Британский посол Родрик Брейтвейт был в отпуске и находился в Вологде. Узнав о случившемся, он ближайшим же самолетом вылетел в Москву. В первом телексе в лондонский Форин-офис он писал, что переворот носит «странно нерешительный, даже джентльменский характер». Захватившие власть «бароны», по его словам, очевидно, не хотят восстановления коммунизма, вопреки утверждениям западной прессы и российских демократов. Вместо ареста Ельцина лидеры заговора ведут себя по отношению к нему, как «родители, пытающиеся урезонить расшалившегося ребенка»[1007]. Американский поверенный в делах Джим Коллинз и все посольство США оказались также захвачены врасплох. Дипломаты так давно слышали всевозможные слухи о перевороте, что стали относиться к ним, как герои известной басни к крикам «Волки! Волки!». В телеграмме в Госдеп Коллинз суммировал наблюдения сотрудников, опросивших свои контакты и простых москвичей. Переворот, писал он, выглядит довольно странно — заговорщики позволили Ельцину стать лидером сопротивления. Коллинз также сообщил, что Ельцин звонил Янаеву и жаловался на невозможность добраться до своего кремлевского кабинета, на что Янаев вроде бы ответил, что машине Ельцина будет позволено въехать в Кремль. Коллинз рекомендовал администрации «дистанцироваться от путчистов — словами и делами»[1008].
Американское посольство также сообщало о поразительной активности Анатолия Собчака в Ленинграде. Мэр сплотил под своим руководством весь Ленсовет. Он провел переговоры с командующим военным округом и убедил его удержаться от ввода войск в город. Рабочих Кировского завода он призвал на следующий день собраться на массовый митинг против организовавших «путч» «преступников»[1009]. На самом деле ситуация во втором городе страны была куда более неопределенной, чем казалось западным дипломатам. Городская партийная организация, местный КГБ и командующий Ленинградским военным округом Виктор Самсонов ждали инструкций из Москвы. Взамен они получали противоречивые сигналы[1010]. В числе первых осознавших, что хунта не знает, что делать, были офицеры ленинградского КГБ. Личным помощником Собчака в то время был подполковник КГБ Владимир Путин. Ранее Путин своими глазами наблюдал крах ГДР. 19 августа он сказал своему шефу, что работать одновременно на две стороны не может, и свой выбор он сделал: «Я работаю с вами». Сказал, что подаст в КГБ рапорт об отставке. «Хорошо, — ответил Собчак, — так и делайте, я позвоню Крючкову». Путин был удивлен: «Я думал, Крючков пошлет его подальше». Крючков, однако, выслушал Собчака, и рапорт Путина был подписан в течение двух-трех дней[1011].
Галина Старовойтова, советник Ельцина по вопросам межнациональных отношений, 19 августа была в Лондоне. В Британию она приехала по приглашению английского издательства писать книгу о «русской революции». Вместо возвращения в Москву, где ее мог ждать арест, она решила воспользоваться своими многочисленными дружескими контактами в среде работающих на «Радио Свобода», Русской службе Би-би-си и «Голосе Америки» эмигрантов-диссидентов, чтобы с их помощью донести до соотечественников призыв сопротивляться хунте. В эфире Старовойтова говорила, что заговорщики проиграют точно так же, как проиграли сторонники жесткой линии в Литве в январе 1991 года[1012]. До путча Старовойтова выступала за отставку Горбачева. Теперь ее позиция изменилась. В ее понимании Горбачев превратился из лидера-неудачника в мощный символ законности и конституционности. Моральный долг Запада, утверждала она, состоит в том, чтобы помочь Горбачеву вернуться в Москву. Первую осторожную реакцию западных лидеров на путч она сравнила с политикой соглашательства с Гитлером и Сталиным[1013].
В Москве Андрей Козырев встретился с Джимом Коллинзом и передал письмо Ельцина Бушу. Американская администрация никоим образом не должна в отношениях с хунтой создать впечатление будто «дела идут своим чередом». Это придаст действиям ГКЧП ореол законности[1014]. На следующее утро Козырев вылетел из московского аэропорта Шереметьево в Париж. Никто не пытался его задержать. По указанию Ельцина он должен был дальше лететь в США, встретиться там с Бушем и выступить в ООН. В случае необходимости Козыреву поручалось создать правительство России в изгнании. В Париже Козырев дал интервью телевидению Би-би-си, в котором назвал ГКЧП «бандой преступников», пытающихся «возродить тоталитарный режим». «Никакого соглашательства с бандитами, провозгласившими себя руководителями СССР», — заявил он. Он также упрекнул тех на Западе, кто утверждал, что «этот режим может быть партнером в новом мировом порядке». «А что может сделать Запад?», — спросил его корреспондент Би-би-си. «Будет правильно признать независимость Эстонии и других государств Балтии, — ответил Козырев. — Это покажет преступникам, что применением силы они сами разрушают империю…» Галина Старовойтова, участвовавшая в том же эфире из студии Би-би-си в Лондоне, сказала: «Я согласна со своим коллегой и другом Козыревым. Немедленно признать независимость балтийских государств. Это будет означать, что вы не признаете легитимность государственных преступников»[1015].
