[691]. Канал CNN вел вещание в прямом эфире, все западные журналисты были на местах проведения митингов. Американский журналист Дэвид Ремник пришел со своими либерально мыслящими русскими друзьями. Он нервничал, отгоняя тревожные мысли о бойне на площади Тяньаньмэнь в Пекине. Войска находились на расстоянии пяти минут ходу от протестующих. Толпа состояла из работников научно-исследовательских институтов, музеев и библиотек. В ней были также сторонники независимости из союзных республик, молодые фанаты западной музыки, предприниматели и довольно много иностранцев. Ремник столкнулся с сенатором США Дэвидом Бореном, демократом из Оклахомы, который пришел посмотреть на происходящее. Лидеры «Демократической России» заявляли, что в митингах участвовало 700 тысяч человек, реальное количество участников, вероятно, составляло около 120–150 тысяч. Если бы власти решили соблюдать введенный ими мораторий, столкновения были бы неизбежны. Но Горбачев велел Павлову и военным действовать с крайней осторожностью. Силы правопорядка вели себя спокойно, оппозиционный митинг превратился в унылое мероприятие, и люди начали расходиться. В то же время, по наблюдениям Ремника, настроение толпы было экстатическим: «Люди праздновали великую победу»[692].
У Горбачева сдали нервы — он приказал войскам и ОМОНУ покинуть Москву на следующее утро. Родрик Брейтвейт в дневнике писал о политическом поражении Горбачева: «Теперь толпа ненавидит и презирает его. Его репутация рухнула бесповоротно»[693]. В своих воспоминаниях Горбачев отмечал, что весенняя борьба между правительством и российской оппозицией «измотала союзные власти, отняла столько драгоценного времени, что лишила Союз достаточных запасов прочности». Сторонники жесткого курса в Советском правительстве и партия наблюдали за «откровенно неконституционными действиями» Ельцина и его союзниками и «наверняка рассуждали так: раз им можно, то нам сам Бог велел»[694].
Известие о выводе войск произвело радикальную перемену в настроениях участников Съезда РСФСР. Радикалы торжествовали, видя, что Горбачев проявил слабость[695]. Депутаты-коммунисты начали перебегать на сторону оппозиции, в то время как те, кто надеялся избавиться от Ельцина, утратили боевой дух. Один из них, Борис Исаков, продолжал обвинять Ельцина в диктаторских замашках, но он же призвал Горбачева уступить пост президента «кому-то другому». Герой Афганской войны, боевой летчик Александр Руцкой, объявил, что выходит из Российской компартии. Коммунисты, по его словам, должны были сформировать новую фракцию «за демократию» и поддержать Ельцина. Даже Полозкову пришлось публично заявить на съезде, что российские коммунисты никогда ничего не замышляли против Ельцина. Бывший член Политбюро Виталий Воротников наблюдал за происходящим в смятении. Он решил, что ему не место в этом балагане, и подал Ельцину заявление о том, что слагает с себя полномочия народного депутата[696].
Российская коммунистическая оппозиция растаяла, а съезд предоставил Ельцину дополнительные полномочия для укрепления российской экономики. Никто не понимал, как он будет это делать, но написанная советниками Ельцина программа казалась вразумительной. Самым важным было то, что более двух третей депутатов съезда, включая многих российских коммунистов, проголосовали за изменение Конституции РСФСР и учреждение поста Президента России. Датой президентских выборов назначили 12 июня 1991 года[697]. Происшедшее было политическим чудом. Ельцин, еще несколько недель назад висевший на волоске, теперь был облечен властью высшим конституционным собранием Российской Федерации. Он получил уникальную возможность стать главой исполнительной власти, избранным прямым всенародным голосованием народов России. Это означало, что Горбачев, его кабинет министров, Съезд народных депутатов СССР, а также лукьяновский Верховный Совет оказывались в положении короля Людовика и Генеральных Штатов во Франции в июле 1789 года — устаревшими и нелегитимными. Но в отличие от Франции подобное революционное развитие событий означало распад государства и раздел страны. Таким был эффект референдума 17 марта и метаний Горбачева.
Глава 8Деволюция
…передача центральными правительственными органами властных полномочий местным органам.
После месяца колебаний Горбачев наконец принял решение и поручил Шахназарову подготовить материалы для закрытой встречи с лидерами девяти республик. Посвященная «ключевым вопросам управления в кризисной ситуации», она должна была состояться 23 апреля 1991 года. В кратком личном приглашении, направленном Ельцину, президент СССР предлагал «обсудить в узком кругу ряд неотложных вопросов политического, экономического и социального характера». Совещание запланировали вдали от московской суеты — в Ново-Огарево[698].
