Иван Дончевич
Коллекционер насекомых
Мое имя Мариян Лешняк, но еще в школе мне прилепили прозвище «Сулейман», и с тех пор меня никто иначе не называет, хотя с турецкой верой я никогда ничего общего не имел. Прозвище не обидное, в нем нет ничего оскорбительного, даже наоборот, говоря «Сулейман», всегда добавляют «великий», и это, надо честно признаться, совсем неплохо. К тому же я всегда питал симпатию к туркам, невзирая на «турецкую пяту» и всякие прочие вещи, о которых обычно поют слепые гусляры (хотя меня могут и заклеймить за недостаток национального самосознания). Наперекор всем я и теперь твержу: турецкая вера - разумнее, лучше и красивее всех других, мне известных. Так что сержусь я не за прозвище! Меня злит то, что ни я и никто из бывших моих школьных товарищей не можем вспомнить, почему меня наградили этим именем. Но злюсь я на самого себя, а в этом нет ничего предосудительного, поскольку вреда никому не причиняет.
Но все же я злюсь. Таков мой характер. А характер у меня далеко не простой. Впрочем, есть ли на этом свете простые характеры? Во всяком случае, я несомненно человек не простой, а, напротив, сложный, даже слишком сложный, но именно потому незаурядный и интересный. Хотя, кажется, никто из окружающих так не думает. Напротив, окружающие считают меня соней и тюфяком, чуть ли не блаженненьким, который в трех соснах заблудится или‘ что-то в этом роде. А я позволяю им думать как угодно и твержу про себя: «Ладно, ладно! Идите вы, господа, куда подальше. Не так все просто, придет время, вы меня узнаете…» Успокаивать себя я мастер, что правда, то правда. И только когда я один, дома, с моими насекомыми, я даю волю гневу уже без оглядки. Посмотрю в зеркало, а там мрачное, страшное лицо, искры из глаз сыплются, иной раз сам пугаюсь своего взгляда. И тут наступает черед моей коллекции. Браво, насекомые! Иными словами, у меня отличная коллекция заспиртованных насекомых, хотя я не специалист, не энтомолог, и занимаюсь этим как любитель, правда, с детства. Моя коллекция аккуратно разложена в одинаковых картонных коробках с прозрачными целлофановыми крышками, я их делаю сам, и сквозь них хорошо видны букашки на своих булавках. Я горжусь этой коллекцией, пусть в ней и нет ни одного редкого экземпляра из тех, например, которые водятся в пещерах и никак еще не названы. Моя коллекция состоит из самых обычных, так сказать, отечественных насекомых: мух всех размеров и видов, бабочек, ос, пчел, шмелей, шершней, кузнечиков, богомолов, оводов, стрекоз, тараканов, уховерток, колорадских жуков, божьих коровок, навозных жуков, в том числе вонючих клопов, пауков, хрущей, майских жуков и сотен других. Какой бы она ни казалась примитивной, для меня, это чудесная коллекция. Что бы я без нее делал? Я живу ею, она — главное мое развлечение: ведь у меня нет ни жены, ни детей, ни друзей, ни любовницы. Я осужден на одиночество и на них, моих букашек. И когда люди меня разозлят, оскорбят или унизят, я спешу к своим насекомым, на них я вымещаю злость, и мне сразу становится легче. Взять хотя бы нашего директора, человека грубого и вздорного. Вот он, сверкая из-под очков выпученными глазами, входит в комнату, где мы работаем, останавливается у моего стола и начинает реветь мне в ухо: «А вы переверните хоть страницу! Проведите черту! Сложите! Вычтите! Посадите наконец кляксу! Что угодно, только не спите! Какого черта вы делали ночью?» Наорет и выйдет. А ведь я со всем тщанием складываю колонки цифр, вывожу сальдо, весь ухожу в работу, но разве я виноват, что мое лицо всегда кажется заспанным? Какая же скотина, наш директор! Но я ему отомщу, 6удет и на моей улице праздник, узнает он почем фунт лиха. Однако спокойствие, главное, братец, не торопиться и нужно держать себя в руках и не делать глупостей, чтобы не испортить все раньше времени. Дома я первым делом отыскиваю коробку с шершнем — шершень вылитый директор, такой же толстый и рыжий. Значит, так! Беру шило и с величайшим, какое можно только вообразить, наслаждением начинаю: «Получай шилом в зад, еще и еще, чтоб не говорил, будто я сплю, когда я не сплю. Ненавижу тебя, вот тебе еще!» Утолив гнев, я успокаиваюсь. Вот каков я в гневе (действительно, мой гнев страшен), и вот как букашки помогают мне умерить злость. Все мои обидчики сидят заспиртованные и аккуратно наколотые на булавки. Домоуправша, к примеру, отвратительная злобная баба — овод, неповоротливый официант в нашей столовой — навозный жук, а кассирша — оса. Майский жук — наш главный бухгалтер, а вонючий Мартин (как у нас называют травяных клопов) — заведующий счетной частью, его так и зовут Мартин, и он курит трубку с самым вонючим табаком. И так далее. Каждый из них хотя бы однажды почувствовал укол моего шила.
Как люди ошибаются! Все считают меня робким, убогим тихоней, готовым сносить любые обиды со смирением первых христиан. Все думают, у меня нет ни ума, ни силы и я создан для того, чтобы из меня делать шута. Но как они ошибаются, как они ошибаются! У меня ума и силы больше, чем у них у всех вместе взятых, а страсти столько, что, дай я ей волю, она испепелила бы все вокруг. Но я смущенно улыбаюсь, тушуюсь, обдуманно, так сказать, преднамеренно держу себя в руках, а мою сдержанность люди понимают неправильно. Ну и черт с ними! Лучше пусть неправильно понимают! А то еще проникнут в мои намерения —а они по-настоящему страшны, они… Нет, лучше молчать, ни слова, это моя тайна, ужасная тайна.
