Ректор Университета богословия коротко взвыл и уронил голову на руки.
Последняя свеча догорела и погасла, пустив напоследок сизую струйку дыма, и Марфа Скруль осталась в темноте. Но глаза знахарки к тому времени привыкли к мраку, и она осталась сидеть, не шевелясь, не сводя глаз с белевшего во мраке лица дочери, касаясь пальцами ее руки, лежащей на одеяле и слушая ровное дыхание девушки. Она боялась пошевелиться, боялась издать хоть звук. Боялась даже сомкнуть глаза.
С того самого часа, когда за нею приехал сам управляющий герцога, Людин Траст, и привез сюда, в этот дворец, в комнату, где спала ее дочь, знахарка пребывала в твердой уверенности, что ей все мерещится. И только спящая девушка была реальностью.
Послышались шаги. Скрипнула дверь, на пол лег светлый прямоугольник, на фоне которого показался темный силуэт мужчины.
– Ты не спишь? – он прекрасно видел в темноте сидевшую у постели женщину.
Марфа облизнула губы. Горло перехватило. Она не могла издать ни звука, и только покачала головой.
Мужчина сделал шаг в комнату.
– Почему ты сидишь в темноте?
Женщина робко шевельнула губами:
– Мне… и так хорошо…
– Не могла позвать слуг, чтобы заменили свечи?
Он ненадолго вышел, после чего вернулся с большим подсвечником, в котором горели пять свечей. Поставил его на стол рядом с постелью, при его свете внимательно посмотрел на женщину.
– Так-то лучше.
– Не надо, – Марфа бросила в его сторону взгляд и быстро отвела глаза, снова уставившись на лицо дочери.
– Как она? – мужчина и не думал уходить.
– Спит. Теперь уже просто спит. Тише!
Он приблизился, встал за левым плечом. Марфа всем телом ощущала его близость. Она попыталась отодвинуться, но властная рука легла ей на плечо, предупреждая любые движения.
– Почему ты не сказала мне ничего?
– А зачем? – она пожала плечами. – Разве это могло что-нибудь изменить?
– Многое. Подумать только, у меня есть дочь, – герцог Ноншмантань через голову знахарки посмотрел на спящую девушку. – Она знает?
– О тебе? Нет. Раньше – нет. Теперь – не знаю…
– Почему? Что хорошего в молчании?
– Многое. Есть тайны и загадки, которые никогда не должны быть разрешены. Есть вещи, которые нельзя выносить на чужой суд. Что принесло моей девочке знание о том, что она не приемыш? Только боль и страх… И смерть, если бы не…
– Да, если бы не случай…
Они помолчали.
– Что вы теперь будете делать? – нарушил молчание герцог.
– Не знаю. Наверное, мы уедем из города…
– В мое загородное поместье, – подхватил Ноншмантань. – Ни тебе, ни Деяне здесь оставаться нельзя. Вы будете жить…
– Мы сами решим, где мы будем жить! – отрезала знахарка.
– Ну-ну. Посмотрим, как тебя примут в других городах, где своих знахарей пруд-пруди! Ты готова настолько круто изменить свою судьбу? А судьбу дочери? Что вас там ждет, в чужой земле, среди чужих людей?
– А что ждет нас в поместье?
– Жизнь. Я могу признать Деяну. Его величество издаст указ. Она будет объявлена наследницей вместо брата…
Воспоминание о сыне, чье тело сейчас, укрытое с головой, было в закрытом гробу выставлено в часовне, отозвалось болью. Хотя и почти поверил в то, что его мальчик мертв и сам видел его останки, герцог Ноншмантань никак не мог смириться с тем, что сына больше нет. С досады он так сильно сжал пальцы на плече Марфы, что та вскрикнула.
– Прости.
– Нет, это вы простите нас, ваше сиятельство. Но вот Деяна выспится, и мы уйдем.
– Нет, – он положил знахарке на плечо и вторую руку, – ни за что. Я не отпущу вас. Если надо, удержу силой.
– Нам здесь не место. Мы постоянно будем напоминать о…о вашем сыне…
– Пустота и одиночество напомнят о нем еще вернее. А так… я хотя бы буду знать, что не совсем один на свете.
На это Марфа Скруль ничего не могла возразить.
Больничного корпуса при Колледже не было. Только в пристройке ко второму корпусу, где располагалась кафедра целительной магии, одна из аудиторий была переоборудована в палату, где стояло несколько кроватей. Устроили ее по двум причинам – чтобы не всегда гонять будущих целителей на практику в городскую лечебницу, а также, чтобы иногородние студенты болели не у себя дома, а в изоляции. Кроме того, здесь же порой на добровольцах тестировали новые исцеляющие заклинания, так что в одну и ту же комнату одни попадали на лечение, а другие – для обучения. И бывало, что роли менялись.
Сейчас были заняты три кровати из шести. На двух лежали, испытывая новое заклинание против оспы, добровольцы, на третьей, за ширмой, дремала Изольда Швец. Лаборантка разрывалась – ей надо было и наблюдать за ходом эксперимента, и кормить истощенную студентку с ложечки куриным бульоном и обезжиренным молоком. Поэтому появление посетителей она встретила с восторгом:
– Вы к новенькой? Ой, как хорошо! Заставьте ее допить этот бульон, а то у меня работа стоит!
И, не дождавшись согласия, метнулась к другим больным, один из которых как раз сейчас стал покрываться светло-голубыми полосками.
– Да, кстати! Вытирайте ноги!
Студенты тут же зашаркали подошвами по полу.
Изольда лежала на постели и смотрела на них снизу вверх.