Правительственная «дача» в Ново-Огарево — комфортабельный комплекс примерно в 35 км к западу от столицы. Расположенная в идиллической местности на излучине Москвы-реки, она находилась в непосредственной близости к резиденции Горбачева. Брежнев вел здесь переговоры с Никсоном, Горбачев принимал Рейгана. 23 апреля Ново-Огарево стало синонимом «деволюции» власти в Советском Союзе — ее передачи от центрального правительства к республикам. Еще одним обозначением этого процесса стала формула «девять плюс один»: единицей был президент, а девяткой — лидеры республик, принявших участие в мартовском референдуме. На самом деле Горбачев пригласил на совещание еще пятнадцать участников, глав автономных республик и областей в составе РСФСР[699].
Над собравшимися витала общая угроза экономического кризиса. Премьер-министр СССР Павлов и глава Госбанка Геращенко сообщили Горбачеву, что с начала года государственный бюджет недополучил две трети ожидаемых доходов[700]. Российское правительство, а вслед за ним и другие республики, стали удерживать налоговые сборы, которые должны были поступать союзному государству. Забастовка шахтеров поставила многие отрасли под угрозу рецессии. Республики Средней Азии, перестав получать деньги из центра, решили отправлять хлопок на экспорт для покрытия дефицита своих бюджетов. Украина стала ограничивать поставки продовольствия в другие республики. Даже отдельные регионы начали вводить ограничения на вывоз товаров и акцизы на ввозимую продукцию. Результатом такого взаимного протекционизма стало дальнейшее ухудшение положения с продовольствием, паническая скупка и дефицит товаров. 10 апреля Павлов представил Горбачеву антикризисную программу — обновленную версию плана Рыжкова[701]. Горбачев понял, что выжидать дальше нельзя. Нужно было либо выступить против сепаратизма республик, либо попытаться прийти с ними к политическому соглашению. Как обычно, он предпочел договариваться.
За следующие два месяца в Ново-Огарево советский лидер прошел девять десятых пути к формуле «союз суверенных государств», которую Ельцин предлагал с лета 1990-го. «По сути дела, «круглый стол» состоялся», — комментировал у себя в дневнике Вадим Медведев[702]. Горбачев ждал, что в ответ российский лидер пойдет на некоторые уступки с целью закрепить компромисс. В то же время Горбачев не мог четко объяснить даже самому себе, какое государство возникнет после передачи властных полномочий республикам. Вполне возможно, в Ново-Огарево этого не понимал никто. Горбачев и его помощники знали, что Ельцин будет всеми средствами бороться против Союза с сильным президентом. Шахназаров предупредил своего начальника, что подписание Союзного договора, скорее всего, будет означать отставку Горбачева[703]. Но тот и слышать об этом не хотел. Он считал, что сумеет подчинить республиканских лидеров логике общего процесса. Его тактика заключалась в том, чтобы «связать российское руководство обязательствами, которые ему было бы нелегко нарушить», объяснял Горбачев в мемуарах[704].
Некоторые из ельцинского окружения осознавали, что вражда на самом верху разрушает страну. 28 марта, в день московского противостояния между российским парламентом и союзным президентом, Владимир Лукин пришел к Черняеву, которого знал с 1960-х годов. В ту пору они мечтали о реформах, а теперь находились в противоборствующих лагерях. Встреча, как видно, прошла хорошо. Черняев направил Горбачеву записку, в которой говорил, что у Лукина есть план, как «вывести Ельцина за скобки». Умеренные депутаты в российском парламенте, группирующиеся вокруг Лукина, «очень хотели бы скорейшего заключения союзного договора», продолжал Черняев. Георгий Арбатов, человек того же круга «шестидесятников», призвал Ельцина прекратить вражду с Горбачевым и объединиться с реформаторски настроенными членами в руководстве КПСС[705].
«Ельцин готовился к выборам на пост Президента России и был заинтересован, чтобы со стороны Союза, моей, как Президента СССР, была проявлена лояльность», — вспоминал Горбачев[706]. Русский бунтарь также получил отрезвляющий опыт за границей, в Страсбурге, куда он приехал выступить перед парламентской ассамблеей Совета Европы. Многим европейским депутатам, особенно левым, не нравились ельцинские атаки на Горбачева, его риторика. Они видели в Ельцине демагога и опасного сепаратиста, которым двигала жажда власти. Столкнувшись с враждебностью аудитории, Ельцин прервал выступление и покинул Страсбург в раздражении и некотором смятении. Еще один сильный укол его самолюбию ждал в Париже: президент Миттеран не пригласил российского лидера на встречу в Елисейский дворец. «Это был тяжелый удар», — вспоминал спустя годы Ельцин. Его неудачи во Франции контрастировали с новостями о государственном визите Горбачева в Японию и об оказанном ему восторженном приеме в Южной Корее