. В этом и состоял парадокс: российское руководство в Москве подталкивало Украину к независимости и двухсторонним отношениям, к которым украинские власти на самом деле не очень-то стремились.
В российском парламенте российско-украинский договор вызвал у многих оторопь. В его шестом параграфе говорилось, что высокие договаривающиеся стороны «признают и уважают территориальную целостность и неприкосновенность УССР и РСФСР в ныне существующих в рамках СССР границах»[568]. Чтобы ратифицировать договор, потребовались время и усилия. Но Лукин и другие парламентарии, участвовавшие в украинско-российской встрече, завизировали официальную копию договора и поддержали его ратификацию. Они истолковали шестой параграф как признание украинской территории на время существования СССР. Никто не мог представить, что подобная формулировка окажется предметом ожесточенных споров и даст повод для войны всего год спустя.
В конце ноября 1990 года Горбачев полностью растратил политический капитал, который дали его «президентство» и чрезвычайные полномочия. Все его советники считали, что он выдохся и потерял точку опоры[569]. Самым разумным шагом для него было выбрать вице-президента в качестве своего будущего преемника, нового энергичного лидера. Подходящей кандидатурой был Нурсултан Назарбаев, руководитель партии и президент Казахстана. Казах был умным, рассудительным и осторожным[570]. Но Горбачев предпочел ему Геннадия Янаева, который, как и он сам, был крестьянского происхождения и сделал карьеру в комсомоле. При Брежневе Янаев возглавлял Комитет молодежных организаций СССР, а позже Союз Советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами. Обе должности предполагали поездки за границу и вечеринки с участием иностранных гостей. Янаев никогда не участвовал в разработке реформ и был, мягко говоря, странным выбором.
Другие кадровые решения Горбачева послали тревожный сигнал — он выбирал людей, способных применить силу. Назначил Бориса Пуго вместо Бакатина главой Министерства внутренних дел. Отец Пуго, по происхождению латыш, служил в НКВД во время Большого террора и помогал после 1945 года сломить сопротивление Советской власти в Латвии. Борис Пуго возглавлял латышский КГБ при Брежневе. Его заместителем Горбачев назначил генерала Бориса Громова, российского военного, который вывел последнюю колонну советских танков из Афганистана в 1989-м.
Единственным исключением из мельчающего горбачевского окружения казался министр финансов Валентин Павлов, 53-летний образованный и энергичный человек. Павлов считал себя «чисто финансовым специалистом» — в отличие от демагогов и карьеристов из партийного и комсомольского аппарата. Он был одним из немногих, кто понимал, как функционирует советская денежно-кредитная система и каковы реальные причины кризиса[571]. Павлов был против программы «500 дней», считая ее катастрофической для советской экономики. Он твердо верил в переход к рыночной экономике под авторитарным контролем государства, как это происходило в Сингапуре, Южной Корее, Тайване, и под контролем партии в Китае. Павлов поддерживал идею вступления СССР в МВФ и Всемирный банк, но считал, что это не решит проблему с иностранным капиталом — от государства потребуется специальный комплекс мер для привлечения инвестиций. 6 декабря 1990 года Павлов, глава Госплана Маслюков и главы комитетов Верховного Совета представили на рассмотрение Горбачева «Соглашение о мерах по стабилизации социально-экономической ситуации в стране». Павлов разработал новую подробную налоговую систему взаимодействия между федеральным государством и республиками для пополнения государственного бюджета. В этих целях он предложил ввести 20-процентный обязательный налог на всех госпредприятиях — деньги должны были пойти в федеральный стабилизационный фонд. Это стало новой точкой отсчета для переговоров с Ельциным. В документе было прописано, что если президент распорядится о чрезмерных уступках в пользу республик, особенно Российской Федерации, то он «фактически ликвидирует экономическую базу для существования СССР как федерального государства»[572].
Пятый чрезвычайный и полномочный Съезд народных депутатов открылся в Кремле 17 декабря 1990 года. Он сильно отличался от предыдущих. Теперь большинство демократически настроенных депутатов отождествляли себя со «своими» республиками. Самая большая фракция представляла Российскую Федерацию, включая скептически настроенного и уверенного в себе Ельцина, Бурбулиса и радикалов из «Демократической России». Назарбаев возглавлял блок народных депутатов из Средней Азии, требовавших от центра большей автономии и больших субсидий. Прибалтийские депутаты бойкотировали съезд, как и представители Грузии, Армении, Азербайджана и Молдовы. Многие места на съезде пустовали — это были места депутатов из интеллигенции, находившихся в лекционных поездках и многомесячных научных командировках по приглашению западных фондов и университетов[573]. Большинство депутатов не скрывали, что Горбачев потерял свой авторитет, и голосовали против его предложений. Британский посол Родрик Брейтвейт, внимательно наблюдавший за съездом, отметил, что тем не менее «никто понятия не имел, кем заменить Горбачева в случае его ухода»[574].
