Когда делегация добралась наконец до «Зари», уже стемнело. Российские представители вышли из машин и в сопровождении вооруженных людей Руцкого пошли к воротам. Ворота были открыты, никто не пытался их остановить. В свете фонаря они увидели Язова, Крючкова и Бакланова, что-то оживленно обсуждавших. Руцкой машинально им кивнул, Крючков приветственно махнул рукой в ответ. Затем группа удалилась в дом для гостей. Охрана Горбачева сразу же повела россиян в главный дом, где в вестибюле поджидал одетый в бежевый свитер Горбачев. Силаев был поражен, как хорошо выглядит президент. Раиса, наоборот, вся дрожала, лицо ее было мокрым от слез. Обе стороны испытывали искреннее облегчение и радость. Через несколько недель Руцкой рассказывал следствию: «Когда мы вошли в главный дом» и увидели Горбачева и Раису Максимовну, «было видно, что происшедшее не является инсценировкой, что они действительно были изолированы и внутренне готовы к любому развитию событий»[1082].
Черняев записал у себя в дневнике: «Политика в этот момент куда-то испарилась. Я уже не говорю о былых обидах, разногласиях и ссорах»[1083]. Позднее, впрочем, помощник Горбачева признавал, что в тот момент был наивен и эмоционален. На самом же деле это было начало политического падения Горбачева — отвергнув чрезвычайное положение и его зачинщиков, он потерял и рычаги исполнительной власти. Горбачев все же согласился принять Лукьянова и Ивашко в присутствии российских представителей. Лукьянову он заявил: почему не созвал Верховный Совет? Почему не встал рядом с Ельциным? Лукьянов пытался прервать его монолог, Горбачев его резко оборвал и выставил вместе с Ивашко за дверь. Гнев Горбачева был вполне искренним, тем не менее такой демонстративный разрыв со своим ближайшим политическим соратником был поразительным актом. С тех пор Горбачев ни разу не встречался с Лукьяновым и отказался выслушивать его объяснения и извинения[1084].
Руцкой по-прежнему опасался, что КГБ может устроить в Крыму засаду и настаивал на немедленном возвращении в Москву. Горбачев, озабоченный состоянием Раисы, хотел провести ночь в «Заре», но в конечном счете уступил. Быстро собравшись, первая пара направилась в Бельбек в бронированном президентском «ЗИЛе». Их сопровождал кортеж из остальных членов российской делегации и вооруженных офицеров Руцкого. На борту президентского самолета Горбачев пригласил всех российских представителей в свой отсек. Весь полет они проговорили. Царила праздничная атмосфера, поднимались заздравные тосты. Раиса молча сидела в своем кресле с младшей внучкой Настей на коленях, а старшая Ксения прикорнула на полу. Крючкова по распоряжению Горбачева поместили в задний отсек президентского самолета. Как выразился Руцкой, «с ним-то на борту точно не собьют». Глава Девятого управления КГБ Плеханов летел в другом самолете вместе с Язовым и остальными. Он в сердцах сказал Генералову: «Собрались трусливые старики, ни на что не способные! Попал я, как кур в ощип». По распоряжению командования ВВС несколько «МИГов» сопровождали президентский самолет. Во Внуково все было спокойно — толпа журналистов, телекамеры и небольшая группа высших советских начальников, в числе которых были маршал Моисеев и министр иностранных дел Александр Бессмертных. Крючкова и Язова арестовали прямо в аэропорту. У остальных заговорщиков был парламентский иммунитет, и им позволили ехать домой[1085].
Горбачев вышел из самолета в легком свитере и куртке, выглядел он растерянно, как будто не вполне понимал, куда попал. Обращаясь к прессе, он поблагодарил Ельцина и защитников демократии: «Наше общество и наш народ изменились… И в этом величайшая победа перестройки». Но ничего нового, соответствующего моменту, он больше сказать не мог. Вместо этого повторил клише о «социалистическом выборе» и попытался снять с партии ответственность за введение чрезвычайного положения. Эмоционально Горбачев был истощен. Раиса, выйдя из самолета, вновь потеряла сознание, и даже дочь Ирина, стойко пережившая заточение в «Заре», не смогла сдержать рыданий. Горбачев сразу же сел в машину, чтобы проводить их домой[1086].
Некоторые, в том числе биограф Горбачева Уильям Таубман, считали, что в этот момент президент СССР упустил свой шанс. Ему нужно было сразу направиться в Белый дом на встречу со ждавшими его там москвичами. Галина Старовойтова полагала, что явись Горбачев тогда, власть его «была бы легитимизирована эмоциональной поддержкой толпы». Однако вероятность такого исхода была невелика. В ту ночь на фоне российского триумфа Горбачев выглядел бы белой вороной. В Белом доме победители уже делили роли и назначали героев и злодеев. Горбачев, по общему мнению, потерпел поражение и должен был уйти. «Все негодяи должны быть арестованы!» — провозгласил под одобрительный рев толпы Руцкой. С не меньшим энтузиазмом выступал и Силаев: «Вы победили фашистов, жестоких фанатиков, которые подняли руки на свободу. Спасибо вам! Дай Бог России процветания и счастья!» Выступавший на следующее утро мэр Москвы Попов сказал, что Горбачев должен наконец-то усвоить урок и выйти из коммунистической партии. «В отставку!» — закричала в ответ толпа[1087].
