[623]. На сей раз Павлов взял на себя полную ответственность за непопулярный шаг. Он утверждал, что реформа может изъять 30 миллиардов рублей из теневой экономики и от валютных спекулянтов. Западные и местные критики называли реформу Павлова «непродуманной и неэффективной». Тем не менее она помогла правительству выиграть небольшое время за счет сокращения денежной массы и отсрочить финансовый крах[624].
Так же, как и Крючков в КГБ, Павлов видел большую опасность для Советского государства в кулуарных соглашениях между должностными лицами Российского правительства и иностранными заинтересованными лицами. В мемуарах Павлов обращает особое внимание на два случая. В первом Геннадий Фильшин, заместитель премьер-министра Российской Федерации и ключевой сподвижник Ельцина, разработал схему, которая, как он утверждал, могла заполнить полки российских магазинов. Он заключил сделку с парой британских «бизнесменов» — те получали «кредит» у Российского правительства в сумме 7,7 миллиардов долларов через Государственный банк. Эти деньги, по заверениям партнеров Фильшина, должны были пойти на закупку «дефицитных потребительских товаров» на западных рынках. Информация об этой афере стала известна в КГБ, вызвала скандал и стала предметом слушаний в Российском парламенте. Фильшин вынужден был уйти в отставку, но отказался признать себя виновным в спекулятивной схеме. «Демократическая Россия», как и окружение Ельцина, встала на сторону Фильшина[625].
Второй случай произошел 13 февраля 1991-го. Павлов публично обвинил западные банки в заговоре с целью наводнить Советский Союз рублевой массой, что должно было привести к краху Горбачева и его правительства. Обмен банкнот, по его утверждению, помог сорвать заговор в самый последний момент. Он также предостерегал советские предприятия от сделок с иностранными бизнесменами, которые создавали совместные предприятия с наивными и неопытными советскими партнерами с целью спекуляций и теневых сделок. Западные дипломаты и пресса пришли в ужас. С точки зрения британского посла, это был «явный признак невежества, глупости, безответственности и ксенофобии премьер-министра второй самой могущественной страны в мире». Если бы в СССР было нормальное управление, Горбачев должен был бы уволить Павлова[626].
Павлов явно действовал, опираясь на информацию от Крючкова. Он, без сомнения, был не единственным, кто истолковывал в конспиративном ключе упадок советских финансов и политики. На противоположной стороне политического раскола Ельцин и некоторые из его советников соревновались с Павловым в сочинении теорий заговора. В декабре 1990-го на консультативном совете Ельцина экономист Николай Шмелев доложил, что Горбачев отдал приказ КГБ продать 20 миллиардов рублей в новых банкнотах западным банкам по рыночной стоимости. Некоторые предполагают, — добавил он, — что на самом деле сумма составила 60 миллиардов рублей. Ельцин явно верил этим сказкам[627].
В своих воспоминаниях Павлов настаивал на правомерности своих действий. Его главным страхом были не спекуляции иностранных дельцов. Скорее, заключал он, главная опасность исходила от недобросовестных или некомпетентных людей в Российском правительстве, которые стремились вырваться на глобальный рынок, хотели бешеных прибылей и были способны разломать существующую финансовую систему за считаные месяцы. Павлов написал свои воспоминания спустя несколько лет после краха советской финансовой системы, уже после того, как самые ужасные и наглые финансовые схемы проводились в жизнь с полной безнаказанностью, наполняя карманы российских и иностранных дельцов.
В конце января Горбачев и Лукьянов решили, что общенациональный референдум по Союзному договору состоится 17 марта 1991 года. Вопрос, вынесенный на референдум, звучал невероятно запутанно: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере обеспечиваться права и свободы человека любой национальности?» В случае, если бы большинство проголосовало «за», следующим шагом стало бы подписание Союзного договора и смена конституции.
В мемуарах Горбачев вспоминает, что формулировка для референдума возникла в результате «долгих совещаний с моими помощниками»[628]. Шахназаров и Черняев в это время считали, что горбачевский Союзный договор был донкихотским проектом и референдум ничего не изменит. В лучшем случае возникнет что-то вроде Европейского экономического сообщества или Британского содружества. Черняев также знал без всяких опросов, что большинству москвичей осточертел Горбачев и советское правительство. «Референдум… может стать детонатором» для катастрофического взрыва[629]. Многие консерваторы также скептически относились к референдуму. На совещании Политбюро 30 января Ислам Каримов, глава партийного руководства и президент Узбекистана, сказал: «В процессе подготовки к референдуму страсти разгорятся. Подготовка к референдуму будет способствовать разжиганию страстей». Нужно помнить узбекскую пословицу: «Не наступай на хвост спящему льву»[630]. Крючкову эта идея не нравилась по тем же причинам. В своих воспоминаниях шеф КГБ утверждал, что мартовский референдум был провокацией, которая сможет принести пользу лишь врагам СССР: «В нем не было никакой нужды, для широких масс этот вопрос не существовал, они не выступали против Союза»[631].