Лукьянов председательствовал на съезде и казался подлинным хозяином собрания, контролирующим ситуацию. Неожиданно он предоставил слово по процедурному вопросу депутату из Чечни Сажи Умалатовой, убежденной ленинистке и яростной советской патриотке. Умалатова поставила вопрос о вотуме недоверия Президенту СССР. По ее словам, Горбачев своей политикой «стравил народы» и разрушил страну. Она обратилась непосредственно к Горбачеву: «Любить власть мало. Извините меня, но надо уметь ей пользоваться во имя и на благо народа»[575]. Лукьянов поставил предложение Умалатовой на голосование, добавив, что съезд не может сместить с должности Президента, пока тот действует конституционно. Всего 1288 депутатов проголосовали против смещения. Однако более 400 человек высказались за отставку Горбачева. Что мог означать этот эпизод? Умалатова настаивала, что ее речь была продиктована искренним порывом. После того как предложение провалилось, она выбежала в туалет и истерически разрыдалась[576].
На Горбачева сыпались все новые удары. Один последовал от Рыжкова. Премьер-министр взял слово, чтобы объяснить, почему перестройка привела к провалу. Он обвинял враждебные силы, которые свернули осуществление программы «подлинного социализма с человеческим лицом». Сразу после своей речи Рыжков пережил сердечный приступ и, казалось, ушел из политики. Наконец у Горбачева были развязаны руки: он мог сформировать новое правительство и выбрать нового премьера. Им стал Павлов[577]. Но самый большой удар в спину Горбачеву нанес Шеварднадзе. В душе этого эмоционального и амбициозного человека боролись гордость, честь и лояльность, ревность и разочарование. Шеварднадзе внушил себе, что советский лидер сделал его козлом отпущения и готовит его соперника Примакова для роли нового руководителя советской дипломатии. Он также был убежден, что советскую «империю» ждет неизбежный крах и вместо Москвы ему нужно будет присягнуть Грузии[578]. Утром 20 декабря Шеварднадзе объявил двум своим помощникам, Тарасенко и Степанову, о своем решении уйти в отставку. Он не поставил об этом в известность Горбачева, опасаясь его «обычных трюков». Через несколько часов Шеварднадзе вышел на трибуну съезда. Он начал говорить спокойно, а потом поднял вопрос о посягательствах на его личное достоинство, и эмоции полились через край: «Товарищи демократы, вы разбежались, реформаторы ушли в кусты. Наступает диктатура! Заявляю со всей ответственностью. Никто не знает, какая это будет диктатура, и кто придет, что за диктатор, и какие будут порядки… Я ухожу в отставку. Пусть это будет — не реагируйте и не ругайте меня — пусть это будет моим вкладом, если хотите, протестом моим против наступления диктатуры». Он завершил выступление фразой, что «диктатура не пройдет, будущее за демократией и свободой». После этого он покинул зал, оставив публику в недоумении. Западные наблюдатели и журналисты ринулись к телексам и телефонам сообщить сенсационную новость. Алкснис и его соратники торжествовали. Демократически настроенные депутаты были в великом смятении и наперебой просили Шеварднадзе пересмотреть свое решение[579].
Горбачев сидел с невозмутимым видом, ничего не комментируя. Когда на следующий день он наконец взял слово, то сказал, что собирался назначить Шеварднадзе на должность вице-президента и воспринял его неожиданную отставку как личную обиду. Шеварднадзе, который слушал выступление Горбачева по телевизору в своем кабинете в Министерстве иностранных дел, закрыл лицо ладонью, побагровев от гнева, — Горбачев снова кривил душой. На следующее утро Горбачев пригласил Шеварднадзе в свой кабинет в Кремле — он был там вместе с Раисой, и они оба пытались отговорить Шеварднадзе от отставки. «Если уйдешь ты, — сказал Горбачев, — уйду и я». Вернувшись к себе в министерство, Шеварднадзе сообщил своим помощникам, что Горбачев отказывается признавать очевидное: он загнан в угол, с одной стороны на него давят сепаратисты, которые хотят разрушить Союз, с другой — сторонники жесткой линии, которые хотят ввести чрезвычайные меры, чтобы предотвратить крах. У него «нет другого выхода, он будет вынужден действовать жестко. И тогда все наше дело лишится смысла»