– Ребята, – прошептала она, – вы пришли!
– Ага! – Ханна присела на край ее постели, в то время как остальные сгрудились рядом. Полторы дюжины парней и девушка.
– Спасибо, – пролепетала Изольда. – Я думала… я не думала, что когда-нибудь…
– Не реви! – Ханна потрепала ее по руке. – Все уже прошло. Ты как себя чувствуешь?
– Говорят, жить буду.
– Это самое главное. Только я пить постоянно хочу.
– А вот бульончик как раз! – Ханна поднесла чашку к ее губам. – Выпей и сразу станет легче!
– Он соленый. А мне простой воды хочется. Как той, в кувшине.
– В этом? – Янош подал стоявший на туалетном столике кувшин. – У, а мы в него хотели тебе цветов поставить…
– Это другой кувшин. Мы, когда там сидели, пить очень хотели. А еще кувшин использовали… ну…в общем, когда сильно хотелось…А потом в нем – раз! – и чистая вода почему-то появилась. Так неожиданно…Я, наверное, теперь до конца жизни буду вспоминать ту воду…
Ханна и Оливер переглянулись, но ничего не сказали.
– А какие там новости? – Изольда переводила взгляд с одного лица на другое. – Ко мне приходили из Инквизиции, пытались допросить…
– Но мы им не позволили! – от соседней кровати откликнулась практикантка. – У нас тут заразные больные лежат, да и вообще…
– Я боюсь Инквизиции, – шепотом призналась девушка. – Это ведь из-за них… это они так расследовали дело Марина…
– Думаешь, опять будет ошибка? Что ты скажешь?
Все, как по команде, уставились на Рихарда.
– А я тут при чем? – пожал плечами парень.
– Не скажи! Кто возле этого следователя то и дело крутился?
– Это не я возле него, а он мне прохода не давал! – ощетинился тот.
– Вообще-то, – Оливер почесал переносицу, – мы ведь все знаем, что будет… вернее, что может произойти…
Улыбки студентов завяли.
– Что? – выдохнула Изольда, бледнея. – Меня… арестуют? За то, что я… но я ничего не сделала! Да, я хотела… я думала, но… я ничего не предпринимала! Я… честно-честно!
– Дело не в тебе, – Ханна мягко погладила подругу по руке. – Просто ректор…там при расследовании кое-что вскрылось…неприятное…
– В общем, могут нас закрыть, – вздохнул Оливер.
– Как? – девушка рванулась вскочить с подушек. – Совсем?
– Совсем, – подтвердил Рихард. – Мне мэтр Сибелиус по секрету сказал, что там тухлое дело… Только никому ни слова!
Студенты обернулись на целительницу-практикантку, которая все еще склонялась над «жертвами эксперимента», но уже ничего не предпринимала, а замерла, как парализованная.
– Одно слово, – сказал ей в спину Рихард, – и ляжешь рядом с этими двумя. Как жертва несчастного случая. Нам только паники не хватает.
– Конечно-конечно, – целительница выпрямилась. – Я все понимаю. Стресс, нервные потрясения, сердечные приступы, прочие…неприятности… Они никому не нужны. Но неужели это может быть правдой?
– Я больше ничего не знаю, – сказал парень. – Но, если что, вы узнаете первыми.
Кто проболтался – неизвестно. Но уже на следующий день по Колледжу поползли слухи один невероятнее другого. Все так или иначе касались закрытия Колледжа – мнения расходились только в том, как поступят со студентами и преподавателями. Наставники пытались вычислить того, кто пустил нелепый слух, несколько самых отъявленных болтунов попали даже к экзекутору «на правеж». Однако, ни зачинщика, ни правды, что же будет дальше, отыскать не удалось. Пока ясно было только одно – Инквизиция проводит расследование.
А потом и сами следователи убрались. И обитателям Колледжа осталось только одно – ждать.
Все тюрьмы мира похожи одна на другую. Побывал в одной – считай, что видел все. Но для того, кто впервые оказался в застенках, полезно иногда проявить любопытство.
Голые каменные стены, сочащиеся слизью и влагой. Низкий потолок с махрами грязной паутины. Пол тоже каменный… должен быть, ибо давным-давно скрыт под толстым, как ковер, слоем грязи, слежавшейся соломы, старых тряпок и еще бес знает, чего. В углу – дыра, из которой воняет. В щель между двумя камнями вделано толстое кольцо, к которому крепится несколько цепей. Впрочем, сейчас они дохлыми змеями валяются рядом – только руку протянуть. Крошечное, в четыре ладони шириной, окошко, забрано прутьями так, что света оттуда не проникает. Свет дает огарок свечи в плошке. Рука сама так и тянется опрокинуть его, чтобы веселые огоньки побежали по соломе. Но она наполовину сырая. Робкое пламя быстро погаснет, оставив только дым, вонь и чад. Ни пожар устроить, ни аутодафе*, ни покончить с собой, задохнувшись в дыму. Сиди и смотри на огонек, ожидая, пока он погаснет.
(*Аутодафе – здесь, самосожжение.)
Второй допрос состоялся всего пару часов назад. Первый – глубокой ночью, через несколько часов после ареста. Между ними было больше трех суток одиночества, тишины, неизвестности, когда арестантке давали «дозреть». Только дважды заходил тюремщик, приносил миску жидкой похлебки, хлеб, воду. Есть не хотелось, но Любка себя заставляла. Ей нужны были силы. Зачем? Чтобы жить. Чтобы ждать. Но чего ждать и для чего жить? Этого она не знала и сама.