производства танков в два с половиной раза, а также сокращение вдвое производства ракет и военных самолетов. Правительство хотело, чтобы ВПК вместо этой продукции увеличил как минимум в 2,4 раза выпуск оборудования для сельского хозяйства, в 2,5 раза для медицины и в 1,8 раз для отраслей товаров широкого потребления. Объем производимой комплексом бытовой электроники должен был увеличиться вдвое[535].
Дискуссия в кремлевском кабинете Горбачева, как и ожидалось, выявила острые разногласия между либералами и консерваторами. Молодой экономист Юрий Яременко, специалист по китайским экономическим реформам, убеждал руководителей ВПК ускорить переход к выпуску потребительских товаров, — их кадры и ресурсы должны были перезапустить советскую экономику. Именно этого хотел Горбачев[536]. Идея выглядела многообещающе, но ее реализация в скором времени вызывала сомнения. Евгений Велихов, вице-президент Академии наук, выступал за сотрудничество между предприятиями ВПК и американскими корпорациями. Он уговаривал Горбачева отменить правила соблюдения секретности, которые требовали одобрения на самом верху поездок руководящих представителей ВПК за границу и заключения ими сделок[537]. Он исходил из того, что американцы согласятся на такой революционный шаг в качестве сотрудничества с бывшими врагами и конкурентами по холодной войне.
Несколько директоров предприятий ВПК доложили Горбачеву, что они уже начали изучать варианты создания рыночных структур и партнерских отношений с Западом. Директор крупного производства военной электроники сообщил, что ведет подготовку к началу массового производства видеомагнитофонов. Другой руководитель планировал использовать военные спутники для создания мобильной телефонной связи по всей стране. Министр судостроительной промышленности установил деловые связи «с неким Раппопортом», швейцарским инвестиционным банкиром, который обещал найти деньги на реконструкцию судостроительных верфей Черного моря. Поиск «совместных предприятий» порождал и другие поразительные предложения. Руководители советского радиоизотопного завода при явном одобрении сверху обратились в американское министерство энергетики с предложением продать пять килограммов изготовленного в СССР плутония-238 — топлива для ядерного оружия — по цене 1200 долларов за грамм. Сделка должна была совершиться за наличный расчет, затем планировалась поставка десяти килограммов к концу 1990 года, и еще двадцати килограммов в 1991-м. Советский плутоний стоил значительно дешевле, чем произведенный в США. Удивленные американцы совещались, стоит ли соглашаться на это беспрецедентное предложение, но так и не решились его принять