Следующим выступил Ричард Дарман, директор Административно-бюджетного управления и ветеран рейгановской администрации. Он отверг аналогии между «Большой сделкой» и планом Маршалла. «Планы Примакова или Явлинского не смогут изменить ход советской истории. Я не верю в то, что распад Советского Союза представляет сколько-нибудь серьезную угрозу для США. Надо исходить не из этой угрозы, а из цены, которую мы готовы заплатить за выбор однозначной политики». Американская стратегия по отношению к СССР должна «в каком-то смысле следовать рецептам Макиавелли», — продолжал Дарман. — «То есть нам нужно понять, какой минимум нам придется заплатить, чтобы ублажить режим, с которым мы хотим работать по разным вопросам»[822].
Бейкер напомнил собравшимся о важности сохранения курса советского руководства на мирные реформы. Горбачев и его люди не соображают в вопросах экономики, но они реально поддержали политический плюрализм в Восточной Европе и помогли США в Персидском заливе. «Нам нужно поддерживать этот процесс». Но критики стояли на своем. Дарман заметил, что администрации и не нужно занимать категорическую позицию «за» и «против» программы Явлинского в публичном пространстве. Скорее, ей нужно использовать возможность такой программы как пряник в своих интересах. «Михаил Горбачев — шоумен. Он будет давить на нас в любом случае. Дальше нам может что-то понадобиться». Брейди поддержал такой подход: он даже предложил пригласить на саммит в Лондоне президентов Чехословакии и Польши, Вацлава Гавела и Леха Валенсу, чтобы «сорвать Горбачеву возможность» просить там о финансовой помощи[823].
Для многих в американской администрации холодная война не завершилась, и некоторые с радостью наблюдали за развалом Советского Союза. Итогом этого обсуждения были два пряника, которые Буш мог презентовать Горбачеву. Одним было уже обещанное ему приглашение на встречу «Большой семерки» в Лондоне. Вторым стало решение лететь на саммит в Москву — в том случае, если Советский Союз пойдет на дополнительные подвижки[824]. Буш чувствовал, что к этому предложению ему нужно еще что-то добавить. 10 июня он утвердил 1,5-миллиардный кредит на закупку Советским Союзом американского зерна.
К этому моменту у Горбачева и его советников уже не должно было остаться сомнений в том, что «план Маршалла» для Советского Союза Соединенные Штаты отвергли[825]. Но в кризисной ситуации надежды вытесняют трезвый расчет. В Москве продолжалась странная игра: и Горбачев, и многие его советники продолжали говорить и действовать так, будто крупномасштабная американская помощь оставалась реальной возможностью. Джек Мэтлок впоследствии охарактеризовал такое поведение как «блеф слепца». Не только Горбачев, но и другие люди в его Кабинете и окружении как бы играли в политический покер. Советский лидер был уверен, что его мировая слава заставит западных лидеров раскошелиться. Мираж западной помощи был нужен ему прямо сейчас, в ново-огаревском процессе — как рычаг для убеждения Ельцина и других республиканских лидеров присоединиться к новому добровольному Союзу.
Явлинский вспоминал: «Мы понимали, что администрация спасать Советский Союз не хочет. Грэхам [Аллисон] был так этим расстроен, словно сам был русским. “Они ничего не хотят делать!” — жаловался он»[826]. В надежде переубедить администрацию Буша Аллисон и Явлинский решили обратиться к общественному мнению. В июне журнал «Форин Аффэйрз» опубликовал статью Аллисона и Блэквилла в защиту «Большой сделки». Вполне возможно, писали они, вообразить, что Советский Союз может остаться великой державой, но при этом стать «нормальным обществом», интегрированным в глобальную экономику. «Для русских, — объясняли они, — статус великой державы такой же неотъемлемый элемент национальной идентичности, как и для американцев». Конечно, с экономической точки зрения программа западной помощи может оказаться провальной, так как формулы перевода советской экономики на рыночные рельсы не существует. Но тем не менее «сделка в масштабах плана Маршалла» станет гигантским стимулом для советского центра, равно как и для республик, чтобы начать сотрудничество и построить «нормальный» федеративный Союз с рыночной экономикой[827].