Авторитет Горбачева была настолько подорван событиями предыдущих нескольких лет, что один момент триумфа вряд ли мог повлиять на сложившуюся реальность. Советский лидер формально все еще оставался во главе армии и КГБ. Но поддержку народов России он вернуть себе уже не мог — она необратимо перешла к Борису Ельцину.
Глава 12Развал
Что было цельным, рушится на части.
Утром 22 августа 1991 года Ельцин позвонил президенту Бушу сообщить о том, что Горбачев благополучно вернулся в Москву и находится в своей резиденции, Язов, Крючков и Павлов арестованы, и Россия может праздновать «великую победу демократии». Буш был поражен и растроган. «Ваши акции здесь взлетели до небес, — сказал он Ельцину. — Вы проявили уважение к закону и отстояли демократические принципы… Вы вышли на линию фронта, на баррикады… Вы вернули Горбачева и восстановили его власть. Вы завоевали себе множество друзей по всему миру. И, если позволите, мой вам дружеский совет — отдохните, отоспитесь»[1088]. Сам Буш был уже в отпуске в Кеннебанкпорте — ловил рыбу и играл в гольф.
Ельцин, несмотря на данное Бушу обещание «спасти Горби», был убежден, что советский президент отсиживался за спиной хунты. Аналитики из посольства США в Москве сообщали, что российские демократы «защищали Горбачева — против своей воли»[1089]. Объявленные в дни чрезвычайного положения ельцинские указы были такими же «антиконституционными», как и указы ГКЧП. По сути дела, глава Российской республики вырвал у Горбачева конституционную власть. Идеальным выходом для Ельцина было бы, если бы Горбачев, вернувшись в Москву, объявил о своей отставке. Хасбулатов и Бурбулис, однако, понимали, что сразу избавиться от Горбачева будет невозможно.
Меньше всего Ельцин хотел восстановления власти Горбачева. С начала 1990 года российский лидер вступил на путь «уничтожения тоталитарной империи» и «возрождения России» как свободного демократического государства. Горбачев был главным препятствием к достижению этой цели. 22 августа в выступлении перед российским парламентом Президент России заявил, что силы тоталитаризма в лице партии и КГБ лишь затаились и вскоре нанесут еще удар. Гидра старого порядка обезглавлена, но теперь она должна быть раздавлена[1090].
В 7 утра 22 августа Горбачева разбудил — всего лишь после нескольких часов сна — фельд-курьер, доставивший к нему в резиденцию толстый пакет. В пакете была целая пачка указов, подписанных Ельциным и утвержденных российским парламентом. За три дня правления ГКЧП Ельцин провозгласил себя Верховным главнокомандующим Советской армией, захватил всю исполнительную власть на российской территории, поставил под контроль России, а не Союза Центральное телевидение и государственные новостные агентства, а также всю управляемую из центра экономику. Теперь он хотел, чтобы Президент СССР утвердил этот переворот. Взбешенный Горбачев отказался что бы то ни было подписывать, отослал курьера обратно, а сам отправился досыпать[1091]. К полудню он приехал в свой кремлевский кабинет, готовый возглавить заседание Совета безопасности — первое за несколько недель. В знаменитой «Ореховой гостиной», где генеральный секретарь принимал самые ответственные решения вместе с членами Политбюро, Горбачев подписал документ, отменяющий все принятые ГКЧП указы. Затем он занялся формированием нового советского правительства — уволил министра иностранных дел Бессмертных, маршала Моисеева назначил новым министром обороны вместо Язова, а во главе КГБ поставил Леонида Шебаршина. Главой аппарата президента вместо Валерия Болдина стал Григорий Ревенко[1092]. На тайной встрече тройки в июле Горбачев обещал делать подобного рода назначения на высшие посты только с согласия Ельцина и Назарбаева, — но с условием, что они подпишут Союзный договор. Он рассчитывал встретиться с обоими лидерами на следующее утро, на экстренном заседании группы «9+1». Наверное, он надеялся, что остальные республики будут, также как он, недовольны ельцинским самоуправством.
Советский лидер все еще отказывался принимать возникшую за эти дни новую политическую реальность. Он был слишком погружен в личную драму трех дней заточения в Крыму. На проведенной в тот день пресс-конференции большую часть времени он посвятил отрицанию своей причастности к путчу, но пресса, за исключением за