В лагере сторонников Ельцина горбачевский референдум рассматривался как заговор против молодого Российского демократического государства. Ельцин и Бурбулис возмущались, что Горбачев ведет себя со многими автономными регионами в границах РСФСР как с суверенными и равноправными субъектами будущего Союза. Это означало, что он хочет настроить руководителей этих регионов против Ельцина и российской законодательной власти. Вместо того чтобы иметь дело с одной Россией, которая угрожала его власти, советский лидер хотел иметь возможность торговаться с шестнадцатью частями Российской Федерации[632]. По мере приближения референдума Ельцин и его команда замечали, что главы Украины и Белоруссии не торопятся заключить с ним «пакт» против центра. Как выяснилось впоследствии, перспектива неравноправного альянса с ельцинской Россией устраивала украинцев еще меньше, чем идея центра под управлением Горбачева[633].
Главным проектом Ельцина, как и прежде, было российское президентство. Но у него было юридическое препятствие — конституция РСФСР не предполагала поста президента, и только российский Съезд народных депутатов мог изменить ситуацию. Ельцину и его сторонникам раз за разом не удавалось набрать необходимого количества в две трети голосов. Многие депутаты, и не только стойкие партийцы, были обеспокоены опасностью двойного президентства в одной стране. Бурбулис и Старовойтова обдумывали другую возможность — провести референдум и получить одобрение напрямую от россиян. Но такая кампания на громадной территории стоила до 300 млн рублей. Горбачевский референдум решил эту проблему — российский референдум мог стать дополнением к нему и тогда обошелся бы бесплатно. Верховный Совет РСФСР одобрил эту схему простым большинством голосов[634]. Вопрос российского референдума был сформулирован кратко: «Считаете ли вы необходимым введение поста Президента РСФСР, избираемого всенародным голосованием?» У российского референдума был и второй вопрос: сохранить территориальную целостность Российской Федерации означало признать власть российского президента над национальными автономными регионами. Бурбулис вспоминал, что российский референдум оказался великолепным ходом. Горбачев, сам того не желая, «блестяще помог выйти из того тупика»[635].
1 февраля 1991 года Борису Ельцину исполнилось шестьдесят лет. Самый популярный политик в России решил устроить празднование дня рождения в пустующих помещениях одного из летних детских лагерей под Москвой. Жена Ельцина Наина и дочери Татьяна и Елена приготовили обильное угощение для 80 гостей, среди которых были однокурсники Ельцина по Уральскому политехническому институту, прилетевшие в Москву на празднование. Лев Суханов, один из помощников Ельцина, принес гитару — Ельцин любил русские песни и часто подпевал, когда пели хором. После множества тостов уральские гости торжественно вручили ему специальный подарок — полуметровую деревянную фигурку с лицом Ельцина. Один из гостей встал перед ней и провозгласил: «Вот сейчас Борис тебе я ка-а-а-к врежу по челюсти, и посмотрим, что с тобой будет». Но после каждого удара, ко всеобщему удовольствию, «деревянный Ельцин» принимал прежнее положение. Это была русская «неваляшка», которая для почитателей Ельцина олицетворяла его несгибаемый дух[636].
19 февраля после многомесячных бесплодных попыток Ельцин наконец-то получил время в эфире на советском телевидении. Он дал интервью группе журналистов. Советники хорошо его подготовили, он давал продуманные ответы на нелегкие вопросы. Но в самом конце интервью удивил всех. Мои избиратели хотят, начал он, чтобы я сотрудничал с руководством центра: «Видит Бог, я делал много попыток». Многочасовые встречи с президентом, однако, ни к чему не привели: «У Горбачева в характере есть стремление к абсолютизации личной власти». После шести лет у власти и провала перестройки Горбачев отказывается меняться. В связи с этим Ельцин призвал к немедленной отставке советского президента. Он сказал, что власть в Советском Союзе должна перейти к «коллективному органу — Совету федерации республик»