Недавно мне исполнилось сорок лет. Я не суеверен и не верю в пророчества, я далек от таких глупостей. Как всякий разумный человек я убежден, что познание всех тайн жизни под силу лишь науке. Но в отличие от других мыслящих людей я считаю, что звезды оказывают влияние на характер человека и даже на его судьбу и что это влияние не глупость, не суеверие, не мистика, а научный факт, потому что астрология — наука не хуже любой другой и я бы даже сказал, более точная, чем философия или политическая экономия. Я в своей жизни дважды консультировался у астрологов. Одним из них была женщина, и весьма привлекательная — крупная блондинка средних лет с влажными, очень умными серыми глазами и тонкими руками, я даже чуть-чуть в нее влюбился, а второй астролог был величественный старик с красивой седой бородой, подстриженной и завитой как у ассирийского царя. На основе данных, которые они у меня попросили, независимо друг от друга, они составили мой гороскоп. Они сделали изумительные и почти одинаковые выводы. Оба не только с поразительной точностью описали мой характер и растолковали кое-какие мне самому ранее не понятные явления, но и перечислили наиболее значительные события моей жизни, о которых никто, кроме меня, знать не мог. Помимо многого другого, я выяснил, что рожден под знаком Рака, что у меня склонность к ревматизму, заболеваниям кровообращения и печени, что мне недостает решительности в любовных делах, что мое счастливое число — семь, а день — понедельник. И еще я узнал, что промахнулся с выбором профессии: мне следовало быть аптекарем, медиком, моряком, музыкантом или историком, но никак не бухгалтером. Вероятно, эта дурацкая профессия стала источником многих несчастий, постигших меня на протяжении моей жизни. И еще я узнал, и это важнее всего, что, когда мне исполнится сорок лет, в моей судьбе произойдет крутой поворот и этот поворот будет иметь решающее значение как для меня, так и для окружающих. Сорок лет! С трепетом ожидал я свой сороковой день рождения, и действительно, через две недели, а если быть совсем точным, тридцатого июля, в день франкопанско-зринской годовщины, его дождался. Что же дальше? Я потерял покой. Что должно произойти? Что произойдет в моей жизни? Какая коренная перемена повернет ее в благоприятном направлении? Я не мог ни спать, ни есть от неуемной тревоги перед неизвестностью. Ведь человеческие знания, к сожалению, весьма ограничены, и даже мудрость астролога не в силах до конца открыть тайну…
Но вскоре тайна открылась сама. Однажды утром, только я вышел из дома, начался дождь. Около десяти часов я поглядел в окно — дождь еще шел. То был мелкий, серый, холодный дождь, словно стоял не август, а глубокая осень. У меня не было зонтика, а на ногах легкие туфли. Вошел директор и, как обычно, остановился у моего стола. Я занервничал, быстро перевернул несколько страниц и со стуком опустил перо в чернильницу. Но на сей раз он не проронил ни слова, постоял, покашлял и пошел дальше. Немного погодя меня вызвали. «Расчет!» — промелькнуло у меня в голове. Ручка двери директорского кабинета, за которую я взялся, осталась мокрой от пота. Колени у меня просто тряслись и я покраснел, как мальчишка.
— Садитесь, — сказал директор и, улыбаясь, протянул сигарету.
— Спасибо, не курю,— пробормотал я, но он продолжал улыбаться, глядя на меня поверх очков. Потом закурил сам и выпустил дым над моей головой.
— Так вот, — сказал директор немного погодя и вторично выпустил дым над моей головой.— У меня возникла идея предложить вашу кандидатуру в производственный совет. Что вы на это скажете?
Я не сразу его понял и, вероятно, раскрыл от удивления рот. Тогда он принялся пространно развивать свою идею, я уже не помню всех подробностей, помню только, что он сказал, будто у него есть серьезные основания в пользу моей кандидатуры. Осознав, что мне не угрожает опасность, я начал приходить в себя. Ага! Значит, он полагает, я не буду ему помехой в производственном совете и на все решения буду реагировать кивком головы. Вот почему он остановился на мне! Его самоуправство известно всем. У нас многие на него жалуются, громко, совершенно в открытую. Что ж, посмотрим! Вот еще один из тех, кто сильно во мне ошибается!
— Ну? — спросил он, глядя на меня поверх очков. Конечно, я согласился, почему бы нет? Секретарша прямо побелела и раза два икнула, увидев, как он проводил меня до дверей; потрепал по плечу и протянул на прощание руку. Такого у нас еще никогда не бывало!
Просто невероятно, с какой решительностью и быстротой многие мои сослуживцы и сослуживицы переменились ко мне, и главным образом, те, кто хуже всех ко мне относился, постоянно уязвлял и оскорблял, кто говорил, что из всех плешивых я обладаю самой красивой лысиной, что в действительности я опасный донжуан, но умело это скрываю, что лучше родиться без носа, чем без счастья, а у меня и то и другое в избытке, что наверняка я богат, но берегу деньги про черный день и тому подобное. Ни разу эти собаки не упустили случая пройтись на мой счет, унизить меня и высмеять. Теперь же все замолчали, поджали хвосты, сволочи. Сволочи и трусы. Все вдруг стали со мной необычайно почтительны. Товарищ Сулейман, говоря