У российских демократов не было времени задуматься о последствиях столь радикального распада Советского Союза. Как и все революционеры, они считали, что история на их стороне. Геннадий Бурбулис говорил в интервью 18 августа, за несколько часов до переворота: «Мы имеем дело с историческим распадом тоталитарной системы власти». Этот процесс, продолжал он, «закономерный», «он не зависит ни от Горбачева, ни от КГБ, ни от Ельцина, ни от демократов»[1016].
Утром 20 августа Старовойтова попросила своего друга, ведущего специалиста по России в Консервативной партии лорда Николаса Бетела организовать для нее встречу с Маргарет Тэтчер. Российские диссиденты и антикоммунисты издавна восхищались «Железной леди», ее политикой, аргументацией, ясностью мысли и твердостью. Тэтчер немедленно пригласила Старовойтову и Бетела к себе в кабинет для беседы. Старовойтова поделилась с бывшим премьер-министром своим опасением: британский Форин-офис занял слишком мягкую позицию по отношению к московской хунте. Почему бы Тэтчер не поговорить с Ельциным и не выразить ему свою поддержку? Порывшись в сумочке, Старовойтова отыскала номер прямой линии в кабинет Ельцина в российском парламенте. «К моему изумлению, — вспоминала впоследствии Тэтчер, — звонок прошел, и нас соединили». Тэтчер и Ельцин проговорили с полчаса, Старовойтова и Бетел переводили. Именно в такой морально-политической поддержке Ельцин нуждался в тот опасный момент[1017].
Из Парижа Козырев позвонил Аллену Ванштейну, главе вашингтонского Центра демократии, который тепло встречал Ельцина во время его визита в США в июне. Наряду с Национальным фондом демократии и Институтом Крибла Центр активно продвигал Ельцина в политических кругах Вашингтона. В первые два дня путча Ванштейн и его сотрудники де-факто действовали как уполномоченные российского президента. По факсу они получали из Москвы ельцинские указы и свидетельства развертывающихся событий от своих российских друзей, тут же переводили их и рассылали в администрацию, конгресс и прессу. Центр Ванштейна также поддерживал постоянный телефонный контакт с окружением Ельцина, сообщая им американскую новостную ленту. Козырев позвонил Аллену, чтобы продиктовать текст обращения к американскому народу. Называлось оно «Будьте с нами!» (Stand by Us!) и завершалось словами: «Мы уверены, что реакцией народа и правительства Америки на нынешний кризис, который угрожает не только демократии в нашей стране, но и миру на всей планете, будет искренняя и единодушная поддержка. Люди свободы понимают друг друга». Вайнштейн немедленно связался с «Вашингтон Пост», и на следующее утро, 21 августа, воззвание Козырева было опубликовано[1018].
Буш и его помощник Скоукрофт находились в президентском самолете на пути из штата Мэйн в Вашингтон, когда Роберт Гейтс прислал им первый анализ донесений американской разведки о путче. Ситуация в Советском Союзе, согласно этому документу, оставалась крайне неопределенной, и долгосрочные перспективы ее развития выглядели довольно мрачно. ЦРУ писало о том, что Горбачев, по всей видимости, изолирован, может, даже убит, хотя нельзя полностью исключать и «действительного приступа недомогания»: «60-летний советский лидер страдает целым рядом серьезных проблем со здоровьем, в числе которых гипертония, диабет, повышенный холестерин и хронический стресс. Все эти факторы создают для него высокий риск инфаркта или инсульта»[1019]. Призыв Ельцина вернуть Горбачева к власти произвел сильное впечатление на Буша. В свое время американскому президенту порядком досталось от СМИ за настойчивые попытки сохранить отношения с коммунистическим руководством КНР после расправы на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 года. Ему не хотелось оказаться в той же роли еще раз. Гейтсу и другим экспертам, которые уже давно «болели» за Ельцина, впервые удалось заставить Буша их выслушать. Анализ ЦРУ, составленный на основе донесений из России, начал меняться. Как писал один аналитик, «переворот нельзя производить в три прыжка». «Мы стали приходить к выводу, — вспоминает Гейтс, — что путчисты не так уж хорошо подготовились и что, может быть, — вдруг — ситуация может повернуться иначе». Джеймс Бейкер был не единственный человек в администрации, задававшийся вопросом, почему Ельцин, Яковлев и Шеварднадзе не были арестованы. «Будь я во главе путча, я бы обязательно их арестовал», — рассуждал он