13 июня Явлинский и Аллисон отправили Бушу и Горбачеву проект своей инициативы. Теперь она называлась «Совместная программа сотрудничества с Западом в трансформации Советского Союза на пути к демократии и рыночной экономике». В сопроводительном письме они писали, что «провели неформальные беседы с представителями правительств стран “Большой семерки”. Нам нужно срочно завершить этот этап исследования и представить его лидерам других стран “семерки” не позднее, чем на следующей неделе». 15 июня программа по факсу была отправлена Ельцину[828]. После чего Явлинский вылетел в Москву, чтобы агитировать за программу лично. Он встретился с Ельциным и передал еще по экземпляру программы Горбачеву и лидеру Казахстана Нурсултану Назарбаеву. Как и в случае с идеей «500 дней» в июле 1990 года, российский экономист использовал экономическую инициативу как инструмент в создании коалиции из важнейших политических игроков. Горбачев отреагировал мгновенно. 17 июня он пригласил Явлинского в Ново-Огарево, где в течение полутора часов экономист объяснял детали программы лидерам союзных республик и автономий. Последующее обсуждение заняло еще час. Они реагировали «очень заинтересовано и высказывали всяческую поддержку», — написал Явлинский Аллисону после встречи. Затем Горбачев представил Явлинского собравшимся журналистам и сказал, что доклад Явлинского представляет собой «исторический поворотный момент». Через несколько дней пресс-секретарь президента сообщил, что Явлинский будет сопровождать Горбачева в поездке на лондонский саммит. Явлинскому и Аллисону Горбачев сказал, что готов поддержать их план «на 90 процентов»[829].
Утром 18 июня Зеллик и другие официальные лица американской администрации получили от Аллисона факс, информирующий их о новом развитии событий в Москве. «Наша идея набирает силу», — заключил он. В течение нескольких недель перед лондонским саммитом Аллисон и Явлинский лихорадочно перемещались между европейскими столицами и усиленно лоббировали свою программу на встречах с так называемыми шерпами — экспертами-экономистами и министрами финансов стран G7. Передвигались они на частном самолете, который им для этой цели предоставила Энн Гетти, друг Аллисона и жена миллиардера Поля Гетти.
В тот же день 17 июня, когда Явлинский расписывал преимущества «Большой сделки» в Ново-Огарево, премьер-министр Павлов и его союзники подвергли программу разносу в Верховном Совете. Павлов представил пораженным депутатам доклад о необходимости введения в стране чрезвычайного положения. Суверенный долг СССР составлял 240 миллиардов рублей, а внешний долг достиг 75 миллиардов долларов. Предъявляемые к оплате счета от коммерческих банков, предприятий и властей республик вышли из-под всяческого контроля. Незадействованные в экономике денежные накопления в руках населения росли в геометрической прогрессии: в апреле их рост составил 41,3 процента, в мае — 61,3, в июне — 79,1. Госбанку уже не хватало технических средств для печатания новых денег; Геращенко предупреждал о скором дефиците наличности для выплаты зарплат. В своем выступлении в Верховном Совете Павлов вступил в заочную полемику с Явлинским и его «гарвардскими спонсорами». Он был против привязки экономических и финансовых реформ к внешним условиям, в данном случае щедрости и политической воле Запада. Он предлагал задуматься о внутренних источниках инвестиций, таких как массовая приватизация хозяйственных активов и активная конверсия наиболее высокоразвитых отраслей оборонной промышленности. Он также предложил, чтобы предприятия и кооперативы покупали иностранную валюту не по выгодному им фиксированному, а по свободно плавающему курсу. Наконец, он хотел заставить республики платить налоги в центральный бюджет и восстановить финансовую дисциплину. Для исполнения всех этих мер Павлов просил Верховный Совет наделить его чрезвычайными полномочиями. Горбачев, по его словам, был слишком занят, чтобы заниматься такими проблемами. Он даже выразил озабоченность состоянием здоровья президента[830].
После своего доклада Павлов попросил Председателя Верховного Совета Лукьянова организовать специальную закрытую сессию без телетрансляции и приглашения журналистов. На этой закрытой сессии министр внутренних дел Борис Пуго заявил, что страна наводнена организованной преступностью и разрывается на части этническими конфликтами. Министр обороны Язов говорил о стремительном упадке Вооруженных Сил[831]. Крючков в своем выступлении заявил: «Наше Отечество находится на грани катастрофы». Нынешний кризис, объяснял он, был делом рук «агентов влияния» ЦРУ, радикальных сил, дестабилизирующих экономику с целью захвата власти. Крючков обратился к программе Явлинского, неспособной, по его мнению, спасти страну. «Разговоры о том, что нам могут выделить кредиты в размерах 250, 150 или 100 миллиардов — это сказки, это иллюзии. Это или самообман, или обман других людей». Запад, объяснял глава КГБ, действует прагматично и преследует исключительно собственные интересы. В Соединенных Штатах и других западных странах «считают, что развал СССР — это вопрос предрешенный». Пользуясь слабостью Советского Союза, западные политики и дипломаты начали «настойчивое, если не сказать ультимативное выдвижение вполне конкретных условий, которые СССР должен выполнить уже сегодня в ответ на туманные обещания и благосклонность в экономической помощи с